Черчилль У. Вторая мировая войнв. Избранные страницы.
М.: Панорама, 1998, сс. 145-464
В квадратных скобках [] номер страницы.
Номер страницы предшествует странице.
В круглых скобках () номера примечаний составителя, помещенных в конце текста.
Звездой * обозначены подстаничные примечания.
СОДЕРЖАНИЕ
Безрассудство победителей
Адольф Гитлер
Атмосфера сгущается
Мюнхенская трагедия
Советская загадка
Накануне
Гибель Польши
Падение Франции
Оборона метрополии
Советы и Немезида
Атлантическая хартия
Наша помощь России
Перл-Харбор!
Вашингтон и Оттава
Визит Молотова
Моя вторая поездка в Вашингтон
Москва Первая встреча
Москва Отношения установлены
Падение Муссолини
Снова арктические конвои
Тегеран открытие конференции
Беседы и совещания
Тегеран трудные проблемы
Тегеран заключение
Накануне операции "Оверлорд"
Наступление на юг Франции
Балканские судороги победы русских
Освобождение Западной Европы
Прелюдия к визиту в Москву
Октябрь в Москве
Приготовления к новой конференции
Ялта планы установления мира во всем мире
Россия и Польша советские обещания
Ялта финал 418 Кульминационный момент смерть Рузвельта
Капитуляция Германии
Открывается пропасть
Потсдам атомная бомба
Потсдам польские границы
Конец моего отчета
А.Орлов Черчилль как литератор
Примечания
[145]
БЕЗРАССУДСТВО ПОБЕДИТЕЛЕЙ
По окончании мировой войны 1914 года почти все были глубоко убеждены и надеялись, что на всем свете воцарится мир. Это сокровенное чаяние всех народов легко можно было осуществить, твердо отстаивая справедливые убеждения и проявляя необходимый здравый смысл и благоразумие. Фраза "война за прекращение войн" была у всех на устах, и принимались меры к тому, чтобы претворить эту формулу в действительность. Президент Вильсон, олицетворявший, как все полагали, авторитет Соединенных Штатов, добился того, что идея создания Лиги Наций овладела умами. Английская делегация в Версале воплотила его идеи в форму документа, который навсегда останется вехой на трудном пути человечества(1). Победоносные союзники были в то время всемогущими, поскольку речь шла об их внешних врагах. Им приходилось, правда, сталкиваться с серьезными внутренними трудностями и многочисленными проблемами, на которые у них не было ответа, но на громадном пространстве Центральной Европы тевтонские державы, вызвавшие во всем мире смуту, лежали поверженные перед ними, а Россия, уже измолоченная германским цепом, сотрясалась гражданской войной и все больше подпадала под власть большевистской, или коммунистической, партии.
x x x
Летом 1919 года союзные армии стояли вдоль Рейна, а их плацдармы вдавались далеко в глубь побежденной, разоруженной и голодающей Германии. В Париже руко-
[146]
водители держав-победительниц вели споры и дискуссии относительно будущего. Перед ними лежала карта Европы, которую им предстояло перекроить по своему усмотрению. После 52 месяцев отчаянной борьбы, полной опасностей, судьба тевтонской коалиции зависела от милости победителей, и ни один из ее четырех участников не мог оказать ни малейшего сопротивления их воле. Германия, главарь и предводитель преступных сил, которую считали главной виновницей катастрофы, обрушившейся на весь мир, находилась во власти победивших государств, которые и сами едва держались на ногах после пережитых ими мучений. К тому же закончившаяся война была войной народов, а не правительств. Жизненная энергия величайших наций вся без остатка излилась в гневе и кровавой бойне. Военных руководителей, собравшихся в Париже, вынесла туда на своем гребне самая мощная и самая яростная волна, когда-либо вздымавшаяся в истории человечества. Давно миновали времена Утрехтского и Венского договоров, когда аристократические государственные деятели и дипломаты - как победители, так и побежденные - собирались для вежливых и учтивых споров и, не ведая трескотни и разноголосицы демократии, могли перекраивать политические системы на основе принципов, разделявшихся всеми ими. Ныне руководителей обступали народы, десятки миллионов людей, доведенных до исступления страданиями и увлеченных различными доктринами, рассчитанными на массы. Они требовали, чтобы возмездие было осуществлено в полной мере. И горе руководителям, вознесенным ныне своим триумфом на головокружительные вершины, если за столом конференции они откажутся от того, что было завоевано солдатами на сотнях кровавых полей сражений!
x x x
Франция была обескровлена войной. Поколение французов, с 1870 года мечтавшее о реванше, добилось триумфа, но гибельной для национального организма ценой. Зарю победы Франция встретила изможденной. Глубокий страх перед Германией обуял французский народ на другой же день после его ослепительного успеха. Именно этот страх побудил маршала Фоша требовать, чтобы граница Франции проходила по Рейну для обеспечения ее
[147]
безопасности от гораздо более сильного соседа. Однако английские и американские государственные деятели считали, что включение во французскую территорию районов с немецким населением противоречило бы Четырнадцати пунктам, а также принципам национализма и самоопределения, на которых должен был основываться мирный договор. Поэтому они выступали против требований Фоша и Франции. Они заручились поддержкой Клемансо *, пообещав ему, во-первых, совместную англо-американскую гарантию обороны Франции, во-вторых, демилитаризованную зону и, в-третьих, полное и длительное разоружение Германии. Клемансо согласился на это, невзирая на протесты Фоша и вопреки собственному чутью. Таким образом, Вильсон, Ллойд Джордж ** и Клемансо подписали гарантийный договор. Сенат Соединенных Штатов отказался ратифицировать договор (2). Он не посчитался с подписью Вильсона. Нам, так считавшихся с мнениями и желаниями Вильсона во всем, что касалось установления мира, без особых церемоний было заявлено, что мы должны были бы лучше знать американскую конституцию. Французский народ, объятый страхом, гневом и смятением, тотчас же отказался от услуг Клемансо, этого сурового, властного человека с его мировым авторитетом и исключительными связями в английских и американских кругах. "Неблагодарность по отношению к своим великим людям, - говорит Плутарх, - есть характерная черта сильных народов". Однако со стороны Франции неблагоразумно было проявлять эту черту теперь, когда она была так прискорбно ослаблена. Восстановлению ее сил очень мало способствовало возобновление интриг между различными группировками и непрерывная смена правительств и министров, столь характерные для Третьей республики, - сколь бы выгодными или занятными эти интриги ни казались их участникам.
Пуанкаре ***, сильнейший из преемников Клемансо, пытался создать независимое Рейнское государство под покровительством и контролем Франции. Эта затея не имела ни малейших шансов на успех. Пытаясь принудить Германию к выплате репараций, он не поколебался с этой целью вторгнуться в Рурскую область. Эта мера, конеч-
----------------------------------------
* Премьер-министр Франции в 1917 - 1920гг.
** Премьер-министр Великобритании в 1916 - 1922гг.
*** Премьер-министр Франции в 1922 - 1924гг.
[148]
но, вынуждала Германию к соблюдению договорных обязательств, но она была сурово осуждена английским и американским общественным мнением.
Озлобление англичан против Германии, столь сильное вначале, очень скоро уступило место столь же сильному противоположному чувству. Возник разлад между Ллойд Джорджем и Пуанкаре, неуживчивый характер которого служил помехой его твердой и дальновидной политике. Обе страны разошлись как во взглядах, так и в действиях, и англичане стали усиленно проявлять свою симпатию к Германии и даже восхищение ею.
x x x
Едва была создана Лига Наций, как ей был нанесен почти смертельный удар. Соединенные Штаты отреклись от детища президента Вильсона, а затем его партия и его политический курс были сметены победой республиканцев на президентских выборах 1920 года.
На другой же день после победы республиканцев по ту сторону Атлантики восторжествовали изоляционистские идеи. Согласно этим идеям Европе надо предоставить возможность вариться в собственном соку, и пусть она платит свои долги, как положено по закону.
На Вашингтонской конференции 1921 года Соединенные Штаты внесли далеко идущие предложения по морскому разоружению и английское и американское правительства рьяно начали топить свои линкоры и разрушать свои военные базы. Все это делалось на основе довольно странной логики, согласно которой аморально разоружать побежденных, если и победители в свою очередь не лишат себя оружия. Англия и Соединенные Штаты осуждали Францию, которая была лишена и границы по Рейну, и гарантийного договора за то, что она сохранила, хотя и в сильно сокращенном размере, свою армию на основе всеобщей воинской повинности.
Соединенные Штаты дали понять Англии, что сохранение ее союза с Японией, который японцы так щепетильно соблюдали, будет служить помехой в англо-американских отношениях. В связи с этим союз был аннулирован. Этот акт произвел глубокое впечатление в Японии и был расценен как пощечина азиатской державе со стороны западного мира. Тем самым были порваны многие связи,
[149]
которые в дальнейшем могли оказаться чрезвычайно ценными для сохранения мира. Таким образом, как в Европе, так и в Азии победоносные союзники быстро создавали обстановку, при которой во имя мира расчищался путь для новой войны.
Пока под неумолчный аккомпанемент благонамеренных банальностей, повторявшихся по обе стороны океана, происходили все эти досадные события, в Европе появился новый источник распри, более серьезный, чем империализм царей и кайзеров. Гражданская война в России завершилась полной победой большевистской революции. Правда, советские армии, двинувшиеся на покорение Польши, были отражены в битве под Варшавой, но Германия и Италия едва не стали жертвой коммунистических замыслов и пропаганды, а Венгрия действительно подпала временно под власть коммунистического диктатора Белы Куна. Хотя, по справедливому замечанию Фоша, "большевизм никогда не пересекал границ победителей", все же в первые послевоенные годы сотрясался весь фундамент европейской цивилизации.
x x x
Тем не менее оставалась еще прочная гарантия мира. Германия была разоружена. Вся ее артиллерия и иное оружие были уничтожены. Ее флот был уже потоплен в Скапа-Флоу самими немцами. Ее огромная армия была распущена. По Версальскому договору Германии разрешалось иметь для поддержания порядка в стране профессиональную армию, не превышающую 100 тысяч человек, с длительным сроком службы, что лишало ее возможности накапливать для себя резервы. Теперь не было ежегодных очередных наборов рекрутов, которые проходили бы военное обучение; кадровый личный состав армии был распущен. Прилагались все усилия к тому, чтобы свести численность офицерского корпуса к минимуму. Германии не разрешалось иметь какую-либо военную авиацию. Запрещалось иметь подводные лодки, а германский военно-морской флот был ограничен незначительным количеством судов, тоннаж которых не должен был превышать десяти тысяч тонн. Советская Россия была отгорожена от Западной Европы кордоном неистово ненавидевших большевизм государств, которые по-
[150]
рвали с бывшей империей царей, принявшей теперь новую, еще более ужасную форму. Польша и Чехословакия, гордо подняв голову, провозгласили независимость, и их позиции в Центральной Европе казались прочными. Увенчанная лаврами французская армия была самой могучей военной силой в Европе, с которой никто не мог равняться; на протяжении нескольких лет считалось также, что и французская авиация является первоклассной.
Вплоть до 1934 года могущество победителей никем не оспаривалось в Европе да, собственно говоря, и во всем мире. На протяжении всех этих шестнадцати лет не было такого момента, когда бы три бывших союзника или хотя бы Англия с Францией и их друзья в Европе не были бы в состоянии простым усилием воли держать в границах вооруженную мощь Германии, выступая от имени Лиги Наций и используя ее международный авторитет. Вместо этого вплоть до 1931 года победители, и в особенности Соединенные Штаты, сосредоточивали свои усилия на том, чтобы вымогать у Германии ежегодные репарационные платежи, для чего ее подчиняли раздражающему иностранному контролю. Поскольку эти платежи могли производиться лишь благодаря гораздо более крупным американским займам, вся эта процедура сводилась к полнейшему абсурду. Единственным ее плодом было чувство вражды.
С другой стороны, строгое соблюдение статей мирного договора о разоружении в любой период до 1934 года обеспечило бы на неограниченный срок без всякого насилия и кровопролития мир и безопасность человечества. Однако пока нарушения оставались мелкими, этим пренебрегали, когда же они стали серьезными, от этого начали уклоняться. Так была отброшена последняя гарантия длительного мира. Преступления побежденных находят свое объяснение, но, конечно, отнюдь не оправдание, в безрассудстве победителей. Если бы не это безрассудство, не было бы ни соблазна, ни возможностей для преступления.
x x x
Под плодотворным влиянием американских и английских займов восстановление Германии шло очень быстро. Ее торговля расширялась с невероятной быстротой, по-
[151]
вышалось внутреннее благосостояние страны. Франция с ее системой союзов тоже, казалось, занимала в Европе надежные позиции. Статьи Версальского договора, касающиеся разоружения, не были открыто нарушены. Германского военно-морского флота не существовало. Германская авиация находилась под запретом и еще не родилась. В Германии имелись многочисленные круги, решительно отвергавшие, хотя бы только по соображениям благоразумия, идею войны, а германское верховное командование не могло и думать о том, что союзники позволят немцам перевооружиться.
1929 год почти до конца своего третьего квартала протекал под знаком надежд и видимости растущего процветания, особенно в Соединенных Штатах. Чрезвычайный оптимизм породил настоящую оргию спекуляций. Были написаны книги, в которых доказывалось, что наука и становящийся все более организованным деловой мир справились наконец-то с таким явлением, как экономический кризис. "По-видимому, мы уже навсегда покончили с экономическими циклами, какими мы знали их прежде", - заявил в сентябре президент нью-йоркской биржи. А в октябре на Уолл-стрит обрушился внезапный жестокий ураган.
Все богатство, так быстро накопленное в предшествующие годы в виде бумажных ценностей, исчезло. Процветание миллионов американских семей, выросшее на гигантском фундаменте раздутого кредита, внезапно оказалось иллюзорным. Мощные промышленные предприятия оказались выбитыми из колеи и параллизованными. За биржевым крахом, в период между 1929 и 1932 годами, последовало непрерывное падение цен и как следствие этого сокращение производства, вызвавшее широкую безработицу.
Последствия этого расстройства экономической жизни затронули весь мир. В связи с безработицей и сокращением производства произошло свертывание торговли. С целью защиты внутренних рынков были введены тарифные ограничения ввоза. Всеобщий кризис повлек за собой острые денежные затруднения и парализовал внутренний кредит. А это в свою очередь привело к тому, что разорение и безработица широко распространились по всему миру. Последствием этого явились бедствия, обрушившиеся на Германию и другие европейские страны.
[152]
АДОЛЬФ ГИТЛЕР
В октябре 1918 года, во время английской газовой атаки под Комином, один немецкий ефрейтор от хлора на время потерял зрение. Пока он лежал в госпитале в Померании, на Германию обрушились поражение и революция. Сын незаметного австрийского таможенного чиновника, он в юности лелеял мечту стать великим художником. После неудачных попыток поступить в Академию художеств в Вене он жил в бедности сначала в австрийской столице, а затем в Мюнхене. Иногда работая маляром, а часто выполняя любую случайную работу, он испытывал материальные лишения и копил в себе жестокую, хотя и скрытую обиду на мир, закрывший ему путь к преуспеянию. Но личные невзгоды не привели его в ряды коммунистов. В этом отношении его реакция представляла собой некую благородную аномалию: он еще больше проникся непомерно сильным чувством верности своей расе, пылким и мистическим преклонением перед Германией и германским народом. Когда началась война, он со страстной готовностью схватился за оружие и прослужил четыре года в баварском полку, на Западном фронте. Таково было начало карьеры Адольфа Гитлера.
Когда зимой 1918 года, беспомощный, лишенный зрения, он лежал в госпитале, его личные неудачи представлялись ему частью катастрофы, обрушившейся на весь германский народ. Потрясение военного поражения, крушение законности и порядка, торжество французов - все это причиняло выздоравливающему ефрейтору острую боль, которая пронизывала все его существо и рождала те невероятные безмерные силы духа, которые способны привести и к спасению и к гибели человечества. Ему казалось, что падение Германии не может быть объяснено обычными причинами. Где-то должно было скрываться гигантское и чудовищное предательство. Одинокий, замкнувшийся в себе, маленький солдат размышлял и раздумывал над возможными причинами катастрофы, руководимый лишь своим узким личным опытом. В Вене он вращался среди членов крайних германских националистических групп. От них-то он и услышал о зловредных подрывных действиях другой расы, врагов и эксплуататоров нордического мира - евреев. Его патриотический гнев и зависть к богатым и преуспевающим слились в единое чувство всеподавляющей ненависти.
[153]
Наконец этот ничем не примечательный пациент, по-прежнему одетый в военную форму, которой он почти по-мальчишески гордился, был выписан из госпиталя. Какое же зрелище представилось его исцеленным глазам? Конвульсии, вызываемые поражением, были ужасны. В окружавшей его атмосфере отчаяния и безумия ясно выступали очертания красной революции. По улицам Мюнхена стремительно носились бронеавтомобили, осыпавшие торопливых прохожих листовками или пулями. Его собственные товарищи, нацепив вызывающие красные повязки на рукава своих военных мундиров, выкрикивали лозунги, яростно проклинавшие все то, что было дорого ему. Внезапно, как это бывает во сне, все стало совершенно ясно. Германии нанесли удар в спину, и теперь ее терзали евреи, спекулянты и интриганы, скрывавшиеся в тылу, ненавистные большевики, организаторы международного заговора еврейских интеллигентов. Он ясно видел свой долг: спасти Германию от этих бичей, отомстить за причиненное ей зло и повести высшую германскую расу по пути, предназначенному ей судьбой.
Офицеры его полка, глубоко встревоженные мятежными и революционными настроениями своих солдат, были очень рады, что нашелся хоть один человек, сохранивший в душе какие-то устои. Ефрейтор Гитлер пожелал остаться на военной службе и нашел себе работу в качестве "инструктора по политическому просвещению", или агента. Прикрываясь этим званием, он занимался сбором информации о деятельности мятежных и подрывных элементов. Офицер органов безопасности, на которого он работал, поручил ему посещать собрания местных политических партий всех оттенков. Как-то вечером, в сентябре 1919 года, ефрейтор отправился на митинг германской рабочей партии, проходивший в одной из мюнхенских пивных. Здесь он впервые услышал выступления против евреев, спекулянтов и "ноябрьских преступников", заведших Германию в пропасть, - выступления, совпадавшие с его собственными тайными убеждениями. 16 сентября он вступил в эту партию, а вскоре после этого в соответствии со своими военными функциями взял на себя руководство партийной пропагандой. В феврале 1920 года в Мюнхене состоялся первый массовый митинг германской рабочей партии, на котором руководящую роль играл уже сам Адольф Гитлер, изложивший
[154]
в 25 пунктах программу партии. Он стал теперь политическим деятелем и начал свою борьбу за спасение нации.
В апреле он был демобилизован и весь отдался делу расширения рядов партии. К середине следующего года он вытеснил первоначальных лидеров и, загипнотизировав своим темпераментом и духом массу рядовых членов партии, подчинил партию своему личному контролю. Его уже называли фюрером. Партия купила газету "Фёлькишер беобахтер" и сделала ее своим центральным органом.
Коммунисты очень скоро распознали своего врага. Они пытались срывать гитлеровские митинги, и в конце 1921 года он организовал свои первые штурмовые отряды. До тех пор все движение ограничивалось местными рамками Баварии. Но в тех бедственных условиях, которые существовали в Германии в эти первые послевоенные годы, многие немцы в самых различных уголках рейха начинали прислушиваться к речам нового проповедника. Горячее возмущение, вызванное во всей Германии французской оккупацией Рура в 1923 году, обеспечило гитлеровской партии, которая именовалась теперь национал-социалистической партией, массу сторонников. Падение марки разрушило основы благополучия германской средней буржуазии, многие представители которой в своем отчаянии стали сторонниками новой партии и находили облегчение своему горю в ненависти, мести и патриотическом угаре.
Гитлер с самого начала дал ясно понять, что путь к власти лежит через агрессию и насилие против Веймарской республики, рожденной позором поражения. К ноябрю 1923 года фюрер имел вокруг себя группу решительных сторонников, среди которых наиболее видными были Геринг, Гесс, Розенберг и Рем. Люди действия, они решили, что наступил момент попытаться захватить власть в Баварии. Генерал фон Людендорф своим участием в путче дал возможность организаторам этой авантюры использовать военный престиж своего имени. До войны принято было говорить: "В Германии революции не будет, ибо все революции в Германии строго запрещены". В данном случае эта формула была возрождена местными мюнхенскими властями. Полиция открыла стрельбу по демонстрантам, тщательно избегая генерала, который продолжал идти вперед, пока не оказался среди полицейских, встретивших его весьма почтительно. Око-
[155]
л о 20 демонстрантов было убито. Гитлер во время стрельбы бросился на землю, а затем исчез вместе с другими партийными лидерами. В апреле 1924 года его приговорили к четырем годам тюремного заключения.
Хотя германские власти поддержали порядок, а германский суд наказал виновных, среди немцев было широко распространено мнение, что наказуемые - это плоть от их собственной плоти и что власти играют на руку иностранцам, жертвуя самыми верными сынами Германии. Срок заключения Гитлера был сокращен с четырех лет до тринадцати месяцев. За эти месяцы, проведенные в Ландсбергской крепости, он успел в общих чертах закончить "Майн кампф" - трактат, излагавший его политическую философию. Он посвятил эту книгу памяти павших в недавнем путче. Ни одна книга не заслуживала более тщательного изучения со стороны политических и военных руководителей союзных держав в ту пору, когда Гитлер пришел в конце концов к власти. В ней было все: и программа возрождения Германии, и техника партийной пропаганды, и план борьбы против марксизма, и концепция национал-социалистского государства, и утверждения о законном праве Германии на роль руководителя всего мира. Это был новый коран веры и войны - напыщенный, многословный, бесформенный, но исполненный важных откровений.
Главный тезис, лежащий в основе "Майн кампф", очень прост: человек есть воинственное животное; отсюда нация, будучи сообществом борцов, представляет собой боевую единицу. Всякий живой организм, прекращающий борьбу за существование, обречен на уничтожение. Страна или раса, перестающие бороться, точно так же обречены на гибель. Боеспособность расы зависит от ее чистоты. Отсюда необходимость очищения ее от чуждых, загрязняющих ее элементов. Еврейская раса ввиду ее повсеместного распространения по необходимости является пацифистской и интернационалистской. Пацифизм же - это страшнейший из грехов, ибо он означает отказ расы от борьбы за существование. Поэтому первый долг всякого государства состоит в том, чтобы привить массам националистические чувства. Для отдельной личности не имеет первостепенного значения уровень ее интеллектуального развития: сила воли и решительность - вот важнейшие качества, которые от нее требуются. Человек, обладающий врожденной способностью командо-
[156]
вать другими, представляет гораздо большую ценность, чем многие тысячи людей, склонных покорно повиноваться чужой воле. Только грубая сила обеспечивает выживание расы. Отсюда необходимость военной организации. Раса должна бороться: если она бездействует, она покрывается ржавчиной и погибает. Если бы германская раса была своевременно объединена, она уже теперь была бы повелительницей всего земного шара.
Новый рейх должен объединить все до тех пор распыленные германские элементы Европы. Раса, потерпевшая поражение, может быть спасена, если она восстановит веру в свои силы. Прежде всего надлежит научить армию верить в свою непобедимость. Чтобы восстановить германскую нацию, необходимо убедить народ в том, что вернуть себе свободу силой оружия вполне возможно. Принцип аристократизма является здравым в своей основе. Интеллектуализм нежелателен. Конечная цель образования - воспитать немца, который требовал бы минимального обучения для превращения его в солдата. Величайшие перевороты в истории были бы немыслимы, если бы движущей силой их не являлись фанатические и истерические страсти. С помощью буржуазных добродетелей - мира и порядка - ничего достигнуть бы не удалось. Мир находится сейчас на пути к такому перевороту, и новое германское государство должно позаботиться о том, чтобы раса была подготовлена к предстоящим последним и величайшим решениям на нашей земле.
Внешняя политика может быть неразборчивой в средствах. Дипломатия не должна предоставлять стране героически гибнуть, напротив, она должна заботиться о том, чтобы страна могла выжить и процветать. Двумя единственно возможными союзниками Германии являются Англия и Италия. Ни одна страна не вступит в союз с трусливым пацифистским государством, управляемым демократами и марксистами. Если Германия сама не позаботится о себе, никто о ней не позаботится. Ни торжественные обращения к небесам, ни благочестивые надежды на Лигу Наций не вернут ей утраченных территорий. Они могут быть возвращены лишь силой оружия. Германия не должна повторять старую ошибку - бороться со всеми своими врагами сразу. Она должна выбрать самого опасного из них и атаковать его всеми своими силами. Мир перестанет быть антигерманским только тогда, когда Германия вернет себе равенство прав
[157]
и снова займет свое место под солнцем. Во внешней политике Германии не следует проявлять никакой сентиментальности. Совершить нападение на Францию исключительно по эмоциональным мотивам было бы глупо. В чем Германия нуждается - это в расширении своей территории в Европе. Довоенная колониальная политика Германии была ошибочной, и от нее следует отказаться. В целях своего расширения Германия должна обращать свои взоры к России и в особенности к Прибалтийским государствам. Никакой союз с Россией недопустим. Вести войну вместе с Россией против Запада было бы преступно, ибо целью Советов является торжество международного иудаизма. Таковы были "гранитные основы" его политики.
x x x
Победители, подавленные и поглощенные своими собственными заботами и межпартийными распрями, почти не обратили внимания на неустанную борьбу Адольфа Гитлера и его постепенное превращение в фигуру национального масштаба. Прошло много времени, прежде чем национал-социализм, или нацистская партия, как его стали именовать, приобрел столь сильное влияние на массы германского народа, на вооруженные силы, государственный аппарат и на массы промышленников, не без основания страшившихся коммунизма, что он стал такой силой в жизни Германии, с которой весь мир вынужден был считаться. Когда в конце 1924 года Гитлера выпустили из тюрьмы, он заявил, что ему понадобится пять лет, чтобы реорганизовать свое движение.
x x x
Одна из демократических статей Веймарской конституции предусматривала, что выборы в рейхстаг должны проводиться раз в два года. Предполагалось, что эта статья обеспечит массам германского народа возможность осуществлять полный и постоянный контроль над своим парламентом. На практике это лишь означало, что они постоянно жили в атмосфере лихорадочного политического возбуждения и непрерывных избирательных кампаний. Успехи Гитлера и его доктрин могут, таким об-
[158]
разом, быть, точно прослежены. В 1928 году он располагал всего 12 мандатами в рейхстаге. В 1930 году эта цифра увеличилась до 107, а в 1932 - до 230. К тому времени влияние и дисциплина национал-социалистской партии давали себя чувствовать уже во всем строе Германии; всякого рода запугивания, оскорбления и зверства в отношении евреев приобрели широчайшее распространение.
За фасадом республиканских правительств и демократических институтов, навязанных победителями и потому ассоциировавшихся с поражением, действительной политической силой в Германии и устойчивым элементом государства в послевоенные годы являлся генеральный штаб рейхсвера. Это он назначал и смещал президентов и кабинеты. В лице маршала Гинденбурга он нашел символ своей власти и исполнителя своей воли. Но в 1930 году Гинденбургу было уже 83 года. С этого времени его характер стал портиться, а умственные способности ослабевать. Он становился все более дряхлым, а также все более пристрастным в своих суждениях и деспотичным. Генералам давно уже было ясно, что придется искать подходящего преемника престарелому маршалу. Однако к моменту начавшихся поисков нового человека подоспел бурный рост и укрепление национал-социалистского движения. После провала мюнхенского путча в 1923 году Гитлер провозгласил соблюдение строжайшей законности в рамках Веймарской республики. Однако в то же самое время он разрабатывал планы и поощрял расширение военных и полувоенных формирований нацистской партии. Вначале очень малочисленные отряды СА, штурмовые отряды, или коричневорубашечники, с их небольшим дисциплинированным ядром СС достигли такой численности и силы, что деятельность их и потенциальная мощь стали внушать серьезную тревогу рейхсверу.
Всесторонне обдумав смысл происходящего в стране, рейхсвер при всем своем нежелании вынужден был признать, что в качестве военной касты и организации, стоящей в оппозиции к нацистскому движению, он уже не способен сохранять свой контроль над Германией. Общей для обеих групп чертой была их решимость вывести Германию из пропасти и отомстить за ее поражение. Но в то время как рейхсвер олицетворял собой регламентированный строй кайзеровской империи и представлял интересы феодальных, аристократических, землевладель-
[159]
ческих и других состоятельных классов германского общества, СА в значительной мере превратились в бунтарское движение, раздуваемое недовольством эмоционально возбудимых или озлобленных подрывных элементов и отчаянием разоренных людей.
Ссориться с нацистской партией означало бы для рейхсвера раздирать побежденную страну на части. В 1931 и 1932 годах руководители армии пришли к выводу, что им следует как в своих собственных интересах, так и в интересах страны объединить свои силы с теми самыми элементами, которым они до сих пор противостояли в вопросах внутренней политики со всей твердостью и суровостью, присущими немцам. Со своей стороны Гитлер, хотя и готовый воспользоваться любым тараном, чтобы прорваться в цитадель власти, всегда считал за образец руководителей великой и блестящей Германии, внушавших ему чувство восхищения и преданности еще в юношеские годы. Таким образом, естественные предпосылки для соглашения между ним и рейхсвером имелись с обеих сторон. Руководители армии постепенно пришли к заключению, что влияние нацистской партии в стране столь сильно, что Гитлер является единственно возможным преемником Гинденбурга в качестве главы германского государства. Гитлер, со своей стороны, понимал, что для осуществления его программы возрождения Германии необходим союз с правящей верхушкой рейхсвера. Сделка была заключена, и руководители германской армии стали убеждать Гинденбурга рассматривать Гитлера как кандидата на пост канцлера рейха. Согласившись ограничить деятельность коричневорубашечников, подчинить их генеральному штабу, а со временем, если понадобится, то и вовсе их ликвидировать, Гитлер заручился поддержкой самых влиятельных сил в Германии, достиг вершины административной лестницы и добился явного перемещения центра верховной власти в германском государстве. Далеко продвинулся ефрейтор!
x x x
В августе 1932 года Гитлер прибыл в Берлин по личному вызову президента. Момент для решающего шага, казалось, наступил. За спиной фюрера стояли 13
[160]
миллионов германских избирателей. Он мог претендовать на важное место в правительстве. Его положение сейчас в известной мере напоминало положение Муссолини накануне похода на Рим. Но Папену не было никакого дела до новейшей истории Италии. Он пользовался поддержкой Гинденбурга и не собирался уходить в отставку. Старый маршал увидел Гитлера. Тот не произвел на него никакого впечатления. "Этого человека назначить канцлером? Я его сделаю почтмейстером - пусть лижет марки с моим изображением". В дворцовых кругах Гитлер не пользовался таким влиянием, как его соперники.
Громадные массы избирателей были охвачены тревогой и брожением. В ноябре 1932 года по всей Германии снова, в пятый раз за один год, состоялись выборы. Нацисты понесли урон, и их 230 мандатов сократились до 196 - разница досталась коммунистам. Тем самым позиции Гитлера были ослаблены. 17 ноября Папен вышел в отставку и канцлером вместо него стал Шлейхер. Гитлер вместе с Папеном и националистами объединились теперь против него, а коммунисты своей уличной борьбой с нацистами и своими антиправительственными забастовками содействовали тому, что дальнейшее его пребывание у власти стало невозможным. Папен решил воспользоваться своим личным влиянием на президента Гинденбурга. Не будет ли в конце концов наилучшим выходом из положения умилостивить Гитлера, взвалив на него всю ответственность и все бремя власти? Наконец Гинденбург с неохотой дал свое согласие. 30 января 1933 года Адольф Гитлер вступил на пост канцлера Германии.
Все, кто собирался или мог оказать сопротивление новому порядку, скоро почувствовали на себе руку хозяина. 2 февраля всякие митинги или демонстрации германской Коммунистической партии были запрещены, и по всей Германии началось изъятие припрятанного оружия, принадлежащего коммунистам. Кульминационный момент наступил вечером 27 февраля 1933 года. В здании рейхстага вспыхнул пожар. Были вызваны отряды коричневорубашечников, чернорубашечников и их вспомогательные части. За одну ночь было арестовано четыре тысячи человек, в том числе члены Центрального Комитета Коммунистической партии. Проведение этих мероприятий было поручено Герингу, в то время министру внутренних дел Пруссии. Они служили подготовкой к предстоящим выборам и обеспечивали поражение ком-
[161]
мунистов, самых грозных противников нового режима. За организацию избирательной кампании взялся Геббельс, которому не приходилось занимать ни ловкости, ни рвения.
Однако в Германии еще имелись многочисленные силы, не желавшие подчиниться, оказывавшие сопротивление или проявлявшие активную враждебность гитлеризму. Коммунисты и те многочисленные немцы, которые в своей растерянности голосовали вместе с ними, получили 81 мандат, социалисты - 118 и националисты Папена и Гугенберга - 52. Гитлер же получил 17 миллионов 300 тысяч голосов, поданных за нацистов, и 288 мандатов. Только так - всеми правдами и неправдами - удалось Гитлеру получить на выборах поддержку большинства германского народа. Он имел в рейхстаге 288 мандатов против 251 мандата остальных партий, большинство всего в 37 мандатов. При соблюдении обычной процедуры цивилизованного парламентарного правительства столь значительное меньшинство пользовалось бы большим влиянием и должным уважением в государстве. Но в новой нацистской Германии меньшинствам суждено было убедиться в том, что у них нет никаких прав.
21 марта 1933 года в гарнизонной церкви в Потсдаме, близ гробницы Фридриха Великого, Гитлер открыл первый рейхстаг третьего рейха. В церкви сидели представители рейхсвера - символ непреходящей германской мощи - и старшие офицеры штурмовых и охранных отрядов, новые представители возрождающейся Германии. 24 марта большинство рейхстага, подавив или запугав всех противников, 441 голосом против 94 приняло решение о предоставлении канцлеру Гитлеру чрезвычайных полномочий сроком на четыре года. Когда объявили результаты голосования, Гитлер обернулся к скамьям социалистов и крикнул: "А теперь вы мне больше не нужны!"
В обстановке всеобщего возбуждения, порожденного выборами, ликующие колонны членов национал-социалистской партии продефилировали мимо своего вождя по улицам Берлина в языческом факельном шествии. Их борьба была долгой. Смысл ее трудно постигнуть иностранцам, в особенности тем, которые не испытали боли поражения. И вот наконец явился Адольф Гитлер. Но он был не один. Он вызвал из глубин поражения темные первобытные страсти, скрытые в самом многочисленном,
[162]
самом крепком, жестоком, противоречивом и злополучном народе Европы, Он магически воскресил страшного идола, всепожирающего Молоха, став одновременно его жрецом и воплощением.
В мою задачу не входит описание невероятной жестокости и подлости, с помощью которых создавался этот аппарат ненависти и тирании, подлежавший теперь дальнейшему совершенствованию. Для целей настоящего повествования необходимо лишь указать читателю на новый и страшный факт, перед лицом которого очутился все еще ничего не подозревающий мир: Германия была под властью Гитлера, и Германия вооружалась.
x x x
В то время как в Германии совершались все эти страшные перемены, правительство Макдональда - Болдуина (3) считало себя обязанным в течение некоторого времени продолжать навязанную финансовым кризисом политику резкого сокращения и ограничения наших и без того скромных вооружений и упорно закрывало глаза на тревожные симптомы в Европе.
Французы, хотя их политическая жизнь по-прежнему отличалась текучестью и непрерывными изменениями, не имевшими, впрочем, сколько-нибудь существенного значения, упорно цеплялись за свою армию, видя в ней центр и главную жизненную опору Франции и всех ее союзов. Эта позиция вызвала по их адресу нарекания как со стороны Англии, так и со стороны Соединенных Штатов. Мнения печати и общественности основывались отнюдь не на действительном положении вещей, но враждебные настроения были сильны.
Когда в мае 1932 года все партии превозносили в палате общин достоинства разоружения, министр иностранных дел предложил новый принцип классификации видов оружия, употребление которых должно быть разрешено или осуждено. Он назвал это качественным разоружением. Разоблачить ошибку было легче, чем убедить депутатов. В своем выступлении я заявил *:
----------------------------------------
* У. Черчилль в то время был членом палаты общин Британского парламента от партии консерваторов.
[163]
"Министр иностранных дел сказал нам, что трудно подразделить оружие на категории наступательного и оборонительного оружия. Это действительно так, ибо почти любое оружие может быть использовано как для обороны, так и для наступления, как агрессором, так и его невинной жертвы. Чтобы затруднить действия захватчика, тяжелые орудия, танки и отравляющие вещества предполагается отнести к зловредной категории наступательного оружия. Но германское вторжение во Францию в 1914 году достигло своего наивысшего размаха без применения какого-либо из указанных видов оружия. Тяжелое орудие предлагается считать наступательным оружием. Оно допустимо в крепости: там оно добродетельно и миролюбиво по своему характеру. Но выдвиньте его в поле, а в случае необходимости это, конечно, будет делаться, - и оно тотчас же становится гадким, преступным, милитаристским и подлежит запрету в цивилизованном обществе. Возьмем теперь танк. Немцы, вторгшись во Францию, закрепились там и за каких-нибудь пару лет уничтожили 1 миллион 500 тысяч французских и английских солдат, пытавшихся освободить французскую землю. Танк был изобретен для того, чтобы подавить огонь пулеметов, благодаря которым немцы держались во Франции, и он спас огромное множество жизней при очищении французской территории от захватчиков. Теперь, по-видимому, пулемет, являвшийся тем оружием, с помощью которого немцы удерживали 13 французских провинций, будет считаться добродетельным и оборонительным оружием, а танк, послуживший средством спасения жизни союзных солдат, должен всеми справедливыми и праведными людьми быть предан позору и поношению...
Более правильной классификацией явилось бы запрещение оружия массового уничтожения, применение которого несет смерть и ранения не только солдатам на фронте, но и гражданскому населению - мужчинам, женщинам и детям, находящимся далеко от этих районов. Вот в каком направлении объединенные нации, собравшиеся в Женеве, могли бы, мне кажется, действительно надеяться продвинуться вперед..."
В конце своего выступления я сделал свое первое официальное предостережение относительно надвигающейся войны:
"Я весьма сожалел бы, если бы увидел, что военная
[164]
мощь Германии и Франции в какой-либо мере уравновешивается. Тот, кто говорит об этом, как о чем-то справедливом, или даже видит в этом проявление честности, совершенно недооценивает серьезности обстановки в Европе".
АТМОСФЕРА СГУЩАЕТСЯ
x x x
До середины 1934 года правительство его величества в основном могло еще управлять ходом событий, не рискуя войной. Оно могло в любое время, действуя в согласии с Францией и через посредство Лиги Наций, оказать сильнейший нажим на гитлеровское движение, которое вызывало глубокий раскол среди немцев. Это не привело бы к кровопролитию. Но благоприятный момент уже подходил к концу. На горизонте все яснее вырисовывалась вооруженная Германия, подчиненная нацистскому контролю. И все же, сколь ни покажется это невероятным, даже на протяжении значительной части этого решающего года Макдональд, опираясь на политический авторитет Болдуина, продолжал прилагать усилия к разоружению Франции. Я могу лишь процитировать бесплодный протест, с которым я выступил в парламенте 7 февраля:
"А что, если после того как мы уравняем французскую армию с германской и сократим ее до размеров последней, после того как мы добьемся равенства для Германии и эти перемены вызовут соответствующую реакцию в Европе, что, если Германия заявит нам тогда: "Как вы можете держать великую страну с 70-миллионным населением в таком положении, при котором она лишена права иметь военно-морской флот, равный по силе крупнейшим флотам мира?" Вы скажете на это: "Нет, мы не согласны. Армии - дело других народов, флоты же - это вопрос, затрагивающий интересы Англии, и мы вынуждены сказать - нет. Но каким образом сможем мы сказать это "нет"?.. Никогда мы не были столь уязвимы, как сейчас. До войны я часто слышал критические замечания по адресу либерального правительства... Гораздо большая ответственность ляжет на тех, кто ныне стоит у власти, если вопреки нашим желаниям и надеждам беда все же случится.
[165]
Ни один из уроков прошлого не усвоен, ни один из них не учтен в нашей практике, между тем как положение теперь несравненно опаснее. Тогда у нас был флот и не было никакой угрозы с воздуха. Тогда флот являлся надежным щитом Британии... Теперь мы не можем этого сказать. Это проклятое, дьявольское изобретение и усовершенствование методов войны с воздуха коренным образом изменили наше положение. Мы уже не та страна, какой мы были всего 20 лет назад, когда мы были островом".
Затем я потребовал, чтобы были приняты три следующих определенных решения. В отношении армии: в Англии, как и во всей Европе, должна быть начата реорганизация наших гражданских предприятий с тем, чтобы они могли быть быстро переключены на обслуживание военных нужд. В отношении флота: мы должны вернуть себе свободу в области проектирования. Мы должны освободиться от Лондонского договора, который ограничивает Англию в строительстве желательных для нее типов судов. Далее авиация. Мы должны располагать авиацией столь же мощной, как авиация Франции или Германии, в зависимости от того, какая из них сильнее.
Правительство имело подавляющее большинство в обеих палатах парламента, и ему не было бы отказано ни в чем. Ему надо было лишь с верой и убежденностью внести свои предложения по обеспечению безопасности страны, и соотечественники поддержали бы его.
x x x
Тем не менее, когда 20 июля 1934 года правительство внесло несколько запоздалых и неудовлетворительных предложений об увеличении английских военно-воздушных сил на 41 эскадрилью, или примерно на 820 самолетов, причем строительство их должно было быть завершено лишь через пять лет, лейбористская партия, поддержанная либералами, выступила в палате общин против этого.
Я мог настаивать на перевооружении, выступая как сторонник правительства. Поэтому консервативная партия выслушала меня с необычной для нее благосклонностью.
[166]
"Для врага мы легкая и богатая добыча. Ни одна страна не является столь уязвимой, как наша, и ни одна не сулит грабителю большей поживы... Мы - с нашей огромной столицей, этой величайшей мишенью в мире, напоминающей как бы огромную, жирную, дорогую корову, привязанную для приманки хищников, - находимся в таком положении, в каком мы никогда не были в прошлом и в каком ни одна другая страна не находится в настоящее время.
Мы должны запомнить: наша слабость затрагивает не только нас самих; наша слабость затрагивает также стабильность Европы".
Далее я доказывал, что Германия уже приближается к равенству с Англией в области авиации.
"Во-первых, утверждаю, что Германия в нарушение мирного договора уже создала военную авиацию, равную по своей мощи почти двум третям нынешних оборонительных воздушных сил нашей метрополии. Во-вторых, я утверждаю, что Германия быстро расширяет эту авиацию. К концу 1935 года германская авиация будет почти равна по числу самолетов и по своей боеспособности оборонительным воздушным силам нашей метрополии, даже если к тому времени нынешние предложения правительства будут осуществлены. В-третьих, я утверждаю, что если Германия будет продолжать расширение своей авиации, а мы будем продолжать осуществление наших программ, то примерно в 1936 году Германия, безусловно, будет обладать значительно большей воздушной мощью, чем Великобритания. В-четвертых, я хочу обратить внимание на обстоятельство, которое особенно внушает тревогу: если только они опередят нас, мы уже никогда не сможем их догнать".
x x x
После утраты равенства в воздухе мы оказались уязвимы для гитлеровского шантажа. Если бы мы своевременно приняли меры к тому, чтобы создать воздушные силы вдвое более мощные, нежели те, которые Германия могла создать в нарушение мирного договора, мы сохранили бы за собой контроль в будущем. Но даже простое равенство в воздухе, которое никто бы не мог расценить как проявление агрессивности, в значительной мере дало бы нам в эти критические годы уверенность
[167]
в своих оборонительных возможностях, а также могло бы послужить основой для нашей дипломатии и способствовало бы дальнейшему расширению наших военно-воздушных сил. Но равенство в воздухе было утрачено, и все попытки восстановить его оказывались тщетными. Мы вступили в такой период, когда оружие, игравшее значительную роль в прошлой войне, всецело овладело умами и превратилось в важнейший военный фактор. Министры рисовали себе самые страшные картины разрушения и кровопролития в Лондоне, которые могли явиться результатом нашей ссоры с германским диктатором. Хотя соображения такого рода не были специфическими для Великобритании, они отражались на нашей политике, а следовательно, и на всем мире.
Летом 1934 года профессор Линдеман обратился в "Тайме" с письмом, в котором указывал, что исследовательская работа в области противовоздушной обороны может дать важнейшие научные результаты. В августе мы попытались привлечь к этому вопросу внимание не только чиновников министерства авиации, которые уже пришли в движение, но и их руководителей в правительстве. Мы считали, что этот вопрос должен быть передан из ведения министерства авиации в ведение Комитета имперской обороны, где руководители правительства, наиболее влиятельные политические деятели страны, имели возможность осуществлять наблюдение и контроль за его действиями, а также обеспечить выделение надлежащих финансовых средств. Министерство авиации, со своей стороны, с негодованием возражало против того, чтобы какой-либо посторонний или вышестоящий орган вмешивался в его специальную область. В результате в течение некоторого времени дело не двигалось с мертвой точки.
Поэтому 7 июня 1935 года я заговорил об этом в парламенте: "Данный вопрос носит ограниченный и в большей мере научный характер. Речь идет о тех методах, которые могут быть изобретены, применены или открыты, с тем чтобы можно было с земли контролировать воздух, чтобы дать наземным оборонительным силам возможность осуществлять контроль или даже господство над самолетами, находящимися на большой высоте... Мой опыт подсказывает мне, что в таких случаях, когда военные и политические власти исчерпывающим образом разъяснят, в чем именно ощущается потреб-
[168]
ность, наука всегда оказывается в силах каким-то образом на это откликнуться.
Отвратительная идея - принуждать государства к капитуляции посредством запугивания беспомощного гражданского населения и уничтожения женщин и детей - получила признание и одобрение только в двадцатом столетии. Это вопрос, который касается не какой-либо одной стороны. Если было бы установлено, что самолет-бомбардировщик оказался во власти приборов, находящихся на земле, все страны почувствовали бы себя в большей безопасности и навязчивые страхи и подозрения, ныне толкающие государства все ближе и ближе к новой катастрофе, утихли бы... Нам приходится опасаться не только налетов на наши крупные города с их гражданским населением - в этом отношении мы более уязвимы, чем какая-либо другая страна в мире, - но также налетов на доки и другие технические сооружения, без которых наш флот, все еще являющийся существенным фактором нашей обороны, может оказаться парализованным или даже уничтоженным. Поэтому этот вопрос должен привлечь к себе самое пристальное внимание крупнейших деятелей страны и правительства, и для его разрешения должны быть мобилизованы все средства, которыми располагает английская наука, и все материальные ресурсы, которые в состоянии выделить страна. Это необходимо не только для того, чтобы избавить мир от одной из главных причин взаимных подозрений и войн, но и для того, чтобы вернуть былую безопасность нашему острову - Великобритании".
Буквально на следующий день произошли перемещения в правительстве, и Болдуин стал премьер-министром. Сэр Филипп Канлифф-Листер, вскоре получивший титул лорда Суинтона, сменил лорда Лондондерри на посту министра авиации. Как-то месяц спустя, когда я находился в курительной комнате палаты общин, туда вошел Болдуин. Он сел рядом со мной и сразу же начал: "У меня есть к вам одно предложение. Филипп очень хочет, чтобы вы приняли участие в только что образованном Комитете имперской обороны, ведающем исследовательской работой в области противовоздушной обороны, и я надеюсь, что вы согласитесь войти в него". Я ответил, что я критически оцениваю наши приготовления в области авиации и что я намерен сохранить за собой свободу действий. На это он заявил: "Это само собой разумеется.
[169]
Конечно, вы сохраните полную свободу во всем, исключая секретные вопросы, о которых вы узнаете только в комитете".
Работа комитета проходила в обстановке секретности, и никто никогда не упоминал о моих связях с правительством, которое я продолжал все более резко критиковать по другим поводам, также касавшимся состояния нашей авиации.
Опытным политическим деятелям в Англии часто удается сочетать оба рода деятельности. Самые острые политические разногласия подчас не мешают поддержанию личных дружеских отношений.
x x x
После оккупации (Германией, 7 марта 1936 г. - А. О.) Рейнской области и создания линии укреплений против Франции стало ясно, что следующим шагом будет включение Австрии в состав германского рейха. История, начавшаяся с убийства канцлера Дольфуса в июле 1934 года, имела вскоре логическое продолжение. Как нам теперь известно, германский министр иностранных дел Нейрат с поразительной откровенностью заявил 18 мая 1936 года американскому послу в Москве Буллиту, что германское правительство не предусматривает никаких активных действий во внешней политике до тех пор, пока Рейнская область не будет освоена. Он заявил, что, пока на французской и бельгийской границах не будет создана германская линия обороны, германское правительство будет делать все возможное, чтобы предотвратить выступление нацистов в Австрии, и во всяком случае не будет это поощрять, и что оно будет вести себя спокойно в отношении Чехословакии. "Как только будут возведены наши укрепления, - сказал он, - и страны Центральной Европы поймут, что Франция не может вторгнуться на германскую территорию, все эти страны начнут придерживаться совершенно иных взглядов на свою внешнюю политику".
21 мая 1936 года Гитлер, выступая в рейхстаге, заявил, что "у Германии нет никакого намерения или желания вмешиваться во внутренние дела Австрии, аннексировать Австрию или заключить соглашение об анш-
[170]
люсе". 11 июля 1936 года он подписал с австрийским правительством договор, обязавшись не оказывать никакого влияния на внутренние дела Австрии и, в частности, не оказывать активной поддержки австрийскому национал-социалистскому движению. Через пять дней после подписания этого соглашения национал-социалистской партии в Австрии были посланы секретные инструкции расширить и активизировать свою деятельность. Тем временем германский генеральный штаб, по приказу Гитлера, приступил к разработке военных планов оккупации Австрии, когда пробьет час.
x x x
Здесь уместно изложить принципы английской политики в отношении Европы, которых я придерживался в течение многих лет и все еще продолжаю придерживаться. Я не мог лучше изложить их, чем я сделал это на заседании консервативных членов комиссии по иностранным делам, которые пригласили меня выступить перед ними на закрытом заседании в конце марта 1936 года.
"На протяжении 400 лет внешняя политика Англии состояла в том, чтобы противостоять сильнейшей, самой агрессивной, самой влиятельной державе на континенте и, в частности, не допустить захвата такой державой Бельгии, Голландии и Люксембурга. Если подойти к вопросу с точки зрения истории, то эту четырехсотлетнюю неизменность цели на фоне бесконечной смены имен и событий, обстоятельств и условий следует отнести к самым примечательным явлениям, которые когда-либо имели место в жизни какой-либо расы, страны, государства или народа. Более того, во всех случаях Англия шла самым трудным путем. При столкновениях с Филиппом II Испанским, с Людовиком XIV, с Наполеоном, а затем с Вильгельмом II ей было бы легко и, безусловно, весьма соблазнительно присоединиться к сильнейшему и разделить с ним плоды его завоеваний. Однако мы всегда выбирали более трудный путь, объединялись с менее сильными державами, создавали из них коалицию и, таким образом, наносили поражение и срывали планы континентального военного тирана, кем бы он ни был, во главе какой бы страны ни стоял.
Заметьте, что политика Англии совершенно не считается с тем, какая именно страна стремится к господству
[171]
в Европе. Дело не в том, Испания ли это, французская монархия, Французская империя, Германская империя или гитлеровский режим. Ей безразлично, о каких правителях или странах идет речь; ее интересует лишь то, кто является самым сильным тираном или кто может превратиться в такого тирана.
В связи с этим встает вопрос: какая держава в Европе является сейчас сильнейшей и кто стремится установить свое деспотическое господство? Сегодня, в нынешнем году, по-видимому, на известный период 1937 года французская армия - сильнейшая в Европе. Но никто не боится Франции. Все знают, что Франция хочет, чтобы ее не трогали, и что она стремится только к самосохранению. Все знают, что французы мирно настроены и охвачены страхом. В то же время это храбрые, решительные, миролюбивые люди, которых гнетет чувство тревоги. Это либеральная страна, имеющая свободные парламентские институты.
Германия же никого не боится. Она вооружается в масштабах, еще невиданных в истории этой страны. Во главе ее стоит кучка торжествующих головорезов. При правлении этих деспотов денег не хватает, недовольство растет. Очень скоро им придется сделать выбор между экономическим и финансовым крахом или внутренним переворотом, с одной стороны, и войной, у которой не может быть иной цели и которая, если она успешно закончится, не может иметь иного результата, кроме германизации Европы под нацистским контролем, с другой. Поэтому мне кажется, что сейчас снова создались все прежние условия и что наше национальное спасение зависит от того, удастся ли вновь собрать все силы Европы, чтобы сдержать, ограничить и, если необходимо, расстроить планы установления германского господства. Наш долг - в первую очередь заботиться о жизни и способности Британской империи к сопротивлению, а также о величии нашего острова и не предаваться иллюзиям, мечтая об идеальном мире, который означает лишь, что вместо нас контроль установила бы другая, худшая сила и что в будущем руководство принадлежало бы ей.
Мои три основных положения состоят в следующем. Во-первых, мы должны оказать сопротивление претенденту на роль властелина или потенциальному агрессору. Во-вторых, Германия при ее нынешнем нацистском режиме, с ее громадными вооружениями, созданными с такой
[172]
быстротой, несомненно, играет эту роль. В-третьих, Лига Наций самым действенным образом сплачивает многие страны и объединяет наш собственный народ, позволяя обуздать возможного агрессора. Прежде всего мы должны учитывать нашу действенную связь с Францией. Это не означает, что мы должны создать излишне враждебное отношение к Германии. Наш долг и наши интересы требуют, чтобы мы не допускали накаливания отношений между этими двумя странами. Нам это будет нетрудно в той мере, в какой это касается Франции. Подобно нам, это - парламентарная демократия, сильно настроенная против войны, и, подобно нам, сталкивающаяся с серьезными трудностями при подготовке своей обороны. Поэтому, говорю я, мы должны считать наш оборонительный союз с Францией основой всего. Все остальное мы должны подчинить этому факту теперь, когда наступили такие трудные и опасные времена. Самое главное - это решить, в каком направлении следует идти. Я лично стою за вооруженную Лигу всех наций или стольких наций, сколько удастся привлечь к этому, Лигу, противостоящую потенциальному агрессору, причем основой этой Лиги должны быть Англия и Франция".
Между занятием Гитлером Рейнской области в марте 1936 года и захватом им Австрии в марте 1938 года прошло целых два года. Интервал оказался более продолжительным, чем я ожидал. Все произошло так, как предполагалось и указывалось, но промежуток между ударами, следовавшими друг за другом, был более длительным. В этот период Германия не теряла времени. Укрепление Рейнской области, или Западного вала, шло быстрыми темпами, и постепенно росла грандиозная линия постоянных и полупостоянных укреплений. Германская армия, методически пополнявшаяся теперь на основе обязательной воинской повинности и укрепленная за счет многочисленных добровольцев, с каждым месяцем становилась все сильнее как по своей численности, так и по боеспособности своих соединений. Германские военно-воздушные силы сохраняли и неуклонно увеличивали свое превосходство над Великобританией. Германские военные заводы работали с большой нагрузкой. В Германии день и ночь крутились колеса и били молоты. Вся промышленность Германии превращалась в арсенал, и все население сплачивалось в одну дисциплинированную военную машину. Осенью 1936 года Гитлер присту-
[173]
пил к осуществлению четырехлетнего плана реорганизации германской экономики, с тем чтобы она была более самообеспеченной на случай войны. За границей он заключил тот "сильный союз", который, как он заявил в "Майн кампф", был необходим для внешней политики Германии. Он договорился с Муссолини, и была создана ось Рим - Берлин.
До середины 1936 года агрессивная политика Гитлера и нарушение им договора опирались не на силу Германии, а на разобщенность и робость Франции и Англии, а также на изоляцию Соединенных Штатов. Каждый из его предварительных шагов был рискованной игрой, и он знал, что в этой игре он не сможет преодолеть серьезного противодействия. Захват Рейнской области и ее последующее укрепление были самым рискованным ходом. Он увенчался блестящим успехом. Противники Гитлера были слишком нерешительными и не могли дать ему отпор. Когда в 1938 году он предпринял следующий шаг, его блеф уже не был блефом. Агрессия опиралась на силу, и, весьма возможно, на преобладающую силу. Когда правительства Франции и Англии поняли, какие ужасные изменения произошли, было уже слишком поздно.
В конце июля 1936 года все большее ослабление парламентарного режима в Испании и рост сил, выступавших за коммунистическую или анархистскую революцию, привели к уже давно подготовлявшемуся военному восстанию. В прошлом Испания не раз бывала свидетелем заговоров военных руководителей. Когда генерал Санхурхо погиб во время авиационной катастрофы, генерал Франко поднял знамя восстания и был поддержан всей армией, включая и солдат. Церковь, за примечательным исключением доминиканской церкви, и почти все представители правого крыла и центра присоединились к нему, и он сразу же стал хозяином нескольких важных провинций. Испанские моряки, перебив своих офицеров, присоединились к тем, кого вскоре стали называть коммунистической стороной. Началась ожесточенная гражданская война. Франция предложила план невмешательства, на основе которого обеим сторонам предоставлено было вести войну без всякой помощи извне. Английское, германское, итальянское и русское правительства приняли этот план. В результате испанское правительство, оказавшееся теперь в руках самых крайних революционеров, было лишено права даже купить оружие, заказан-
[174]
ное на золото, которым оно фактически владело. Соглашение это строго соблюдалось Великобританией; но Италия и Германия, с одной стороны, и Советская Россия, с другой, постоянно нарушали свои обязательства и вмешивались в борьбу одна против другой. Германия, в частности, применила свою авиацию, совершая такие ужасные эксперименты, как бомбардировка беззащитного городка Герника.
x x x
В это время произошло еще одно событие, о котором необходимо здесь упомянуть. 25 ноября 1936 года послы всех держав, аккредитованные в Берлине, были вызваны в министерство иностранных дел, где фон Нейрат сообщил им детали антикоминтерновского пакта, который был заключен с японским правительством. Целью пакта была совместная борьба с международной деятельностью Коминтерна как в пределах границ договаривающихся государств, так и вне их.
x x x
28 мая 1937 года, после коронации короля Георга VI, Болдуин вышел в отставку. Его долгая государственная служба была должным образом вознаграждена пожалованием ему графского титула и ордена Подвязки. Он сложил с себя свою огромную власть, которую так тщательно накапливал и сохранял, но использовал как можно меньше. Он ушел с поста в ореоле народной благодарности и уважения. Не было никаких сомнений в том, кто станет его преемником. На посту министра финансов Невилл Чемберлен не только выполнял в последние пять лет основную работу в правительстве, но и был самым способным и энергичным министром, человеком высокоталантливым и принадлежавшим к семье, прославленной в истории. За год до этого, выступая в Бирмингеме, я охарактеризовал его словами Шекспира, как "вьючную лошадь в наших великих делах", и он принял эту характеристику как комплимент. Наши отношения, как общественные, так и личные, продолжали оставаться холодными, но в то же время ровными и корректными.
[175]
x x x
Однажды в 1937 году я встретился с германским послом в Англии фон Риббентропом. В одной из своих очередных статей, публиковавшихся два раза в месяц, я отметил, что одна из его речей была неправильно истолкована. Мы, конечно, и раньше встречались с ним несколько раз в обществе. Теперь он пригласил меня к себе в гости для беседы. Риббентроп принял меня в просторной комнате верхнего этажа здания германского посольства. Наша беседа продолжалась более двух часов. Риббентроп был чрезвычайно учтив, и мы прошлись с ним по всей европейской арене, обсуждая вопросы военного и политического характера. Суть его речей сводилась к тому, что Германия хочет дружбы с Англией. Он сказал мне, что ему предлагали пост министра иностранных дел Германии, но что он просил Гитлера отпустить его в Лондон, чтобы добиться англо-германского союза. Германия оберегала бы все величие Британской империи. Немцы, быть может, и попросят вернуть им немецкие колонии, но это, конечно, не кардинальный вопрос. Важнее было, чтобы Англия предоставила Германии свободу рук на востоке Европы. Германии нужен лебенсраум, или жизненное пространство, для ее все возрастающего населения. Поэтому она вынуждена поглотить Польшу и Данцигский коридор. Что касается Белоруссии и Украины, то эти территории абсолютно необходимы для обеспечения будущего существования германского рейха, насчитывающего свыше 70 миллионов душ. На меньшее согласиться нельзя. Таким образом, единственное, чего немцы просили от Британского содружества и империи, - это не вмешиваться. На стене комнаты, в которой мы беседовали, висела большая карта, к которой посол несколько раз подводил меня, чтобы наглядно проиллюстрировать свои планы.
Выслушав все это, я сразу же выразил уверенность в том, что английское правительство не согласится предоставить Германии свободу рук в Восточной Европе. Хотя мы и в самом деле находились в плохих отношениях с Советской Россией и ненавидели коммунизм не меньше, чем его ненавидел Гитлер, Риббентропу следует твердо знать, что, если бы даже Франция была в полной безопасности, Великобритания никогда не утратила бы
[176]
интереса к судьбам континента настолько, чтобы позволить Германии установить свое господство над Центральной и Восточной Европой. Мы стояли перед картой, когда я сказал это. Риббентроп резко отвернулся от карты и потом сказал: "В таком случае война неизбежна. Иного выхода нет. Фюрер на это решился. Ничто его не остановит и ничто не остановит нас". Затем мы снова сели в кресла. Я был лишь рядовым членом парламента, но в известной мере видным человеком. Я счел необходимым заявить германскому послу следующее (я отлично помню слова, какие я произнес): "Когда вы говорите о войне, которая, несомненно, стала бы всеобщей войной, вы не должны недооценивать Англию. Это удивительная страна, и мало кто из иностранцев способен понять ее образ мышления. Не судите по настроениям нынешнего правительства. Достаточно призвать народ к защите великого дела, как само правительство и английский народ предпримут самые неожиданные действия". Я еще раз повторил: "Не следует недооценивать Англию. Она очень умна. Если вы ввергнете всех нас в новую великую войну, Англия сплотит весь мир против вас так же, как и в прошлый раз". Услышав эти слова, посол встал и раздраженно сказал: "Англия, быть может, очень умна, но на этот раз ей не удастся сплотить весь мир против Германии". Мы перешли на более безобидные темы, и больше ничего примечательного не произошло. Этот инцидент, однако, запечатлелся в моей памяти, и, поскольку я в свое время докладывал о нем министерству иностранных дел, я счел себя вправе воспроизвести эту беседу здесь.
Когда победители предали Риббентропа суду, грозя ему смертной казнью, он изложил эту беседу в извращенном виде и требовал, чтобы меня вызвали в качестве свидетеля. Если бы я был вызван, я рассказал бы об этом разговоре именно так, как изложено здесь.
x x x
В войне, как и во внешней политике и прочих делах, преимуществ добиваются, выбрав из многих привлекательных или непривлекательных возможностей самую главную. Американская военная мысль родила формулу "главной стратегической цели". Услышав о ней впервые,
[177]
наши офицеры расхохотались, но впоследствии мудрость этой формулы стала очевидной и ее признали. Это, бесспорно, должно быть правилом, все же остальные большие дела должны быть соответствующим образом подчинены этому соображению. Несоблюдение этого простого правила приводит к путанице и к бесплодности действий, и впоследствии положение почти всегда оказывается значительно хуже, чем оно могло бы быть.
Лично мне не стоило особого труда придерживаться этого правила еще задолго до того, как оно было провозглашено. Я все время думал о той страшной Германии, которую я видел в действии в 1914 - 1918 годы и которая неожиданно вновь обрела свою военную мощь, тогда как союзники, едва уцелевшие в то время, ныне ошеломленно сидели сложа руки. Поэтому я всеми способами и при любом удобном случае старался использовать свое влияние на палату общин, а также на отдельных министров, призывая активизировать наши военные приготовления и привлечь к себе союзников в интересах того, что вскоре должно было стать общим делом.
x x x
Разными способами я старался добиться ясного понимания соотношения английских и немецких вооружений. Я потребовал созыва специального закрытого заседания парламента. На это последовал отказ под тем предлогом, что это "вызвало бы излишнюю тревогу". Я почти не получил никакой поддержки. Печать всегда неприязненно относится к закрытым парламентским заседаниям. Затем 20 июля 1936 года я спросил премьер-министра, не согласится ли он принять делегацию членов Тайного совета и еще нескольких лиц, чтобы выслушать их мнение о сложившейся обстановке. Лорд Солсбери потребовал, чтобы на это совещание была также допущена делегация от палаты лордов. Согласие было получено. Хотя я лично обратился к Эттли и сэру Арчибальду Синклеру, лейбористская и либеральная партии отказались выделить своих представителей. 28 июля мы были приняты Болдуином, лордом Галифаксом и сэром Томасом Инскипом * в кабинете премьер-министра в здании палаты общин.
----------------------------------------
* Э. Галифакс в то время был лордом - председателем совета, а Т. Инскип - министром обороны.
[178]
Вместе со мной были видные деятели консервативной партии и беспартийные деятели. Нас представил сэр Остин Чемберлен. Наше совещание продолжалось два дня, по три-четыре часа в день. Я всегда говорил, что Болдуин умел хорошо слушать. Казалось, он слушал нас с величайшим интересом и вниманием. С ним было несколько членов Комитета имперской обороны. В первый день я открыл обсуждение, выступив с речью, продолжавшейся час с четвертью.
Закончил я следующими словами:
"Во-первых, мы стоим перед лицом величайшей опасности и самых критических обстоятельств за всю нашу историю. Во-вторых, мы можем надеяться разрешить нашу проблему, лишь действуя совместно с Французской Республикой. Союз британского флота и французской армии с их объединенными воздушными силами, действующими с баз, расположенных вблизи французской и бельгийской границ, а также все то, за что стоят Англия и Франция, служит таким сдерживающим средством, от которого может зависеть спасение. Так или иначе, на это можно возлагать наибольшие надежды. Переходя к деталям, мы должны устранять все, что мешает росту наших сил. Мы, конечно, не можем предусмотреть все возможные опасности. Мы должны сосредоточить внимание на главном и пострадать в другом.
...Говоря еще более конкретно, мы должны ускорить развитие нашей авиации, оказывая ей предпочтение по сравнению со всем остальным. Любой ценой мы должны привлечь цвет нашей молодежи в авиацию, какие бы стимулы для этого ни потребовались. Мы должны использовать все источники, все средства. Мы должны ускорить и упростить наше производство самолетов, расширить его и, не колеблясь, заключить с Соединенными Штатами и другими странами контракты на возможно большее количество авиационных материалов и всевозможного оборудования. Нам грозит такая опасность, какой мы еще не знали до сих пор, - подобная опасность не грозила нам даже в разгар подводной войны (1917 год)...
Одна мысль угнетает меня: месяцы быстро текут. Если мы слишком долго будем откладывать мероприятия по укреплению нашей обороны, большая сила может помешать нам завершить этот процесс".
[179]
x x x
11 марта (1938 г. - А. О.) Гитлер отдал германским вооруженным силам приказ оккупировать Австрию. Операция "Отто", так долго обсуждавшаяся и так тщательно подготавливавшаяся, началась.
Надругательство над Австрией и покорение прекрасной Вены со всей ее славой, культурой и ее вкладом в историю Европы явились для меня большим ударом. На другой день после этих событий, 14 марта, я сказал в палате общин:
"Трудно преувеличить серьезность событий, произошедших 12 марта. Европа столкнулась с программой агрессии, хорошо спланированной и рассчитанной. Эта программа осуществляется этап за этапом, и не только для нас, но и для других стран выбор один - либо подчиниться, подобно Австрии, либо принять действенные меры пока еще есть время отвратить опасность, а если отвратить ее нельзя, то справиться с ней. Сколько имеющихся сейчас ресурсов придется нам израсходовать для обеспечения нашей безопасности и для поддержания мира, если мы пассивно будем ожидать развития событий? Сколько друзей отвернется от нас, сколько потенциальных союзников один за другим окажутся втянутыми в этот ужасный водоворот? Сколько раз будет удаваться блеф, пока наконец непрерывно собираемые под прикрытием этого блефа силы действительно будут накоплены?.. В каком положении мы окажемся, например, через два года, когда германская армия будет, конечно, значительно больше французской и когда все малые страны сбегут из Женевы, чтобы выразить свое уважение все растущей мощи нацистской системы и договориться с нацистами на лучших для них условиях?"
И далее:
"Вена - центр коммуникаций всех стран, входивших в состав старой Австро-Венгерской империи, и стран, расположенных на юго-востоке Европы. Дунай на большом протяжении теперь в руках немцев. Овладев Веной, нацистская Германия получила возможность установить
[180]
военный и экономический контроль над всеми коммуникациями Юго-Восточной Европы - шоссейными, речными и железнодорожными.
В настоящий момент Чехословакия изолирована как в экономическом, так и в военном отношении. Выход для ее торговли через Гамбург, предусмотренный мирным договором, конечно, может быть в любой момент закрыт. Ее железнодорожные и речные пути, идущие на юг и дальше на юго-восток, могут быть отрезаны в любой момент. Ее торговля может быть обложена непосильными для нее сборами. Это страна, которая некогда была крупнейшим промышленным районом старой Австро-Венгерской империи. Теперь она отрезана или может быть отрезана немедленно, если в результате происходящего сейчас обсуждения не будут приняты меры к охране коммуникаций Чехословакии. Она в мгновение ока может быть отрезана от своих источников сырья в Югославии и от естественных рынков, созданных ею там. Экономическая жизнь этого небольшого государства может очень сильно пострадать в результате такого акта насилия, который был осуществлен прошлую пятницу ночью".
x x x
На этот раз сигнал тревоги исходил от русских, которые 18 марта предложили созвать конференцию для обсуждения создавшегося положения. Они хотели обсудить, хотя бы в общих чертах, пути и способы претворения в жизнь франко-советского пакта в рамках действий Лиги Наций в случае серьезной угрозы миру со стороны Германии. Это предложение встретило прохладный прием в Париже и Лондоне. У французского правительства были другие заботы. На авиационных заводах происходили крупные забастовки, армии Франко глубоко вклинивались в территорию коммунистической Испании. Чемберлен был мрачен и полон скептицизма. Его оценка будущих опасностей и способов борьбы с ними коренным образом отличалась от моей. Я в то время настаивал на том, что только заключение франко-англо-русского союза даст надежду сдержать натиск нацистов.
[181]
МЮНХЕНСКАЯ ТРАГЕДИЯ
И премьер-министр, и лорд Ренсимен * были убеждены, что только уступка Судетской области Германии может заставить Гитлера отказаться от вторжения в Чехословакию. У Чемберлена от встречи с Гитлером осталось сильное впечатление, "что последний в боевом настроении". Английский кабинет придерживался также мнения, что у французов не было боевого духа. Поэтому не могло быть и речи о сопротивлении требованиям, которые Гитлер предъявлял чехословацкому государству. Некоторые министры нашли утешение в разговорах о "праве на самоопределение", "праве национального меньшинства на справедливость"; возникла даже склонность "стать на сторону слабого против грубых чехов".
Теперь было необходимо согласовать отступление с французским правительством. 18 сентября Даладье ** и Боннэ *** приехали в Лондон. Чемберлен в принципе уже решил принять требования Гитлера, которые были ему изложены в Берхтесгадене. Оставалось только сформулировать предложения, которые английские и французские представители в Праге должны были вручить чешскому правительству. Французские министры привезли ряд проектов предложений, которые, бесспорно, были составлены более искусно. Они не поддерживали идею плебисцита, потому что, по их мнению, это могло бы вызвать требование новых плебисцитов в словацких и русинских районах. Они выступали за прямую передачу Судетской области Германии. Французские министры добавили, однако, что английскому правительству совместно с Францией и с Россией, с которой они не консультировались, следует гарантировать новые границы изувеченной Чехословакии. Английский и французский кабинеты были в то время похожи на две стиснутые перезрелые дыни, в то время как больше всего был нужен блеск стали. В одном они были все согласны - с чехами не нужно консультироваться. Их нужно поставить перед совершившимся фактом решения их опекунов. С младенцами из сказки, брошенными в лесу, обошлись не хуже.
----------------------------------------
* Специальный посол Великобритании в переговорах с Чехословакией по вопросу о Судетской области.
** Премьер-министр Франции в 1938 - 1940 гг.
*** Министр иностранных дел Франции в 1938 - 1940 гг.
[182]
Передавая свое решение, или, вернее, ультиматум, чехам, Англия и Франция заявили: "Французское и английское правительства понимают, какой великой жертвы ожидают от Чехословакии. Они сочли своим долгом откровенно изложить совместно условия, абсолютно необходимые для безопасности... Премьер-министр должен возобновить переговоры с Гитлером не позднее среды, а если возможно, то и раньше. Мы поэтому считаем, что должны просить вашего скорейшего ответа". Предложения, включавшие немедленную передачу Германии все районов Чехословакии, где процент немцев среди населения составлял больше половины, были таким образом вручены чехословацкому правительству во второй половине дня 19 сентября.
x x x
В 2 часа ночи на 21 сентября английский и французский посланники в Праге посетили президента Бенеша, чтобы фактически уведомить его о том, что нет надежды на арбитраж на основе германо-чехословацкого договора 1925 года, и чтобы призвать его принять англо-французские предложения, "прежде чем вызвать ситуацию, за которую Франция и Англия не могут взять на себя ответственность". Французское правительство, по крайней мере, достаточно стыдилось этого уведомления и предложило своему посланнику сделать его только в устной форме. Под этим нажимом чешское правительство приняло 21 сентября англо-французские предложения.
x x x
В тот же день, 21 сентября, я передал в печать в Лондон следующее заявление о кризисе:
"Расчленение Чехословакии под нажимом Англии и Франции равносильно полной капитуляции западных демократий перед нацистской угрозой применения силы. Такой крах не принесет мира или безопасности ни Англии, ни Франции. Наоборот, он поставил эти две страны в положение, которое будет становиться все слабее и опаснее. Одна лишь нейтрализация Чехословакии означает высвобождение 25 германских дивизий, которые будут угрожать Западному фронту; кроме того, она откроет торжествующим нацистам путь к Черному морю.
[183]
Речь идет об угрозе не только Чехословакии, но и свободе и демократии всех стран. Мнение, будто можно обеспечить безопасность, бросив малое государство на съедение волкам, - роковое заблуждение. Военный потенциал Германии будет возрастать в течение короткого времени гораздо быстрее, чем Франция и Англия смогут завершить мероприятия, необходимые для их обороны".
x x x
21 сентября на заседании ассамблеи Лиги Наций Литвинов * выступил с официальным предостережением:
"...В настоящее время пятое государство - Чехословакия испытывает вмешательство во внутренние дела со стороны соседнего государства и находится под угрозой громко провозглашенной агрессии...
Один из старейших, культурнейших, трудолюбивейших европейских народов, обретший после многовекового угнетения свою государственную самостоятельность, не сегодня-завтра может оказаться вынужденным с оружием в руках отстаивать эту самостоятельность...
Такое событие, как исчезновение Австрийского государства, прошло незамеченным для Лиги Наций. Сознавая значение, которое это событие должно иметь для судеб всей Европы и, в первую очередь, для Чехословакии, Советское правительство сейчас же после аншлюса обратилось официально к другим великим европейским державам с предложением о немедленном коллективном обсуждении возможных последствий этого события с целью принятия коллективных предупредительных мер. К сожалению, это предложение, осуществление которого могло избавить нас от тревог, испытываемых ныне всем миром, о судьбе Чехословакии, не было оценено по достоинству.
Когда за несколько дней до моего отъезда в Женеву французское правительство в первый раз обратилось к нам с запросом о нашей позиции в случае нападения на Чехословакию, я дал от имени своего правительства совершенно четкий и недвусмысленный ответ, а именно: мы намерены выполнить свои обязательства по пакту и вместе с Францией оказывать помощь Чехословакии
----------------------------------------
* Нарком иностранных дел СССР в 1930 - 1939гг. Посол СССР в США в 1941 - 1943гг.
[184]
доступными нам путями. Наше военное руководство готово немедленно принять участие в совещании с представителями французского и чехословацкого военных ведомств для обсуждения мероприятий, диктуемых моментом... Только третьего дня чехословацкое правительство впервые запросило Советское правительство, готово ли оно, в соответствии с чехословацким пактом, оказать немедленную и действенную помощь Чехословакии в случае, если Франция, верная своим обязательствам, окажет такую же помощь, и на это Советское правительство дало совершенно ясный и положительный ответ".
Поистине поразительно, что это публичное и недвусмысленное заявление одной из величайших заинтересованных держав не оказало влияния на переговоры Чемберлена или на поведение Франции в данном кризисе. Мне приходилось слышать утверждения, что в силу географических условий Россия не имела возможности послать войска в Чехословакию и что помощь России в случае войны была бы ограничена скромной поддержкой с воздуха. Согласие Румынии, а также в меньшей степени Венгрии на пропуск русских войск через их территорию было, конечно, необходимо. Такого согласия вполне можно было бы добиться, по крайней мере, от Румынии, как указывал мне Майский *, с помощью нажима и гарантий великого союза под эгидой Лиги Наций. Из России в Чехословакию через Карпаты вели две железные дороги: северная, от Черновцов, через Буковину, и южная, по венгерской территории, через Дебрецен. Одни эти железные дороги, которые проходят далеко от Бухареста и Будапешта, вполне могли бы обеспечить снабжение русской армии в 30 дивизий. В качестве фактора сохранения мира эти возможности оказали бы серьезное сдерживающее влияние на Гитлера и почти наверняка привели бы к гораздо более серьезным событиям в случае войны. Вместо этого все время подчеркивалось двуличие Советского Союза и его вероломство. Советские предложения фактически игнорировали. Эти предложения не были использованы для влияния на Гитлера, к ним отнеслись с равнодушием, чтобы не сказать с презрением, которое запомнилось Сталину. События шли своим чередом так, как будто Советской России не существовало. Впоследствии мы дорого поплатились за это.
----------------------------------------
* Посол СССР в Великобритании в 1932 - 1943 гг.
[185]
x x x
Вечером 27 сентября французский посол в Берлине получил указание сделать новые дополнительные предложения о расширении территории Судетской области, которая подлежала немедленной германской оккупации. В то время когда Франсуа-Понсе был у Гитлера, от Муссолини пришла телеграмма, рекомендовавшая принять предложение Чемберлена о совещании и извещавшая о согласии Италии принять в нем участие. В три часа пополудни 28 сентября Гитлер послал телеграммы Чемберлену и Даладье с предложением встретиться на следующий день в Мюнхене вместе с Муссолини. В этот самый момент Чемберлен выступал в палате общин с общим обзором последних событий. Незадолго до конца его выступления лорд Галифакс, сидевший на галерее для пэров, передал ему телеграмму с приглашением в Мюнхен. В этот момент Чемберлен рассказывал о письме, которое он послал Муссолини, и о результатах этого шага:
"Гитлер согласился отложить мобилизацию на 24 часа... Это еще не все. Я могу сообщить палате еще кое-что. Гитлер сейчас уведомил меня, что он приглашает меня встретиться с ним в Мюнхене завтра утром. Он пригласил также Муссолини и Даладье. Муссолини дал согласие, и я не сомневаюсь, что Даладье поступит так же. Мне нет нужды говорить, каков будет мой ответ... Палата, я уверен, согласится отпустить меня сейчас, чтобы я мог подумать о том, что может дать это последнее усилие".
Итак, Чемберлен вылетел в Германию в третий раз.
x x x
Об этом памятном свидании было написано очень много. Здесь возможно только подчеркнуть некоторые его характерные особенности. Россия не была приглашена. Точно так же и самим чехам не позволили присутствовать на совещании. Правительство Чехословакии было уведомлено вечером 28 сентября в нескольких словах о том, что на следующий день состоится совещание представителей четырех европейских держав. Согласие между "большой четверкой" было достигнуто без промедления. Переговоры начались в полдень и продолжались до двух
[186]
часов ночи. Меморандум был составлен и подписан в 2 часа ночи 30 сентября. Эвакуация Судетской области должна была быть проведена в пять этапов, начиная с 1 октября, и закончена за 10 дней. Окончательное определение границ предоставлялось международной комиссии. Документ был вручен чешским делегатам, которым позволили приехать в Мюнхен узнать о решении.
Пока трое государственных деятелей ожидали составления экспертами окончательного документа, премьер-министр спросил Гитлера, не хочет ли он поговорить с ним конфиденциально. Гитлер "ухватился за эту мысль". Двое деятелей встретились в мюнхенской квартире Гитлера утром 30 сентября. При беседе не было никого, кроме переводчика. Чемберлен предложил следующий, подготовленный им, проект декларации, где говорилось:
"Мы, фюрер и канцлер Германии и английский премьер-министр, продолжили сегодня нашу беседу и единодушно пришли к убеждению, что вопрос англо-германских отношений имеет первостепенное значение для обеих стран и для Европы.
Мы рассматриваем подписанное вчера вечером соглашение и англо-германское морское соглашение как символ желания наших обоих народов никогда не вести войну друг против друга.
Мы полны решимости рассматривать и другие вопросы, касающиеся наших обеих стран, при помощи консультаций и стремиться в дальнейшем устранять какие бы то ни было поводы к разногласиям, чтобы таким образом содействовать обеспечению мира в Европе".
Гитлер прочел эту записку и подписал ее без возражений.
В тайных беседах со своим итальянским сообщником он, вероятно, обсуждал менее дружелюбные решения. Весьма показательно письмо, написанное Муссолини Гитлеру в июне 1940 года и опубликованное недавно:
Рим. 26 июня 1940 года
"Фюрер! Теперь, когда пришло время разделаться с Англией, я напоминаю Вам о том, что я сказал Вам в Мюнхене о прямом участии Италии в штурме острова. Я готов участвовать в нем сухопутными и воздушными силами, и Вы знаете, насколько я этого желаю. Я прошу
[187]
Вас дать ответ, чтобы я мог перейти к действиям. В ожидании этого дня шлю Вам товарищеский привет.
Муссолини".
Нет никаких сведений о другом свидании Гитлера с Муссолини в Мюнхене в последующий период.
Чемберлен возвратился в Англию. В Хестоне, где приземлился его самолет, он помахал совместной декларацией, которую он дал подписать Гитлеру, и прочел ее толпе видных деятелей и других лиц, собравшихся приветствовать его. Когда его автомобиль ехал с аэродрома мимо громко приветствовавшей его толпы, Чемберлен сказал сидевшему рядом с ним Галифаксу: "Все это кончится через три месяца". Однако из окна здания на Даунинг-стрит он снова помахал своим клочком бумаги и сказал следующее: "Вторично из Германии на Даунинг-стрит привезен почетный мир. Я верю, что это будет мир для нашего времени".
x x x
Мы располагаем сейчас также ответом фельдмаршала Кейтеля на конкретный вопрос, заданный ему представителем Чехословакии на Нюрнбергском процессе:
"Представитель Чехословакии полковник Эгер спросил фельдмаршала Кейтеля: "Напала бы Германия на Чехословакию в 1938 году, если бы западные державы поддержали Прагу?"
Фельдмаршал Кейтель ответил: "Конечно, нет. Мы не были достаточно сильны с военной точки зрения. Целью Мюнхена (то есть достижения соглашения в Мюнхене) было вытеснить Россию из Европы, выиграть время и завершить вооружение Германии".
x x x
30 сентября Чехословакия склонилась перед мюнхенскими решениями. "Мы хотим, - сказали чехи, - заявить перед всем миром о своем протесте против решений, в которых мы не участвовали". Президент Бенеш вышел в отставку потому, что "он мог бы оказаться помехой развитию событий, к которому должно приспосабливать-
[188]
ся наше новое государство". Бенеш уехал из Чехословакии и нашел убежище в Англии. Расчленение чехословацкого государства шло в соответствии с соглашением. Однако немцы были не единственными хищниками, терзавшими труп Чехословакии. Немедленно после заключения Мюнхенского соглашения 30 сентября польское правительство направило чешскому правительству ультиматум, на который надлежало дать ответ через 24 часа. Польское правительство потребовало немедленной передачи ему пограничного района Тешин. Не было никакой возможности оказать сопротивление этому грубому требованию.
x x x
Теперь мы приходим к кульминационному пункту этой печальной повести о неверных выводах, сделанных благонамеренными и способными людьми. Тот факт, что мы дошли до такого положения, возлагает вину перед историей на тех, кто нес за это ответственность, какими бы благородными мотивами они ни руководствовались. Оглянемся назад и посмотрим, с чем мы последовательно мирились или от чего отказывались: разоружение Германии на основании торжественно заключенного договора; перевооружение Германии в нарушение торжественно заключенного договора; ликвидация превосходства или даже равенства сил в воздухе; насильственная оккупация Рейнской области и строительство или начало строительства линий Зигфрида; создание оси Берлин - Рим; растерзанная и поглощенная рейхом Австрия; покинутая и загубленная мюнхенским сговором Чехословакия; переход ее линии крепостей в руки Германии; ее мощный арсенал "Шкода" выпускает отныне вооружение для германских армий; с одной стороны, отвергнутая попытка президента Рузвельта стабилизировать положение в Европе или добиться перелома вмешательством США, а с другой - игнорирование несомненного желания Советской России присоединиться к западным державам и принять любые меры для спасения Чехословакии; отказ от помощи 35 чехословацких дивизий против еще не созревшей немецкой армии, когда сама Великобритания могла послать только две дивизии для укрепления фронта во Франции. Все оказалось бесполезным.
[189]
И вот теперь, когда все эти преимущества и вся эта помощь были потеряны и отброшены, Англия, ведя за собой Францию, предлагает гарантировать целостность Польши - той самой Польши, которая всего полгода назад с жадностью гиены приняла участие в ограблении и уничтожении чехословацкого государства. Имело смысл вступить в бой за Чехословакию в 1938 году, когда Германия едва могла выставить полдюжины обученных дивизий на Западном фронте, когда французы, располагая 60 - 70 дивизиями, несомненно, могли бы прорваться за Рейн или в Рур. Однако все это было сочтено неразумным, неосторожным, недостойным современных взглядов и нравственности. И тем не менее теперь две западные демократии наконец заявили о готовности поставить свою жизнь на карту из-за территориальной целостности Польши. В истории, которая, как говорят, в основном представляет собой список преступлений, безумств и несчастий человечества, после самых тщательных поисков мы вряд ли найдем что-либо подобное такому внезапному и полному отказу от проводившейся пять или шесть лет политики благодушного умиротворения и ее превращению почти мгновенно в готовность пойти на явно неизбежную войну в гораздо худших условиях и в самых больших масштабах.
Кроме того, как могли бы мы защитить Польшу и осуществить свою гарантию? Только объявив войну Германии и атаковав более мощный Западный вал и более сильную германскую армию, чем те, перед которыми мы отступили в сентябре 1938 года. Вот вехи на пути к катастрофе. Таков перечень капитуляций перед непрерывно возраставшей мощью Германии - сначала, когда все было легко, и позднее, когда положение стало труднее. Однако теперь наконец Англия и Франция перестали уступать. Наконец было принято решение - в наихудший момент и на наихудшей основе, - решение, которое, несомненно, должно было привести к истреблению десятков миллионов людей. Это был пример того, как сторонники правого дела сознательно и со всей утонченностью извращенного искусства были вовлечены в смертельную борьбу после того, как столь непредусмотрительно были утрачены все их выгоды и преимущества.
Возможности организации какого бы то ни было сопротивления германской агрессии в Восточной Европе были теперь почти исчерпаны. Венгрия находилась в гер-
[190]
манском лагере. Польша отшатнулась от чехов и не желала тесного сотрудничества с Румынией. Ни Польша, ни Румыния не желали допустить действия русских против Германии через их территории. Ключом к созданию великого союза было достижение взаимопонимания с Россией. 18 марта русское правительство, которого все происходившее глубоко затрагивало, несмотря на то, что перед ним захлопнули дверь во время мюнхенского кризиса, предложило созвать совещание шести держав. И в этом вопросе у Чемберлена было весьма определенное мнение. 26 марта он писал в частном письме:
"Должен признаться, что Россия внушает мне самое глубокое недоверие. Я нисколько не верю в ее способность провести действенное наступление, даже если бы она этого хотела. И я не доверяю ее мотивам, которые, по моему мнению, имеют мало общего с нашими идеями свободы. Она хочет только рассорить всех остальных. Кроме того, многие из малых государств, в особенности Польша, Румыния и Финляндия, относятся к ней с ненавистью и подозрением".
Ввиду этого советское предложение о совещании шести держав было принято холодно, и его предали забвению.
СОВЕТСКАЯ ЗАГАДКА
Гитлер денонсировал германо-польский пакт о ненападении. В качестве непосредственного повода он привел англо-польскую гарантию.
"...которая, при известных обстоятельствах, заставит Польшу предпринять военные действия против Германии в случае столкновения между Германией и другой державой, в котором будет в свою очередь участвовать Англия. Это обязательство противоречит соглашению, которое я заключил некоторое время назад с маршалом Пилсудским... Поэтому я считаю, что соглашение односторонне нарушено Польшей и, таким образом, больше не существует. Я направил соответствующее уведомление польскому правительству..."
Изучив в то время эту речь, я писал в одной из своих статей:
[191]
"Денонсирование германо-польского пакта о ненападении 1934 года - чрезвычайно серьезный и угрожающий шаг. Этот пакт был подтвержден совсем недавно - в январе, когда Риббентроп посетил Варшаву. Подобно англо-германскому морскому соглашению, пакт был заключен по желанию Гитлера. Подобно морскому соглашению, он давал Германии явные выгоды. Оба соглашения облегчили положение Германии, когда она была слабой. Морское соглашение фактически было равносильно согласию Великобритании на нарушение военных статей Версальского договора. Германо-польский пакт позволил нацистам сосредоточить внимание сначала на Австрии, а затем на Чехословакии, что имело гибельные последствия для этих несчастных стран. Он временно ослабил связи между Францией и Польшей и помешал развитию солидарности между государствами Восточной Европы. Теперь, когда он сослужил Германии свою службу, его отбросили односторонним актом. Тем самым Польщу поставили в известность, что теперь она включена в зону потенциальной агрессии".
x x x
Английскому правительству необходимо было срочно задуматься над практическим значением гарантий, данных Польше и Румынии. Ни одна из этих гарантий не имела военной ценности иначе, как в рамках общего соглашения с Россией. Поэтому именно с этой целью 16 апреля начались наконец переговоры в Москве между английским послом и Литвиновым. Если учесть, какое отношение Советское правительство встречало до сих пор, теперь от него не приходилось ожидать многого. Однако 17 апреля оно выдвинуло официальное предложение, текст которого не был опубликован, о создании единого фронта взаимопомощи между Великобританией, Францией и СССР. Эти три державы, если возможно, то с участием Польши, должны были также гарантировать неприкосновенность тех государств Центральной и Восточной Европы, которым угрожала германская агрессия. Препятствием к заключению такого соглашения служил ужас, который эти самые пограничные государства испытывали перед советской помощью в виде советских армий, которые могли пройти через их территории, что-
[192]
бы защитить их от немцев и попутно включить в советско-коммунистическую систему. Ведь они были самыми яростными противниками этой системы. Польша, Румыния, Финляндия и три прибалтийских государства не знали, чего они больше страшились - германской агрессии или русского спасения. Именно необходимость сделать такой жуткий выбор парализовала политику Англии и Франции.
Однако даже сейчас не может быть сомнений в том, что Англии и Франции следовало принять предложение России, провозгласить тройственный союз и предоставить методы его функционирования в случае войны на усмотрение союзников, которые тогда вели бы борьбу против общего врага. В такой обстановке господствуют иные настроения. Во время войны союзники склонны во многом уступать желаниям друг друга. Молот сражений гремит на фронте, и становятся хорошими любые возможные средства, которые в мирное время были бы неприемлемыми. В таком великом союзе, который мог бы возникнуть, одному союзнику было бы нелегко вступить на территорию другого без приглашения.
Однако Чемберлен и министерство иностранных дел стали в тупик перед этой загадкой сфинкса. Когда события движутся с такой быстротой и в такой массе, как было в данном случае, разумно делать не более одного шага за один раз. Союз между Англией, Францией и Россией вызвал бы серьезную тревогу у Германии в 1939 году, и никто не может доказать, что даже тогда война не была бы предотвращена. Следующий шаг можно было бы сделать, имея перевес сил на стороне союзников. Их дипломатия вернула бы себе инициативу. Гитлер не мог бы позволить себе ни начать войну на два фронта, которую он сам так резко осуждал, ни испытать неудачу. Очень жаль, что он не был поставлен в такое затруднительное положение, которое вполне могло бы стоить ему жизни. Государственные деятели призваны решать не только легкие вопросы. Последние часто разрешаются сами собой. Именно когда чаша весов колеблется, когда обстановка не ясна, возникает возможность принятия решений, которые могут спасти мир. Поскольку мы сами поставили себя в это ужасное положение 1939 года, было жизненно важно опереться на более широкую надежду. Даже сейчас невозможно установить момент, когда Сталин окончательно отказался от намерения сотрудничать
[193]
с западными демократиями и решил договориться с Гитлером. В самом деле, представляется вероятным, что такого момента вообще не было. Опубликование американским государственным департаментом массы документов, захваченных в архивах германского министерства иностранных дел, познакомило нас с рядом доселе неизвестных фактов. По-видимому, что-то произошло еще в феврале 1939 года. Это, впрочем, почти наверняка было связано с проблемами торговли, на которых сказывался статут Чехословакии после Мюнхена и которые требовали обсуждения между двумя странами. Включение Чехословакии в рейх в середине марта осложнило эти проблемы. У России были контракты с чехословацким правительством на поставки оружия заводами "Шкода". Какова должна быть судьба этих контрактов теперь, когда заводы "Шкода" стали германским арсеналом?
17 апреля статс-секретарь германского министерства иностранных дел Вайцзекер записал, что русский посол посетил его в этот день впервые со времени вручения им верительных грамот почти за год до этого. Он спросил о контрактах заводов "Шкода". Вайцзекер ответил, что "нельзя сказать, чтобы для поставок военных материалов в Советскую Россию создавалась сейчас благоприятная атмосфера в связи с сообщениями о заключении русско-англо-французского воздушного пакта и тому подобное". В ответ на это советский посол перешел сразу от торговли к политике и спросил статс-секретаря, что он думает о германо-русских отношениях. Вайцзекер ответил, что, как ему кажется, "русская печать в последнее время не полностью разделяет антигерманский тон американских и некоторых английских газет". На это советский посол сказал: "Идеологические разногласия почти не отразились на русско-итальянских отношениях, и они не обязательно должны явиться препятствием также для Германии. Советская Россия не воспользовалась нынешними трениями между западными демократиями и Германией в ущерб последней, и у нее нет такого желания. У России нет причин, по которым она не могла бы поддерживать с Германией нормальные отношения. А нормальные отношения могут делаться все лучше и лучше" (4).
Мы должны считать этот разговор многозначительным, в особенности ввиду одновременных переговоров в Москве между английским послом и Литвиновым и ввиду официального советского предложения от 17
[194]
апреля о заключении тройственного союза с Великобританией и Францией. Это было первым явным признаком сдвига в позиции России. С тех пор началась "нормализация" отношений с Германией, которая шла абсолютно параллельно переговорам о тройственном союзе против германской агрессии.
Если бы, например, по получении русского предложения Чемберлен ответил: "Хорошо. Давайте втроем объединимся и сломаем Гитлеру шею", или что-нибудь в этом роде, парламент бы его одобрил, Сталин бы понял, и история могла бы пойти по иному пути. Во всяком случае, по худшему пути она пойти не могла.
4 мая я комментировал положение следующим образом:
"Самое главное - нельзя терять времени. Прошло уже десять или двенадцать дней с тех пор, как было сделано русское предложение. Английский народ, который, пожертвовав достойным, глубоко укоренившимся обычаем, принял теперь принцип воинской повинности, имеет право совместно с Французской Республикой призвать Польшу не ставить препятствий на пути к достижению общей цели. Нужно не только согласиться на полное сотрудничество России, но и включить в союз три Прибалтийских государства - Литву, Латвию и Эстонию. Этим трем государствам с воинственными народами, которые располагают совместно армиями, насчитывающими, вероятно, двадцать дивизий мужественных солдат, абсолютно необходима дружественная Россия, которая дала бы им оружие и оказала другую помощь.
Нет никакой возможности удержать Восточный фронт против нацистской агрессии без активного содействия России. Россия глубоко заинтересована в том, чтобы помешать замыслам Гитлера в Восточной Европе. Пока еще может существовать возможность сплотить все государства и народы от Балтики до Черного моря в единый прочный фронт против нового преступления или вторжения. Если подобный фронт был бы создан со всей искренностью при помощи решительных и действенных военных соглашений, то, в сочетании с мощью западных держав, он мог бы противопоставить Гитлеру, Герингу, Гиммлеру, Риббентропу, Геббельсу и компании такие силы, которым германский народ не захочет бросить вызов".
[195]
x x x
Вместо этого длилось молчание, пока готовились полумеры и благоразумные компромиссы. Эта проволочка оказалась роковой для Литвинова. Его последняя попытка добиться ясного решения от западных держав была осуждена на провал. Наши акции котировались очень низко. Для безопасности России требовалась совершенно иная внешняя политика, и нужно было найти для нее нового выразителя. 3 мая в официальном коммюнике из Москвы сообщалось, что "Литвинов освобожден от обязанностей народного комиссара по иностранным делам по его собственной просьбе и что его обязанности будет выполнять премьер Молотов". Германский поверенный в делах в Москве сообщил 4 мая следующее:
"Поскольку Литвинов еще 2 мая принял английского посла и поскольку его фамилия была упомянута вчера в печати в числе почетных гостей на параде, его смещение, по-видимому, результат непосредственного решения Сталина... На последнем съезде партии Сталин призывал проявлять осторожность, чтобы не допустить вовлечения Советского Союза в конфликт. Считают, что Молотов (не еврей) "самый близкий друг и соратник Сталина". Его назначение, видимо, гарантирует, что внешняя политика будет дальше проводиться в строгом соответствии с идеями Сталина".
Советские дипломатические представители за границей получили указания уведомить правительства, при которых они были аккредитованы, что эта перемена не означает изменения во внешней политике России. Московское радио объявило 4 мая, что Молотов будет продолжать политику обеспечения безопасности на Западе, которая в течение многих лет была целью Литвинова. Малоизвестный за пределами России, Молотов стал комиссаром по иностранным делам и действовал в самом тесном согласии со Сталиным. Он был свободен от всяких помех в виде прежних заявлений, свободен от атмосферы Лиги Наций, способен двигаться в любом направлении, которого, как могло казаться, требовало самосохранение России. Был, собственно говоря, только один путь, по которому он мог, вероятно, пойти теперь. Он всегда благосклонно относился к достижению договоренности с Гитлером. Мюнхен и многое другое убедили Советское правительство, что ни Англия, ни Франция не
[196]
станут сражаться, пока на них не нападут, и что даже в таком случае от них будет мало проку. Надвигавшаяся буря была готова вот-вот разразиться. Россия должна была позаботиться о себе.
Смещение Литвинова ознаменовало конец целой эпохи. Оно означало отказ Кремля от всякой веры в пакт безопасности с западными державами и возможность создания Восточного фронта против Германии.
x x x
Еврей Литвинов ушел, и было устранено главное предубеждение Гитлера. С этого момента германское правительство перестало называть свою политику антибольшевистской и обратило всю свою брань в адрес "плутодемократий". Статьи в газетах заверяли Советы, что германское "жизненное пространство" не распространяется на русскую территорию, что оно фактически оканчивается повсюду на русской границе. Следовательно, не могло быть причин для конфликта между Россией и Германией, если Советы не вступят с Англией и Францией в соглашения об "окружении". Германский посол граф Шуленбург, который был вызван в Берлин для длительных консультаций, вернулся в Москву с предложением о выгодных товарных кредитах на долгосрочной основе. Обе стороны двигались по направлению к заключению договора.
x x x
Человек, которого Сталин тогда выдвинул на трибуну советской внешней политики, заслуживает описания, которым в то время не располагали английское и французское правительства. Вячеслав Молотов - человек выдающихся способностей и хладнокровно беспощадный. Он благополучно пережил все страшные случайности и испытания, которым все большевистские вожди подвергались в годы торжества революции. Он жил и процветал в обществе, где постоянно меняющиеся интриги сопровождались постоянной угрозой личной ликвидации. Его черные усы и проницательные глаза, плоское лицо, словесная ловкость и невозмутимость хорошо отражали его достоинства и искусство. Он стоял выше всех среди лю-
[197]
дей, пригодных быть агентами и орудием политики машины, действие которой невозможно было предсказать. Я встречался с ним только на равной ноге, в переговорах, где порой мелькала тень юмора, или на банкетах, где он любезно предлагал многочисленные формальные и бессодержательные тосты. Я никогда не видел человеческого существа, которое больше подходило бы под современное представление об автомате. И все же при этом он был, очевидно, разумным и тщательно отшлифованным дипломатом. Как он относился к людям, стоявшим ниже его, сказать не могу. То, как он вел себя по отношению к японскому послу в течение тех лет, когда в результате Тегеранской конференции Сталин обещал атаковать Японию после разгрома германской армии, можно представить себе по записям их бесед. Одно за другим щекотливые, зондирующие и затруднительные свидания проводились с полным хладнокровием, с непроницаемой скрытностью и вежливой официальной корректностью. Завеса не приоткрывалась ни на мгновение. Ни разу не было ни одной ненужной резкой ноты. Его улыбка, дышавшая сибирским холодом, его тщательно взвешенные и часто мудрые слова, его любезные манеры делали из него идеального выразителя советской политики в мировой ситуации, грозившей смертельной опасностью.
Переписка с ним по спорным вопросам всегда была бесполезной, и если в ней упорствовали, она заканчивалась ложью и оскорблениями. Лишь однажды я как будто добился от него естественной, человеческой реакции. Это было весной 1942 года, когда он остановился в Англии на обратном пути из Соединенных Штатов, мы подписали англо-советский договор, и ему предстоял опасный перелет на родину. У садовой калитки на Даунинг-стрит, которой мы пользовались в целях сохранения тайны, я крепко пожал ему руку, и мы взглянули друг другу в глаза. Внезапно он показался мне глубоко тронутым. Под маской стал виден человек. Он ответил мне таким же крепким пожатием. Мы молча сжимали друг другу руки. Однако тогда мы были прочно объединены, и речь шла о том, чтобы выжить или погибнуть вместе. Вся его жизнь прошла среди гибельных опасностей, которые либо угрожали ему самому, либо навлекались им на других. Нет сомнений, что в Молотове советская машина нашла способного и во многих отношениях типичного представителя - всегда верного члена партии и после-
[198]
дователя коммунизма. Дожив до старости, я радуюсь, что мне не пришлось пережить того напряжения, какому он подвергался - я предпочел бы вовсе не родиться. Что же касается руководства внешней политикой, то Сюлли, Талейран и Меттерних с радостью примут его в свою компанию, если только есть такой загробный мир, куда большевики разрешают себе доступ.
x x x
8 мая английское правительство наконец ответило на советскую ноту от 17 апреля. Хотя текст английского документа не был обнародован, ТАСС опубликовало 9 мая заявление, в котором излагались основные пункты английских предложений. 10 мая официальный орган газета "Известия" напечатала коммюнике, где говорилось, что изложение агентством Рейтер английских предложений, а именно, что "Советское правительство должно дать отдельные гарантии всем соседним государствам и что Великобритания обязуется прийти на помощь СССР, если последний будет вовлечен в войну в результате своих гарантий", не соответствует действительности. Советское правительство, говорилось в коммюнике, получило английские контрпредложения 8 мая, но в них не упоминалось об обязательстве Советского Союза дать отдельные гарантии каждому из соседних с ним государств. Однако в них действительно говорилось, что СССР будет обязан прийти немедленно на помощь Великобритании и Франции в случае, если они будут вовлечены в войну в связи со своими гарантиями, данными Польше и Румынии. Однако не упоминалось ни словом о какой-либо их помощи Советскому Союзу, если бы он оказался вовлеченным в войну вследствие своих обязательств в отношении какого-либо из государств Восточной Европы.
Несколько позже в тот же самый день Чемберлен, заявил, что правительство приняло на себя новые обязательства в Восточной Европе, не приглашая Советское правительство к прямому участию ввиду различных затруднений. По его словам, правительство его величества предложило, чтобы Советское правительство сделало от собственного имени аналогичную декларацию и вырази-
[199]
ло готовность, если его об этом попросят, оказать помощь странам, которые могут стать жертвой агрессии и будут готовы защищать свою независимость.
"Почти одновременно Советское правительство предложило более широкий и более жесткий план, который, независимо от его возможных преимуществ, неизбежно вызывал, по мнению правительства его величества, те самые затруднения, которых оно пыталось избежать с помощью своих предложений. Вследствие этого правительство его величества указало Советскому правительству на наличие таких трудностей. В то же время оно несколько видоизменило свои первоначальные предложения. В частности, оно (правительство его величества) уточнило, что если Советское правительство желает поставить свое вмешательство в зависимость от вмешательства Великобритании и Франции, то у правительства его величества со своей стороны нет возражений".
Нужно пожалеть, что об этом не было недвусмысленно заявлено двумя неделями раньше.
Здесь следует упомянуть, что 12 мая турецкий парламент официально ратифицировал англо-турецкое соглашение. Посредством такого расширения наших обязательств мы надеялись укрепить свое положение на Средиземном море на случай кризиса. Это было нашим ответом на оккупацию Албании Италией. Точно так же, как закончился период переговоров с Германией, наши отношения с Италией зашли фактически в такой же тупик.
Переговоры с Россией шли вяло, и 19 мая весь этот вопрос был поднят в палате общин. Краткие прения, носившие серьезный характер, фактически ограничились выступлениями лидеров партий и видных бывших министров. Ллойд Джордж, Идеи * и я настойчиво указывали правительству на жизненно важную необходимость немедленно заключить с Россией соглашение наиболее далеко идущего характера и на условиях равноправия.
В ответ выступил премьер-министр, который впервые познакомил нас со своим отношением к советскому предложению. Он принял его, бесспорно, холодно и фактически с пренебрежением.
----------------------------------------
* Министр иностранных дел Великобритании в 1935 - 1938, 1940 - 1945, 1951 - 1955гг.
[200]
НАКАНУНЕ
С наступлением лета подготовка к войне продолжалась по всей Европе. Позиции дипломатов, речи политических деятелей и желания человечества с каждым днем теряли значение. Передвижения немецких войск, казалось, предвещали, что прелюдией к нападению на Польшу будет разрешение спора с Польшей о Данциге. Чемберлен выказал беспокойство в парламенте 10 июня и подтвердил свое намерение поддержать Польшу, если возникнет угроза ее независимости. Бельгийское правительство, не замечая реальных фактов, в значительной мере под влиянием своего короля, объявило 23 июня, что оно не желает переговоров с представителями штабов Англии и Франции и что Бельгия намерена соблюдать строгий нейтралитет. Ход событий привел к сплочению Англии и Франции, а также к сплочению рядов внутри страны. В течение июля между Парижем и Лондоном шло оживленное движение. Празднества 14 июля дали возможность продемонстрировать англо-французское единство. Французское правительство пригласило меня на этот блестящий спектакль.
Когда я покидал аэродром Бурже после парада, генерал Гамелен предложил мне посетить французский фронт. "Вы никогда не видали рейнского сектора, - сказал он. - В таком случае приезжайте в августе, мы покажем вам все". В соответствии с этим был составлен план, и 15 августа генерала Спирса и меня встретил его ближайший друг генерал Жорж - командующий армиями во Франции и возможный преемник верховного главнокомандующего. Я был рад встрече с этим в высшей степени приятным и знающим офицером. Мы провели в его обществе десять дней, обсуждая военные проблемы и встречаясь с Гамеленом, который также осматривал некоторые участки этого сектора фронта.
Начав с излучины Рейна у Лотербурга, мы проехали по всему сектору до швейцарской границы. В Англии, как ив 1914 году, беззаботные люди наслаждались отдыхом, играя с детьми на пляжах. Однако здесь, на Рейне, все выглядело иначе. Все временные мосты через реку были отведены на ту или другую сторону. Постоянные мосты сильно охранялись и были минированы. Надежные офицеры круглые сутки дежурили в ожидании сигнала, чтобы
[201]
нажать кнопки и взорвать мосты. Вздувшаяся от таяния альпийских снегов большая река неслась угрюмым потоком. Солдаты французских аванпостов сидели, скорчившись в окопчиках среди кустарника. Нам сказали, что вдвоем или втроем мы можем подойти к берегу, но что ни в коем случае нельзя выходить на открытое место, чтобы не стать мишенью. На другом берегу, на расстоянии трехсот ярдов, можно было видеть там и сям немцев, работавших довольно лениво киркой и лопатой на своих укреплениях. Весь прибрежный квартал Страсбурга был уже очищен от гражданского населения. Я стоял некоторое время на Страсбургском мосту и смотрел, как проехали одна-две машины. На обеих сторонах долго изучали паспорта и личности проезжающих. Здесь немецкий пост находился немногим больше чем в ста ярдах от французского. Между ними не было никаких сношений. А в Европе царил мир. Между Германией и Францией не было никакого спора. Бурля и крутясь, Рейн несся со скоростью шесть или семь миль в час. Одна-две лодки с мальчиками промчались по течению. Больше я не видел Рейна до тех пор, когда, более чем пять лет спустя, в марте 1945 года я пересек его в маленькой лодке с фельдмаршалом Монтгомери. Впрочем, это было близ Везеля, то есть гораздо севернее.
x x x
Английское и французское правительства предприняли новые попытки договориться с Советской Россией. Было решено направить в Москву специального представителя. Идеи, который установил полезный контакт со Сталиным несколько лет назад, вызвался поехать. Это великодушное предложение было отклонено премьер-министром. Вместо Идена эта важнейшая миссия была возложена 12 июня на Стрэнга - способного чиновника, не имевшего, однако, никакого веса и влияния вне министерства иностранных дел. Это было новой ошибкой. Назначение столь второстепенного лица было фактически оскорбительным. Вряд ли Стрэнг мог проникнуть через верхний покров советского организма. Во всяком случае, было уже слишком поздно. Много воды утекло с тех пор, как Майский был послан повидаться со мной в Чартуэлле в августе 1938 года. Позади был Мюнхен. Армии Гитлера
[202]
имели еще год для подготовки. Его военные заводы, подкрепленные заводами Шкода, работали на полную мощность. Советское правительство было очень заинтересовано в Чехословакии, но Чехословакии уже не было, Бенеш жил в изгнании. В Праге правил немецкий гаулейтер.
С другой стороны, Польша означала для России ряд совершенно иных политических и стратегических проблем вековой давности. Их последним крупным столкновением было сражение за Варшаву в 1919 году, когда вторгнувшиеся в Польшу большевистские армии были отброшены Пилсудским при помощи советов генерала Вейгана и английской миссии во главе с лордом д'Аберноном, а затем подверглись преследованию с кровожадной мстительностью. Все эти годы Польша была авангардом антибольшевизма. Левой рукой она поддерживала антисоветские Прибалтийские государства. Однако правой рукой она помогла ограбить Чехословакию в Мюнхене. Советское правительство было уверено, что Польша его ненавидит, а также что Польша не способна противостоять натиску немцев. В такой обстановке перспективы миссии Стрэнга не были блестящими.
Переговоры вращались вокруг вопроса о нежелании Польши и Прибалтийских государств быть спасенными Советами от Германии; здесь не было достигнуто никаких успехов. В передовой статье 13 июня "Правда" уже заявила, что для безопасности СССР жизненно важен действенный нейтралитет Финляндии, Эстонии и Латвии. "Безопасность таких государств, - писала она, - имеет первостепенное значение для Англии и Франции, как признал даже такой политик, как Черчилль". Вопрос обсуждался в Москве 15 июня. На следующий день русская печать заявила, что "в кругах советского министерства иностранных дел результаты первых переговоров рассматриваются как не вполне благоприятные". Дискуссии продолжались с перерывами в течение всего июля, и наконец Советское правительство предложило, чтобы переговоры продолжались на военной основе с представителями как Франции, так и Англии. В соответствии с этим английское правительство направило 10 августа адмирала Дрэкса с миссией в Москву. У этих офицеров не было письменных полномочий на переговоры. Французскую миссию возглавлял генерал Думенк. Русскую сторону представлял маршал Ворошилов. Теперь мы знаем,
[203]
что в то же самое время Советское правительство дало согласие на поездку в Москву германского представителя для переговоров. Военное совещание вскоре провалилось из-за отказа Польши и Румынии пропустить русские войска. Позиция Польши была такова: "С немцами мы рискуем потерять свободу, а с русскими - нашу душу".
x x x
Глубокой ночью в Кремле в августе 1942 года Сталин познакомил меня с одним аспектом советской позиции. "У нас создалось впечатление, - сказал Сталин, - что правительства Англии и Франции не приняли решения вступить в войну в случае нападения на Польшу, но надеялись, что дипломатическое объединение Англии, Франции и России остановит Гитлера. Мы были уверены, что этого не будет". "Сколько дивизий, - спросил Сталин, - Франция выставит против Германии после мобилизации?" Ответом было: "Около сотни". Тогда он спросил: "А сколько дивизий пошлет Англия?" Ему ответили: "Две и еще две позднее". "Ах, две и еще две позднее, - повторил Сталин. - А знаете ли вы, - спросил он, - сколько дивизий мы выставим на германском фронте, если мы вступим в войну против Германии?" Молчание. "Больше трехсот". Сталин не сказал мне, с кем или когда произошел этот разговор. Нужно признать, что это была действительно твердая почва, впрочем, неблагоприятная для сотрудника министерства иностранных дел Стрэнга.
Для того чтобы выторговать более выгодные условия в переговорах, Сталин и Молотов считали необходимым скрывать свои истинные намерения до самой последней минуты. Молотов и его подчиненные проявили изумительные образцы двуличия во всех сношениях с обеими сторонами. Уже 4 августа германский посол Шуленбург мог телеграфировать из Москвы только следующее:
"Из всего отношения Молотова было видно, что Советское правительство фактически более склонно к улучшению германо-советских отношений, но что прежнее недоверие к Германии еще не изжито. Мое общее впечатление таково, что Советское правительство в настоящее время полно решимости подписать соглашение с Англией и Францией, если они выполнят все советские пожелания. Переговоры, конечно, могли бы продолжаться еще дол-
[204]
го, в особенности потому, что недоверие к Англии также сильно... С нашей стороны потребуются значительные усилия, чтобы заставить Советское правительство совершить поворот".
Ему не стоило беспокоиться: жребий был брошен.
x x x
Вечером 19 августа Сталин сообщил Политбюро о своем намерении подписать пакт с Германией. 22 августа союзнические миссии лишь вечером смогли разыскать маршала Ворошилова. Вечером он сказал главе французской миссии:
"Вопрос о военном сотрудничестве с Францией висит в воздухе уже несколько лет, но так и не был разрешен. В прошлом году, когда погибала Чехословакия, мы ждали от Франции сигнала, но он не был дан. Наши войска были наготове... Французское и английское правительства теперь слишком затянули политические и военные переговоры. Ввиду этого не исключена возможность некоторых политических событий..."
На следующий день в Москву прибыл Риббентроп.
x x x
Из материалов Нюрнбергского процесса и из документов, захваченных и недавно опубликованных Соединенными Штатами, нам теперь известны подробности этой незабываемой сделки. По словам главного помощника Риббентропа Гаусса, который летал с ним в Москву, "днем 22 августа состоялась первая беседа между Риббентропом и Сталиным... Имперский министр иностранных дел вернулся с этого продолжительного совещания очень довольный...". В тот же день, быстро и без затруднений, было достигнуто соглашение относительно текста советско-германского пакта о ненападении. "Сам Риббентроп, - говорит Гаусс, - включил в преамбулу довольно далеко идущую фразу относительно установления дружественных германо-советских отношений. Сталин возразил против этого, заметив, что Советское правительство не может внезапно представить своей общественности германо-советскую декларацию о дружбе после того, как
[205]
нацистское правительство в течение шести лет выливало на Советское ушаты грязи. Поэтому данная фраза была исключена из преамбулы". В секретном протоколе Германия заявила, что не имеет политических интересов в Латвии, Эстонии и Финляндии, но считает, что Литва входит в сферу ее интересов. Была намечена демаркационная линия раздела Польши. В Прибалтийских странах Германия претендовала только на экономические интересы. Пакт о ненападении и секретный протокол были подписаны поздно вечером 23 августа.
x x x
Несмотря на все, что было беспристрастно рассказано в данной и предыдущей главах, только тоталитарный деспотизм в обеих странах мог решиться на такой одиозный противоестественный акт.
Невозможно сказать, кому он внушал большее отвращение - Гитлеру или Сталину. Оба сознавали, что это могло быть только временной мерой, продиктованной обстоятельствами. Антагонизм между двумя империями и системами был смертельным. Сталин, без сомнения, думал, что Гитлер будет менее опасным врагом для России после года войны против западных держав. Гитлер следовал своему методу "поодиночке". Тот факт, что такое соглашение оказалось возможным, знаменует всю глубину провала английской и французской политики и дипломатии за несколько лет.
В пользу Советов нужно сказать, что Советскому Союзу было жизненно необходимо отодвинуть как можно дальше на запад исходные позиции германских армий, с тем чтобы русские получили время и могли собрать силы со всех концов своей колоссальной империи. В умах русских каленым железом запечатлелись катастрофы, которые потерпели их армии в 1914 году, когда они бросились в наступление на немцев, еще не закончив мобилизации. А теперь их границы были значительно восточнее, чем во время первой войны. Им нужно было силой или обманом оккупировать Прибалтийские государства и большую часть Польши, прежде чем на них нападут. Если их политика и была холодно расчетливой, то она была также в тот момент в высокой степени реалистичной.
[206]
Зловещее известие поразило весь мир, как взорвавшаяся бомба. 22 августа советское агентство ТАСС сообщило, что Риббентроп летит в Москву для подписания пакта о ненападении с Советским Союзом. Какие бы чувства ни испытывало английское правительство, чувства страха не было. Не теряя времени, оно заявило, что "такое событие ни в коей мере не отразится на его обязательствах, которые оно твердо решило выполнить". Теперь ничто не могло предотвратить или отсрочить столкновение.
x x x
На основании секретных переговоров Гитлер был уверен, что пакт с русскими будет подписан 23 августа. Еще до возвращения Риббентропа из Москвы и до опубликования сообщения он обратился к своим высшим военачальникам со следующими словами:
"С самого начала мы должны быть полны решимости сражаться с западными державами... Конфликт с Польшей должен произойти рано или поздно. Я уже принял такое решение весной, но думал сначала выступить против Запада, а потом уже против Востока... Нам нет нужды бояться блокады. Восток будет снабжать нас зерном, скотом, углем... Я боюсь только одного - что в последнюю минуту какая-нибудь свинья предложит посредничество... Политическая цель идет дальше. Заложена основа для сокрушения гегемонии Англии. После того как я провел политическую подготовку, та же задача стоит перед солдатами".
x x x
По получении известия о заключении германо-советского пакта английское правительство сразу же приняло меры предосторожности. Были отданы приказы о сосредоточении основных частей береговой и противовоздушной обороны и о защите уязвимых пунктов. Правительствам доминионов и властям колоний были посланы телеграммы с предупреждением, что в очень недалеком будущем может оказаться необходимым принять предупредительные меры. 23 августа военно-морское министерство получило разрешение кабинета реквизировать
[207]
25 торговых судов для переоборудования их во вспомогательные крейсера, а также 35 траулеров, которые нужно было снабдить прибором "Асдик". Было призвано 6 тысяч человек из запаса для службы в заморских гарнизонах. Были одобрены меры по противовоздушной обороне радарных станций и полное развертывание сил противовоздушной обороны. Был проведен призыв 24 тысяч резервистов военно-воздушных сил и всех вспомогательных частей ВВС, включая эскадрильи аэростатов. Во всех строевых частях были отменены отпуска. Военно-морское министерство опубликовало предупреждения торговому флоту. Было принято много других мер.
ГИБЕЛЬ ПОЛЬШИ
1 сентября на рассвете Германия напала на Польшу. В тот же день утром последовал приказ о мобилизации всех наших вооруженных сил. Премьер-министр попросил меня посетить его вечером на Даунинг-стрит. Он сказал мне, что не видит никакой надежды на предотвращение войны с Германией и что для руководства ею предполагает создать небольшой военный кабинет в составе министров, не возглавляющих никаких министерств. Насколько он понимает, лейбористская партия не желает участвовать в национальной коалиции. Но он надеется, что либералы присоединятся к нему. Он предложил мне войти в состав военного кабинета. Я принял его предложение без возражений, и на этой основе у нас состоялся долгий разговор о людях и планах.
Позже я узнал, что 1 сентября в 9 часов 30 минут вечера Англия предъявила Германии ноту и что 3 сентября в 9 часов утра за ней последовал ультиматум.
x x x
Английское правительство стало очевидцем быстрого и почти механического уничтожения более слабого государства в согласии с методами и давними планами Гитлера. Польша была открыта германскому вторжению с трех сторон. Всего армии вторжения состояли из 56 дивизий, в том числе 9 танковых.
По численности и вооружению польская армия не
[208]
могла тягаться с наступавшим противником, да и диспозицию ее нельзя было признать разумной. Все польские вооруженные силы были разбросаны вдоль границ Польши. Резервов в центре не было. Гордо и высокомерно отвергая германские притязания, поляки тем не менее боялись, как бы их не обвинили в провокации, если они проведут мобилизацию заблаговременно, чтобы противостоять накапливавшимся вокруг них силам. 30 дивизий, представлявших лишь две трети польской действующей армии, были готовы или почти готовы принять на себя первый удар. Быстрота, с которой развивались события, и энергичное вмешательство германской авиации не позволили остальной части польских вооруженных сил выйти на передовые позиции, пока все не было кончено, и они приняли участие лишь в последних фазах катастрофы. Таким образом, на большом протяжении 30 польских дивизий оказались лицом к лицу с почти вдвое превосходящими силами, не имея за своей спиной никакого прикрытия. Они уступали немцам не только численно; они сильно отставали и в артиллерии, а девяти германским танковым дивизиям они могли противопоставить лишь одну бронетанковую бригаду. 12 бригад польской кавалерии мужественно атаковали полчища танков и бронемашин, но не могли причинить им вреда своими саблями и пиками. 900 самолетов первой линии, из которых, пожалуй, лишь половина была современной конструкции, были захвачены врасплох, а многие уничтожены еще на земле.
По плану Гитлера, германские армии выступали в поход 1 сентября; впереди них германская авиация наносила удар по польским эскадрильям на аэродромах. За два дня польская авиация была фактически уничтожена. За неделю германские армии вторглись в глубь Польши. Повсюду им оказывалось мужественное, но тщетное сопротивление. Все польские армии на границах, кроме познанской группы, фланги которой были глубоко изогнуты, были отброшены назад. Лодзинская группа была расколота надвое главными силами германской 10-й армии. Половина отступила на восток, к Радому, другая была вынуждена отступать на северо-запад. В прорыв устремились две танковые дивизии, двигавшиеся прямо на Варшаву. Севернее германская 4-я армия достигла Вислы, форсировала ее и двинулась вдоль реки, наступая на Варшаву. Только польская северная группа сумела нес-
[209]
колько задержать германскую 3-ю армию. Вскоре поляки были обойдены с флангов и откатились к реке Нарев, единственной, где заранее была подготовлена довольно сильная оборонительная система. Таковы были результаты первой недели блиц-крига.
Вторая неделя ознаменовалась ожесточенными боями, и к концу ее польская армия, насчитывавшая номинально около двух миллионов человек, перестала существовать как организованная сила.
Наступила очередь Советов. 17 сентября русские армии хлынули через почти незащищенную польскую восточную границу и покатились широким фронтом на запад. 18 сентября они оккупировали Вильнюс и встретились со своими германскими партнерами в Брест-Литовске.
Гибель Польши и ее полное покорение шли быстрыми темпами. Незахваченными оставались Варшава и Модлин. Блестящее сопротивление Варшавы, в значительной мере возникшее из стихийного сопротивления ее граждан, заранее было обречено на неудачу. После многих дней сильной авиационной бомбардировки и артиллерийского обстрела, причем много артиллерийских орудий было быстро переброшено по автострадам с неподвижного Западного фронта, Варшавское радио перестало исполнять польский национальный гимн и Гитлер вступил в развалины города. Модлин, крепость в двадцати милях ниже по течению Вислы, принял остатки торуньской группы и боролся до 28 сентября. Так за один месяц все было кончено и страна с населением в 35 миллионов человек попала в беспощадные тиски тех, кто добивался не только ее завоевания, но и фактического порабощения и даже уничтожения большей части ее населения.
x x x
В сентябре президент Рузвельт обрадовал меня личным письмом. Я встретился с ним лишь один раз во время прошлой войны на обеде в Грейз Инн, и эта великолепная юная и мощная фигура произвела на меня большое впечатление. Однако тогда мы лишь поздоровались друг с другом.
Президент Рузвельт - Черчиллю 11 сентября 1939 года "В мировую войну мы занимали с Вами одинаковые
[210]
посты *, и я хочу сообщить Вам, как я рад Вашему возвращению в военно-морское министерство. Я понимаю, что стоящие перед Вами проблемы осложняются новыми факторами, но в основном они не слишком изменились. Я хочу, чтобы Вы и премьер-министр знали, что я всегда буду рад, если Вы лично будете держать меня в курсе всего, о чем Вы хотели бы меня осведомить. Можете в любое время посылать мне запечатанные письма через свою или мою дипломатическую почту.
Я очень рад, что Вы успели закончить книги о Мальборо до того, как все это началось. Я прочел их с большим удовольствием".
Я сразу же откликнулся на письмо, подписав его псевдонимом "Бывший военный моряк". Так началась наша долгая и памятная переписка, включающая, пожалуй, по тысяче писем с обеих сторон и продолжавшаяся до смерти Рузвельта, последовавшей пять с лишним лет спустя.
ПАДЕНИЕ ФРАНЦИИ
Медленно надвигавшаяся, долго сдерживаемая яростная буря наконец разразилась над нами. Четыре или пять миллионов человек столкнулись в первом сражении самой беспощадной из всех войн, память о которых сохранилась в истории. На протяжении одной недели фронту во Франции, за которым мы привыкли жить на протяжении долгих лет прошлой и в первой стадии нынешней войны, суждено было оказаться непоправимо прорванным. В течение трех недель прославленная французская армия была разбита наголову и перестала существовать, а английская армия была сброшена в море и потеряла все свое снаряжение. Спустя шесть недель мы оказались в одиночестве, почти безоружные, в то время как торжествующие Германия и Италия стояли у нашего порога, вся Европа была во власти Гитлера, а на другом конце земного шара зловеще поднималась Япония. В такой обстановке и при таких угрожающих перспективах я приступил к исполнению обязанностей премьер-министра
----------------------------------------
* В годы первой мировой войны Черчилль был военно-морским министром Великобритании, а Рузвельт - помощником военно-морского министра США.
[211]
и министра обороны и посвятил себя первой задаче - формированию такого правительства, в котором были бы представлены все партии и которое руководило бы делами его величества внутри страны и за границей при помощи любых средств, в наибольшей степени отвечающих национальным интересам.
x x x
За восемь месяцев до этого, когда вспыхнула война, основная мощь германских сухопутных и воздушных сил была сконцентрирована для вторжения в Польшу и ее завоевания. Вдоль всего Западного фронта - от Ахена до швейцарской границы - были расположены 42 германские дивизии без танковых частей. После мобилизации Франция могла выставить против них 70 дивизий. В силу изложенных выше причин наступление на немцев тогда считалось невозможным. Но 10 мая 1940 года соотношение сил резко ухудшилось. Противник, воспользовавшись восьмимесячным перерывом и разгромом Польши, вооружил, экипировал и обучил около 155 дивизий, в число которых входило 10 танковых дивизий. Договор Гитлера со Сталиным позволил Гитлеру сократить германские силы на Востоке до минимальных размеров. Против России, согласно заявлению начальника германского генерального штаба генерала Гальдера, находились "лишь незначительные силы прикрытия, едва ли способные обеспечить сбор таможенных пошлин". Не предугадывая своего собственного будущего, Советское правительство наблюдало за крушением того самого второго фронта на Западе, создания которого ему вскоре предстояло требовать с такой страстью и ожидать так долго и мучительно. Поэтому Гитлер был в состоянии осуществить наступление на Францию силами 136 дивизий с использованием всей грандиозной мощи его десяти танковых дивизий в составе почти 3 тысяч танков, в числе которых находилась, по крайней мере, тысяча тяжелых.
Эти мощные силы были развернуты от Северного моря до Швейцарии в следующем порядке:
Группа армий "В" в составе 28 дивизий, под командованием генерала фон Бока, расположенная вдоль фронта от Северного моря до Ахена, должна была занять
[212]
Голландию и Бельгию, а затем вступить во Францию, образуя правое крыло германского фронта.
Группа армий "А" из 44 дивизий под командованием генерала фон Рундштедта, образуя ударную группировку, была расположена на фронте от Ахена до реки Мозель.
Группа армий "С" из 17 дивизий под командованием генерала фон Лееба удерживала Рейн от реки Мозель до швейцарской границы.
x x x
В ночь на 10 мая, которая началась массовыми воздушными налетами на аэродромы, коммуникации, штабы и склады, все германские силы, сосредоточенные в группах армий фон Бока и Рундштедта, ринулись вперед на Францию через границы Бельгии, Голландии и Люксембурга. Почти везде немцам удалось достичь полной тактической внезапности. Из мрака неожиданно появились бесчисленные, хорошо вооруженные штурмовые отряды, зачастую усиленные легкой артиллерией, и задолго до рассвета 150 миль фронта были охвачены пламенем. Голландия и Бельгия, на которые напали без какого бы то ни было предупреждения, громко взывали о помощи. Голландия надеялась на свои водные рубежи. Были открыты все шлюзы, которые не были захвачены или отданы врагу, голландские пограничные части вели огонь по захватчикам. Бельгийцам удалось взорвать мосты через Маас, однако в руки немцев попали два неповрежденных моста через канал Альберта.
x x x
Направление немецкого удара стало теперь более ясным. Танки и моторизованные дивизии продолжали двигаться потоком через брешь в направлении Амьена и Арраса, поворачивая к западу по течению Соммы в сторону моря. В ночь на 20 мая они вступили в Абвиль, пересекли и перерезали все коммуникации северных армий. Эти чудовищные, смертоносные серпы встретили слабое или вообще не встретили никакого сопротивления после того, как фронт был прорван. Наводившие ужас германские танки беспрепятственно рыскали по открытой местности, поддерживаемые и снабжаемые моторизованным транс-
[213]
портом, преодолевая от 30 до 40 миль в день. Они прошли через десятки городов и сотни деревень, не встречая ни малейшего сопротивления; их офицеры стояли в открытых башенных люках, самодовольно приветствуя население. Очевидцы рассказывали о толпах пленных французов, которые шагали рядом с немцами, причем многие из них все еще несли свои винтовки, которые время от времени собирались и уничтожались под танками. Я был потрясен крайней беспомощностью и отказом от борьбы с немецкими танковыми частями, которые, имея несколько тысяч машин, осуществляли полное уничтожение могущественных армий; не менее поразил меня и быстрый крах французского сопротивления сразу же после прорыва фронта. Все немецкое передвижение осуществлялось по главным дорогам, и ни в одном месте их не остановили.
x x x
5 июня начался последний этап битвы за Францию. Французский фронт состоял из 2, 3, и 4-й групп армий. 2-я группа обороняла Рейнский фронт и линию Мажино. 4-я стояла вдоль Эны; а 3-я - от Эны до устья Соммы. 3-я группа армий включала 6, 7 и 10-ю армии; в состав 10-й армии входили все английские силы во Франции. Вся эта огромная линия, которую занимали в тот момент почти полтора миллиона человек, или около 65 дивизий, должна была подвергнуться нападению 124 немецких дивизий, которые также образовали три группы армий, а именно: береговой сектор - Бок; центральный сектор - Рундштедт; восточный сектор - Лееб. Эти группы атаковали соответственно 5, 9 и 15 июня. Ночью 5 июня мы узнали, что немцы утром предприняли наступление на фронте протяжением 75 миль от Амьена до дороги Лаон - Суассон. Это была война в крупнейшем масштабе.
Мы видели, как немцы попридержали свои танки и не пустили их в ход в Дюнкеркском сражении, чтобы сберечь для конечной фазы войны во Франции. Теперь все эти танки обрушились на слабый и импровизированный, трещавший по швам французский фронт между Парижем и морем. Здесь можно описать только сражение на прибрежном фланге, в котором мы участвовали. 7 июня немцы возобновили свою атаку и две дивизии устреми-
[214]
лись на Руан, чтобы расколоть французскую 10-ю армию. Находившийся на левом фланге французский 9-й корпус, включая северошотландскую дивизию, две французские пехотные дивизии и две кавалерийские дивизии или их остатки, был отрезан от остальной части 10-й армии. "Группа Бомана", поддержанная 30 английскими танками, пыталась теперь прикрывать Руан, 8 июня они были оттеснены к Сене, и ночью того же дня немцы вступили в Руан.
51-я дивизия с остатками французского 9-го корпуса была окружена в районе Руан, Дьеп.
Мы еще перед этим были сильно обеспокоены тем, как бы эта дивизия не была оттеснена к Гаврскому полуострову и, таким образом, отрезана от главных армий. Ее командиру генерал-майору Форчуну было приказано отступить в случае необходимости в направлении Руана. Находившееся уже в состоянии разложения французское командование запретило такое движение. Мы неоднократно обращались с настоятельными представлениями, но все они оказались бесполезными. Упрямый отказ считаться с фактами имел своим результатом гибель французского 9-го корпуса и нашей 51-й дивизии. 9 июня, когда Руан уже находился в руках немцев, наши войска снова чуть не дошли до Дьепа в 35 милях к северу. Лишь тогда были получены приказы отступить к Гавру. Для прикрытия этого движения была отправлена в обратном направлении группа войск, но прежде чем основные ее части смогли тронуться в путь, появились немцы. Устремившись с востока, они вышли к морю, и большая часть 51-й дивизии, а так же много французов оказались отрезанными. Это был грубый просчет, потому что опасность была очевидной еще за три дня до этого.
10 июня после ожесточенных боев дивизия отступила вместе с французским 9-м корпусом к Сен-Валери, ожидая эвакуации морем. Тем временем все остальные наши части на Гаврском полуострове быстро и без помех погрузились на корабли. В ночь на 12 июня туман помешал кораблям эвакуировать войска из Сен-Валери. К утру 12 июня немцы вышли к морским скалам на юге, и побережье оказалось под прямым обстрелом. В городе появились белые флаги. Французский корпус капитулировал в 8 часов, и то же самое были вынуждены сделать остатки северошотландской дивизии в 10 часов 30 минут утра. Спаслись только 1350 английских офицеров и солдат
[215]
и 930 французов; 8 тысяч человек попали в плен к немцам. Я был раздражен тем, что французы не дали нашей дивизии вовремя отступить к Руану и заставили ее оставаться на месте до того момента, когда она уже не смогла ни достичь Гавра, ни отступить на юг и, таким образом, была вынуждена капитулировать вместе с их собственными войсками.
x x x
Примерно в 11 часов утра 11 июня от Рейно * было получено сообщение, переданное также по телеграфу президенту. Французская трагедия развивалась и быстро шла к своему концу. На протяжении последних дней я настаивал на созыве Верховного совета. Встретиться в Париже мы уже не могли. Нам не говорили, как там обстоят дела. Немецкие передовые части, безусловно, находились очень близко. Мне с трудом удалось договориться о встрече, но настаивать на церемонии время сейчас было неподходящее. Нам нужно было знать, что намерены делать французы. Рейно сообщил мне, что может нас принять в Бриаре, вблизи Орлеана. Правительство переезжало из Парижа в Тур. Рейно указал аэродром, на который я должен был приземлиться. Я охотно распорядился приготовить "фламинго" в Хендоне ко второй половине дня, и с одобрения моих коллег, полученного на утреннем заседании кабинета, мы вылетели около 2 часов дня.
x x x
В 5 часов следующего дня я сообщил военному кабинету о результатах моей миссии.
Я охарактеризовал состояние французских армий, как оно было доложено на совещании генералом Вейганом.
Генерал Вейган, очевидно, не видел для Франции никакой возможности продолжать сражаться, а маршал Петэн уже решил, что необходим мир. Он считал, что немцы систематически разрушают Францию и что его долг - спасти остальную часть страны. Я упомянул о меморандуме на эту тему, который он показал Рейно,
----------------------------------------
* Премьер-министр Франции в марте - июне 1940г.
[216]
но не оставил ему. "Не может быть никаких сомнений, - сказал я, - что Петэн сейчас опасный человек: он всегда был пораженцем, даже в последнюю войну". Наряду с этим Рейно как будто был преисполнен решимости продолжать сражаться, а генерал де Голль, участвовавший вместе с ним в совещании, высказывался за продолжение партизанских военных действий. Он был молод и энергичен и произвел на меня весьма благоприятное впечатление. Я считал вероятным, что в случае краха нынешнего фронта Рейно предложит ему взять на себя командование. Адмирал Дарлан также заявил, что он никогда не сдаст французский флот неприятелю: в крайнем случае он отправит флот в Канаду, хотя это предложение могут отклонить французские политические деятели.
Было ясно, что организованное сопротивление Франций близится к концу и что сейчас заканчивается одна из глав истории нынешней войны. Французы, возможно, будут какими-то средствами продолжать борьбу. Возможно, будет существовать даже два французских правительства: одно - заключившее мир и другое - организовавшее сопротивление с территорий французских колоний, продолжая войну на море с помощью французского флота, а во Франции - с помощью партизан. Преждевременно было говорить что-либо определенное. Хотя в течение какого-то периода нам, возможно, все еще придется кое-что отправлять для поддержки во Францию, мы должны сейчас сосредоточить наши главные усилия на обороне нашего острова.
x x x
Мы вели терпеливую политику, которая заключалась в том, чтобы попытаться восстановить с Россией отношения, основанные на доверии; мы полагались на ход событий и коренные противоречия между Россией и Германией. Мы сочли целесообразным использовать способности сэра Стаффорда Криппса, который и был назначен послом в Москву. Он охотно принял эту тяжелую и неблагодарную задачу. Советское правительство согласилось принять Криппса в качестве посла и объяснило этот шаг своим нацистским союзникам. "Советский Союз, - писал Шуленбург в Берлин 29 мая, - заинтересован в том,
[217]
чтобы получать каучук и олово из Англии в обмен на лес. Нет оснований опасаться миссии Криппса, так как нет оснований сомневаться в лояльном отношении к нам со стороны Советского Союза и так как не изменившееся направление советской политики в отношении Англии исключает возможность причинения вреда Германии или жизненным германским интересам. Здесь нет ни малейших признаков, которые побуждали бы считать, что последние успехи Германии вызывают у Советского правительства тревогу или страх перед Германией".
Падение Франции, разгром французских армий и уничтожение всякого противовеса на Западе должны были бы вызвать какую-то реакцию у Сталина, однако, казалось, ничто не предупреждало советских руководителей о серьезном характере опасности, грозившей им самим. 18 июня, когда поражение Франции стало полным, Шуленбург доносил: "Молотов пригласил меня сегодня вечером в свой кабинет и передал мне горячие поздравления Советского правительства по случаю блестящего успеха германских вооруженных сил". Это было почти ровно за год до того, как те же самые вооруженные силы совершенно неожиданно для Советского правительства обрушили на Россию лавину огня и стали. Теперь нам известно, что спустя лишь четыре месяца, в том же 1940 году, Гитлер окончательно решил развязать против Советов войну на истребление и начал долгую, широкую и скрытную переброску на Восток тех самых германских армий, которым были адресованы эти горячие поздравления.
Однако мы правильнее понимали будущее, чем эти хладнокровные калькуляторы, и мы лучше, чем они сами, понимали, какая им угрожает опасность и каковы их интересы. Именно тогда я впервые лично обратился к Сталину.
Премьер-министр - Сталину
25 июня 1940 года
"В настоящее время, когда лицо Европы меняется с каждым часом, я хочу воспользоваться случаем - принятием Вами нового посла его величества, чтобы просить последнего передать Вам от меня это послание.
Наши страны географически находятся на противоположных концах Европы, а с точки зрения их форм правления они, можно сказать, выступают за совершенно раз-
[218]
личные системы политического мышления. Но я уверен, что эти факты не должны помешать тому, чтобы отношения между нашими двумя странами в международной сфере были гармоничными и взаимно выгодными.
В прошлом - по сути дела в недавнем прошлом - нашим отношениям, нужно признаться, мешали взаимные подозрения; а в августе прошлого года Советское правительство решило, что интересы Советского Союза требуют разрыва переговоров с нами и установления близких отношений с Германией. Таким образом, Германия стала Вашим другом почти в тот самый момент, когда она стала нашим врагом.
Но с тех пор появился новый фактор, который, как я осмеливаюсь думать, делает желательным для обеих наших стран восстановление нашего прежнего контакта с тем, чтобы в случае необходимости мы могли консультироваться друг с другом по тем европейским делам, которые неизбежно должны интересовать нас обоих. В настоящий момент проблема, которая стоит перед всей Европой, включая обе наши страны, заключается в следующем: как будут государства и народы Европы реагировать на перспективу установления германской гегемонии над континентом.
Тот факт, что обе наши страны расположены не в самой Европе, а на ее оконечностях, ставит их в особое положение. Мы в большей степени, чем другие страны, расположенные не столь удачно, способны сопротивляться гегемонии Германии, и английское правительство, как Вам известно, безусловно, намерено использовать с этой целью свое географическое положение и свои огромные ресурсы.
По существу, политика Великобритании сосредоточена на двух задачах: во-первых, спастись самой от германского господства, которое желает навязать нацистское правительство, и, во-вторых, освободить всю остальную Европу от господства, которое сейчас устанавливает над ней Германия.
Только сам Советский Союз может судить о том, угрожает ли его интересам нынешняя претензия Германии на гегемонию в Европе, и если да, то каким образом эти интересы смогут быть наилучшим образом ограждены. Но я полагаю, что кризис, переживаемый ныне Европой, а по существу, и всем миром, настолько серьезен, что я вправе откровенно изложить Вам обстановку, как она представляется английскому правительству.
[219]
Я надеюсь, что это обеспечит такое положение, что при любом обсуждении, которое Советское правительство может иметь с сэром С. Криппсом, у вас не будет оставаться никаких неясностей по поводу политики правительства его величества или его готовности всесторонне обсудить с Советским правительством любую из огромных проблем, возникших в связи с нынешней попыткой Германии проводить в Европе последовательными этапами методическую политику завоевания и поглощения".
Ответа, конечно, не последовало. Я и не ждал его. Сэр Стаффорд Криппс благополучно прибыл в Москву и даже имел официальную, холодную беседу со Сталиным.
ОБОРОНА МЕТРОПОЛИИ
В эти дни я опасался больше всего высадки немецких танков на наш берег. Поскольку меня привлекала идея высадки танков на их побережье, я, естественно, полагал, что у них может быть такое же намерение. У нас почти не было противотанковых пушек и боеприпасов и даже обыкновенной полевой артиллерии. О том, до чего мы дошли, готовясь отразить эту опасность, свидетельствует следующий инцидент. Я посетил наше побережье в заливе Сен-Маргарет, вблизи Дувра. Бригадный генерал сообщил мне, что в его бригаде имеются всего три противотанковые пушки, прикрывающие четыре или пять миль этой весьма угрожаемой береговой линии обороны. Он заявил, что имеет только по шесть снарядов на пушку, и спросил меня слегка вызывающим тоном, правильно ли он поступит, разрешив своим людям сделать выстрел для практики с тем, чтобы они по крайней мере знали, как работает орудие. Я ответил, что мы не можем позволить себе расходовать снаряды "для практики" и что огонь нужно открывать в последний момент с самой близкой дистанции.
x x x
Я хотел, чтобы наша армия вновь приобрела выправку и свои боевые качества, но этому вначале мешало то обстоятельство, что много войск было занято возведением укреплений в своих собственных районах или на побережье.
[220]
Премьер-министр - военному министру
25 июня 1940 года
"Поразительно, что только 57 тысяч человек (гражданских лиц) заняты на всех этих работах (по возведению укреплений). К тому же я опасаюсь, что на оборонительных работах войска используются в большом количестве. В нынешней стадии у них должны быть строевые занятия и учения, по крайней мере, в течение восьми часов в день, включая четко проводимые каждое утро смотры.
Вся необходимая рабочая сила должна быть взята из гражданских источников. Во время моего посещения Восточной Англии я убедился, что чрезвычайно трудно найти хоть один батальон в сборе в строю. Строевые части бригадных групп не следует использовать ни для охраны уязвимых пунктов, ни для возведения укреплений. Естественно, подобное изменение нельзя произвести сразу, но прошу Вас представить Ваши предложения о том, как произвести такое изменение возможно скорее".
x x x
Премьер-министр - министру информации
26 июня 1940 года
"Нужно попросить прессу и радио сообщать о воздушных налетах в спокойных тонах и проявлять к ним все меньше интереса. Факты нужно отмечать без особенного подчеркивания и без крупных заголовков. Народ должен привыкнуть относиться к воздушным налетам как к чему-то обычному. Не следует точно указывать, какие местности пострадали от налета. Фотоснимки разрушенных домов публиковать не нужно, если в них нет чего-либо весьма особенного или если они не служат иллюстрацией хорошей работы убежищ Андерсона. Надо понять, что огромное большинство народа не терпит ущерба от единичного воздушного налета и потому вряд ли у него создастся тяжелое впечатление, если оно не будет ему навязано. Каждый должен научиться так относиться к воздушным налетам и сигналам воздушной тревоги, как если бы они представляли собой не что иное, как грозу. Передайте это, пожалуйста, газетам и убедите их в необходимости помочь".
[221]
Впервые за 125 лет на противоположном берегу узкого пролива теперь расположился могущественный противник. В этих условиях нам пришлось провести огромную работу по созданию крупных воинских формирований и разветвленной системы обороны, чтобы в случае появления войск вторжения уничтожить их, ибо иного выхода у нас не было. Обе стороны должны были придерживаться правила "убивать или быть убитым". Теперь в общий план обороны можно было включить войска внутренней обороны. 25 июня командующий армией метрополии генерал Айронсайд доложил свои планы начальникам штабов. Эти планы, конечно, были тщательно изучены экспертами, и я лично рассмотрел их с немалым вниманием. В общем они были одобрены. Этот первоначальный набросок большого будущего плана имел три главных элемента: во-первых, укрепленная "корка" на тех участках побережья, где вторжение было вероятным; войска, оборонявшие эти участки, должны сражаться там, где они находились, при поддержке ближайших подвижных резервов; во-вторых, линия противотанковых препятствий, занимаемая частями внутренней обороны, простирающаяся до восточного центра Англии и защищающая Лондон и большие промышленные центры от атак танков; в-третьих, за этой линией располагаются общие резервы, предназначенные для главных контрнаступательных действий.
На протяжении недель и месяцев в этот план непрерывно вносились дополнения и уточнения, но общая концепция осталась нетронутой. Все войска в случае нападения должны были твердо занимать не только линейную, но и круговую оборону в то время, как другие войска были бы быстро двинуты для уничтожения нападающих, независимо от того, появились они с моря или с воздуха. Войска, которые были бы отрезаны и не смогли сразу получить помощь, не должны были ограничиваться простым удержанием своих позиций. Были подготовлены активные меры для того, чтобы тревожить противника с тыла, мешать его коммуникациям и уничтожать материальную часть, как это весьма успешно делали русские, когда немцы хлынули в их страну годом позднее.
Имелся общий план, разработанный, согласованный и всеобъемлющий. Окончательно он был оформлен в следующем виде. Общее командование находилось в главном штабе в Лондоне. Вся Великобритания и Северная
[222]
Ирландия были разделены на семь военных округов; последние в свою очередь делились на корпусные и дивизионные участки. Округа, корпуса и дивизии обязаны были держать определенную часть своих сил в подвижном резерве, выделяя лишь минимум для обороны своих собственных позиций. Постепенно в тылу участков побережья были созданы зоны обороны в каждом дивизионном и корпусном участке и далее в округах, причем вся система оборонительных сооружений простиралась в глубину на 100 миль или даже больше. А за этим был возведен главный противотанковый рубеж, пересекавший Южную Англию и доходивший на севере до Ноттингемшира. Кроме того, имелся последний резерв, непосредственно подчиненный командующему всеми внутренними войсками. Мы стремились к тому, чтобы этот резерв был возможно более крупным и подвижным.
В рамках этой общей структуры имелось много отклонений. Был специально изучен каждый из наших портов на восточном и южном побережье. Прямая фронтальная атака на защищаемый порт считалась маловероятной; все эти порты были превращены в укрепленные пункты, одинаково способные обороняться как с суши, так и с моря. На площади во много тысяч квадратных миль в Англии были установлены препятствия, чтобы помешать высадке воздушно-десантных войск. Все наши аэродромы, радарные станции и склады горючего, которых летом 1940 года насчитывалось 375, нуждались в обороне специальными гарнизонами и своими собственными летчиками. Многие тысячи "уязвимых пунктов" - мостов, электростанций, складов, важнейших предприятий и т. п. - приходилось охранять днем и ночью от диверсий или внезапного нападения. Были подготовлены планы немедленного уничтожения ресурсов, которые могли бы в случае их захвата быть полезными неприятелю. Уничтожение портовых сооружений, создание воронок на главных дорогах, вывод из строя автотранспорта, телефонных и телеграфных узлов, подвижного состава и путей, прежде чем мы потеряли бы контроль над ними, - все это было запланировано до мельчайших деталей. Однако, несмотря на эти разумные и необходимые меры предосторожности, в которых гражданские ведомства неустанно помогали военным, вопрос о "политике выжженной земли" не стоял. Народ должен был защитить Англию, но не разрушать ее.
[223]
x x x
Когда в мае 1940 года война явилась перед нами во всей своей ужасающей реальности, мы поняли, что наступила новая эра англо-американских взаимоотношений. С того момента, как я создал новое правительство и сэр Кингсли Вуд стал министром финансов, мы стали придерживаться более простого плана, а именно - заказывать все, что могли заказать, предоставив дальнейшее решение финансовых проблем всемогущим богам. В условиях, когда мы боролись за существование, когда мы в одиночестве подвергались беспрерывным бомбардировкам, когда нам грозило вторжение, было бы ложной экономией и неоправданной осторожностью слишком беспокоиться о том, что же будет, когда мы израсходуем все свои доллары. Мы знали о колоссальном изменении, происходящем в американском общественном мнении, и о все растущем убеждении не только в Вашингтоне, но и во всех Соединенных Штатах, что их судьба связана с нашей. Кроме того, в это время всю американскую нацию охватило глубокое сочувствие к Англии и восхищение ею. Непосредственно из Вашингтона, а также через Канаду поступали весьма дружественные сигналы, поддерживавшие наше мужество и говорившие о том, что так или иначе выход будет найден. В лице министра финансов США Моргентау дело союзников нашло своего неутомимого поборника. Передача нам французских заказов в июне почти в два раза увеличила наши расходы через биржу. Помимо этого, мы повсюду разместили новые заказы на самолеты, танки, торговые суда и содействовали строительству новых больших заводов как в США, так и в Канаде.
x x x
До ноября 1940 года мы платили за все, что получали. Мы уже продали на 335 миллионов долларов американских акций, реквизированных за фунты стерлингов у частных держателей в Англии. Мы выплатили более 4500 миллионов долларов наличными. У нас осталось всего два миллиарда долларов; большая часть из них числилась в капиталовложениях, многие из которых нельзя было быстро реализовать. Было ясно, что дальше так продолжаться не могло. Даже если бы мы отдали все
[224]
свои фонды в золоте и иностранной валюте, мы не смогли бы оплатить и половины того, что заказали, а дальнейшее расширение войны требовало от нас в десять раз большего. Мы должны были иметь кое-что под рукой для того, чтобы вести свои повседневные дела.
Лотиан * был убежден, что президент и его советники серьезно занимаются изысканием наилучшего способа помочь нам. Теперь, когда выборы были уже позади, настало время действовать. Посол убедил меня написать президенту и подробно изложить наше положение. В связи с этим в воскресенье в Дитчли, проконсультировавшись с ним, я набросал проект личного письма президенту. Это письмо было одним из самых важных, которые я когда-либо писал. Поскольку оно дает общую оценку положению, с которой были согласны все руководящие деятели в Лондоне, и поскольку оно сыграло признанную роль в нашей судьбе, оно заслуживает изучения.
Даунинг-стрит, 10, Уайтхолл
8 декабря 1940 года
"Дорогой г-н президент!
1. Поскольку приближается конец года, я полагаю, что Вы будете ожидать, что я изложу Вам перспективы на 1941 год. Я делаю это откровенно и уверенно, ибо мне кажется, что подавляющее большинство американских граждан убеждено в том, что безопасность Соединенных Штатов так же, как и судьба наших двух демократических стран и той цивилизации, которую мы отстаиваем, связана с существованием и независимостью Британского Содружества наций. Только таким образом можно будет сохранить в верных и дружественных руках эти бастионы морской мощи, от которых зависит контроль над Атлантическим и Индийским океанами. Господство на Тихом океане флота Соединенных Штатов и на Атлантическом океане британского флота необходимо для безопасности и для сохранения торговых путей наших стран и служит самым надежным средством помешать войне достигнуть берегов Соединенных Штатов.
2. Есть еще и другая сторона. Понадобится от трех до четырех лет для того, чтобы приспособить промышленность современного государства к военным целям. Момент наивысшего насыщения достигается тогда, когда
----------------------------------------
* Посол Великобритании в США.
[225]
максимум промышленной мощности, какую только можно выделить, удовлетворив основные гражданские потребности, переключается на военное производство. Германия, безусловно, достигла этой точки к концу 1939 года. Мы же, в Британской империи, находимся только на половине второго года. А Соединенные Штаты, как я полагаю, прошли в этом направлении еще меньше, чем мы. Кроме того, мне сообщили, что в США развертываются грандиозные программы военно-морской, военной и авиационной обороны, для завершения которых понадобится, конечно, года два. Долг англичан в общих интересах, в интересах своего собственного существования, удерживать фронт и противостоять мощи нацистов до тех пор, пока не закончится подготовка в Соединенных Штатах. Победа может наступить еще до истечения этих двух лет, но мы не имеем права, рассчитывая на это, сколько-нибудь ослабить всяческие усилия, мыслимые для человека. Поэтому я с величайшим уважением разделяю Ваше благосклонное и дружелюбное убеждение в коренной общности интересов Британской империи и Соединенных Штатов, пока будут существовать данные условия. Именно поэтому я решился обратиться к Вам.
3. Форма, которую приняла эта война и, по-видимому, сохранит, не дает нам возможности соперничать с колоссальными армиями Германии на всех театрах, где она может бросить в бой свои главные силы. Однако, используя военно-морские и военно-воздушные силы, мы можем противостоять германским армиям там, где в действие могут быть брошены лишь сравнительно небольшие силы. Мы должны приложить все усилия к тому, чтобы помешать германскому господству в Европе распространиться на Африку и Южную Азию. Нам нужно также держать в состоянии постоянной готовности на нашем острове армии, достаточно сильные для того, чтобы сделать проблему вторжения с моря неразрешимой. Для этой цели мы формируем с максимальной быстротой, как Вы уже знаете, от 50 до 60 дивизий. Даже если бы Соединенные Штаты были нашим союзником, а не нашим другом и необходимым партнером, мы не просили бы о посылке большой американской экспедиционной армии. Торговые суда, а не люди, вот лимитирующий фактор, и перевозка вооружения и материалов для нас гораздо важнее, чем переброска по морю большого числа солдат.
[226]
4. Первая половина 1940 года была периодом бедствий для союзников и для Европы. В последние же пять месяцев происходило решительное и, пожалуй, неожиданное восстановление сил Великобритании, сражающейся в одиночестве, но при неоценимой помощи вооружением и эсминцами, переданными в наше распоряжение великой республикой, главой которой Вы избраны в третий раз.
5. Опасность того, что Великобритания будет уничтожена быстрым сокрушительным ударом, в настоящее время значительно уменьшилась. Но она сменилась длительной, постепенно назревающей опасностью, менее внезапной и менее эффективной, но столь же смертельной. Эта смертельная опасность состоит в неуклонном и все усиливающемся сокращении тоннажа торгового флота. Мы можем вынести разрушение наших жилищ и истребление нашего гражданского населения в результате беспорядочных воздушных налетов, мы надеемся отражать их все успешнее по мере того, как развивается наша наука, и отвечать на них налетами на военные объекты в Германии по мере того, как сила нашей авиации будет все больше приближаться к силе авиации противника. Исход же борьбы в 1941 году будет решаться на морях. Если мы не упрочим возможность снабжать наш остров продовольствием, импортировать вооружение, необходимое нам, если мы не сможем перебрасывать свои армии на различные театры, где нужно дать отпор Гитлеру и его сообщнику Муссолини, и снабжать их там и при этом быть уверенными в том, что мы сможем делать все это до тех пор, пока не будет сломлен боевой дух континентальных диктаторов, мы рискуем не выстоять, а тогда у Соединенных Штатов может не оказаться времени, необходимого для того, чтобы завершить свои оборонительные приготовления. Поэтому судоходство и возможность транспортировки через океаны, в частности через Атлантический океан, является в 1941 году ключом к победе в войне вообще. Если же, с другой стороны, мы сможем в течение неограниченного времени перебрасывать необходимое нам количество судов в обоих направлениях, то вполне возможно, что налеты превосходящей по силе авиации на территорию самой Германии и растущее возмущение населения Германии и стран, захваченных нацистами, положат славный и милосердный предел агонии цивилизации.
[227]
Но нам не следует недооценивать серьезность этой задачи.
6. Потери нашего судоходства, данные о которых за последние месяцы мы прилагаем, почти равны потерям в самый тяжелый год прошлой войны. За пять недель, закончившихся 3 ноября, потери составили 420 300 тонн. По нашим подсчетам, для того чтобы не ослаблять наших предельных усилий, нам нужен ежегодный импорт тоннажем 43 миллиона тонн, а тоннаж судов, прибывших с грузами в сентябре соответствует годовой цифре 37 миллионов тонн, а в октябре - 38 миллионов тонн. Если сокращение тоннажа будет и дальше идти такими же темпами, то это приведет к роковым последствиям, если только своевременно не станут поступать гораздо большие пополнения, чем предвидятся сейчас. Хотя мы и делаем все, что в наших силах, чтобы справиться с положением новыми средствами, все же ограничить потери сейчас гораздо труднее, чем было во время прошлой войны. Мы лишены поддержи французского, итальянского и японского флотов, и прежде всего флота Соединенных Штатов, который оказал нам такую жизненно важную помощь в решающие годы. Противник хозяйничает в портах на всем протяжении северного и западного побережий Франции. Он все в большей степени базирует свои подводные лодки, летающие лодки и боевые самолеты в этих портах и на островах близ французского побережья. Нас лишили возможности пользоваться портами или территорией Эйре, откуда мы могли бы организовать воздушное и морское патрулирование нашего побережья. Фактически у нас остался единственный путь на Британские острова - это северные подступы, на которые противник сейчас бросает все больше подводных лодок и самолетов дальнего действия, простирая свои действия все дальше. В довершение всего вот уже несколько месяцев в Атлантическом и Индийском океанах действуют вооруженные торговые суда. У нас теперь также есть мощный военный рейдер для борьбы с ними. Нам нужны корабли и для охоты за рейдерами и для сопровождения. Как ни велики наши ресурсы и подготовка, все же они недостаточны.
7. В ближайшие шесть или семь месяцев сравнительная мощь линейных кораблей в водах метрополии сократится и станет менее чем удовлетворительной. В январе, несомненно, вступят в строй "Бисмарк" и "Тирпиц".
[228]
Мы уже имеем линкор "Кинг Джордж V" и рассчитываем в январе ввести в строй линкор "Принс ов Уэлс". Эти современные корабли, конечно, значительно лучше вооружены, в особенности против воздушных налетов, чем такие корабли, как "Родней" и "Нельсон", построенные 20 лет назад. Недавно нам пришлось использовать линкор "Родней" для сопровождения каравана через Атлантический океан. В любой момент, пока численность наших кораблей столь невелика, какая-нибудь мина или торпеда может решительно изменить соотношение линейных кораблей. Нам будет легче в июне, когда мы получим пополнение, когда будет построен "Дьюк ов Йорк", а к концу 1941 года положение станет еще лучше, когда вступит в строй "Энсон". Но вышеупомянутые два первоклассных современных германских линкора водоизмещением 35 тысяч тонн* с 15-дюймовыми орудиями вынуждают нас сохранять такое сосредоточение кораблей, которое никогда до сих пор не было необходимо во время этой войны.
8. Мы надеемся, что два итальянских линкора класса "Литторио" в течение некоторого времени будут оставаться вне строя, но во всяком случае они не представляют такой опасности, как если бы они находились в руках немцев. Может быть, когда-нибудь так и будет! Мы в долгу перед Вами за Вашу помощь в отношении "Ришелье" и "Жан Бар", и я осмелюсь сказать, что здесь все будет в порядке. Но, г-н президент, никто лучше, чем Вы, не поймет, что нам в течение этих месяцев придется впервые за время этой войны думать об операциях на море, в которых противник будет иметь два корабля, по крайней мере, таких же хороших, как два наших лучших и единственных современных корабля. Наши силы в Средиземном море невозможно будет сократить из-за Турции, и вообще положение в восточной части Средиземноморского бассейна, безусловно, зависит от пребывания там нашей сильной эскадры. Более старые, немодернизированные линкоры придется использовать для конвоирования. Таким образом, мы испытываем напряжение даже с точки зрения линейного флота.
9. Существует и другая область, находящаяся под угрозой. Правительство Виши, либо присоединившись
----------------------------------------
* Фактически их водоизмещение составляло почти 45 тысяч тонн. - Прим. авт.
[229]
к гитлеровскому "новому порядку" в Европе, либо в результате какого-нибудь маневра, например вынудив нас напасть на десант, направленный морем против колоний, находящихся в руках свободных французов, может найти предлог передать державам оси весьма значительные неповрежденные военно-морские силы, еще имеющиеся в его распоряжении. Если французский флот присоединится к державам оси, то контроль над Западной Африкой немедленно перейдет в их руки, а это будет иметь самые прискорбные последствия для наших коммуникаций между северной и южной частями Атлантики, а также отразится на Дакаре и затем, конечно, на Южной Америке.
10. Третья угрожаемая область находится на Дальнем Востоке. Там Япония явно рвется на юг через Индокитай к Сайгону и другим военно-морским и авиационным базам и тем самым грозит оказаться на сравнительно близком расстоянии от Сингапура и Голландской Индии. По имеющимся сведениям, японцы готовят пять отборных дивизий для возможного использования в качестве заморского экспедиционного корпуса. А у нас на Дальнем Востоке сейчас нет сил, способных справиться с таким положением, если оно возникнет.
11. Мы должны попытаться использовать 1941 год для того, чтобы создать необходимый запас оружия, который мог бы заложить основу победы, в особенности самолетов, как путем увеличения его производства в Англии, несмотря на бомбардировки, так и за счет поставок из-за океана. Ввиду трудностей и огромного масштаба этой задачи я считаю себя вправе и даже обязанным изложить перед Вами различные способы, которыми Соединенные Штаты могли бы оказать великую и решающую помощь этому общему делу.
12. Прежде всего нужно прекратить или ограничить потери судоходства на атлантических подходах к нашему острову. Этого можно достигнуть, увеличив как военно-морские силы, отражающие атаки противника, так и численность торгового флота, от которого мы зависим. Что касается первой цели, то здесь представляются следующие возможности:
1) Подтверждение Соединенными Штатами доктрины свободы морей от незаконных и варварских методов ведения войны в соответствии с решениями, принятыми после прошлой великой войны и добровольно восприня-
[230]
тыми и определенными также и Германией в 1935 году. Исходя из этого, суда Соединенных Штатов должны свободно заходить в порты стран, против которых не существует законной блокады.
2) Из этого, мне кажется, следует, что этой законной торговле должна быть обеспечена защита со стороны вооруженных сил Соединенных Штатов, то есть со стороны американских линкоров, крейсеров, эсминцев и авиационных эскадрилий. Эта защита будет значительно более успешной, если вы получите базы в Эйре на все время войны. Я считаю невероятным, чтобы такая защита вызвала объявление войны Германией Соединенным Штатам, хотя, возможно, время от времени на море будут возникать инциденты опасного характера. Гитлер проявляет склонность избегать ошибки кайзера. Он не хочет, чтобы его вовлекли в войну против Соединенных Штатов до тех пор, пока он серьезно не подорвет мощь Великобритании. Его принцип - "по одному".
Политика, которую я взял на себя смелость изложить, или политика, подобная этой, явилась бы со стороны Соединенных Штатов решающим актом невоюющей державы и скорее, чем какая-либо другая мера, обеспечила бы эффективное сопротивление Великобритании на желаемый период и достижение победы.
3) Если не удастся сделать этого, то для сохранения коммуникаций через Атлантику необходимо в качестве дара, займа или поставок передать значительное число американских военных кораблей и прежде всего эсминцев, уже находящихся в Атлантическом океане. Далее, не могли ли бы военно-морские силы Соединенных Штатов распространить свой контроль на море с американской стороны Атлантического океана для того, чтобы предотвратить нападения судов противника на подступах к новой линии военно-морских и военных баз, которые Соединенные Штаты создают на Британских островах в Западном полушарии? Численность военно-морских сил Соединенных Штатов такова, что помощь, которую они могли бы оказать нам в Атлантическом океане, не поставила бы под угрозу их господство в Тихом океане.
4) Нам также понадобится содействие Соединенных Штатов и все влияние их правительства для того, чтобы Великобритания могла получить необходимые базы на южном и западном побережьях Эйре для наших флотилий и, что еще более важно, для авиации, действующей
[231]
к западу от Эйре в Атлантике. Если бы Америка заявила, что в ее интересах продлить сопротивление Великобритании и обеспечить возможность благополучной доставки атлантическим путем важного вооружения, которое сейчас готовится для Великобритании в Северной Америке, то ирландцы, проживающие в Соединенных Штатах, может быть, обратили бы внимание правительства Эйре на угрозу, которую нынешняя его политика создает для самих Соединенных Штатов.
Правительство его величества, конечно, заранее примет наиболее действенные меры для защиты Ирландии, если поведение ирландцев вызовет угрозу нападения немцев. Мы не можем вынудить народ Северной Ирландии против его воли выйти из состава Соединенного Королевства и присоединиться к Южной Ирландии. Но я не сомневаюсь, что если правительство Эйре проявит в период этого кризиса солидарность с демократическими странами мира, говорящими на английском языке, то можно было бы создать совет обороны всей Ирландии, в результате чего после войны в той или иной форме возникло бы единство всего острова.
13. Цель вышеуказанных мер состоит в том, чтобы сократить до умеренных масштабов нынешние губительные потери на море. Кроме того, необходимо значительно увеличить тоннаж имеющегося торгового флота для снабжения Великобритании и для ведения ею решительной войны. Увеличение должно превышать 1 миллион 250 тысяч тонн в год, то есть ту максимальную цифру судов, которые мы сейчас можем строить. Система конвоирования, кружные пути, зигзаги, огромные расстояния, которые теперь приходится преодолевать для того, чтобы доставлять наш импорт, и загруженность наших западных портов - все это сократило почти на одну треть плодотворное использование существующего тоннажа.
Для того чтобы добиться окончательной победы, потребуется дополнительно построить судов общим тоннажем не менее чем три миллиона тонн. Только Соединенные Штаты могут удовлетворить эту потребность. Если заглянуть в будущее, то в 1942 году, по-видимому, нужно будет развернуть строительство в масштабах, сравнимых с судостроением во время прошлой войны. Пока же мы просим, чтобы в 1941 году Соединенные Штаты предоставили в наше распоряжение все те торго-
[232]
вые суда, которые не нужны для удовлетворения их собственных потребностей, и чтобы они изыскали способ передачи нам значительной части торговых судов, которые сейчас строятся для Национального управления судоходства.
14. Кроме того, мы возлагаем большие надежды на промышленную базу республики, рассчитывая расширить наши внутренние возможности в строительстве военных самолетов. Без такого подкрепления, оказываемого в значительном масштабе, мы не добьемся массового превосходства в воздухе, которое должно помочь нам ослабить, а затем и сокрушить германское господство в Европе. Мы в настоящее время осуществляем программу, рассчитанную на увеличение численности нашей авиации к весне 1942 года до семи тысяч самолетов первой линии. Но совершенно ясно, что эта программа не сможет дать нам того перевеса, который откроет путь к победе. Чтобы добиться такого превосходства, нам, безусловно, понадобится самое большое число самолетов, какое только Соединенные Штаты Америки могут послать нам. Мы горячо надеемся, что в тяжелых условиях непрерывных бомбардировок мы сможем выполнить значительную часть производственной программы, которую мы наметили в нашей стране. Но даже при всех тех дополнительных самолетах, которые на основании нынешних соглашений мы можем присоединить к нашим эскадрильям за счет плановой продукции Соединенных Штатов, мы не сможем достигнуть необходимого превосходства.
Могу ли я предложить Вам, г-н президент, внимательно обдумать мысль о немедленном размещении заказа на общий счет еще двух тысяч боевых самолетов в месяц? Из этих самолетов, я полагаю, как можно большее число должны составлять тяжелые бомбардировщики, то есть тот вид оружия, который прежде всех других поможет нам сокрушить основы германской военной мощи.
Я понимаю, какое колоссальное бремя это возложит на промышленную организацию Соединенных Штатов. Однако в час величайшей нужды мы с надеждой обращаем взоры к наиболее изобретательным и способным техникам в мире. Мы просим о беспримерных усилиях, твердо веря, что это возможно.
15. Вы получили также информацию относительно
[233]
потребностей нашей армии. В области вооружения мы неуклонно добиваемся успеха, несмотря на вражеские налеты. Но без Вашей постоянной помощи станками и дальнейшими поставками некоторых материалов мы не можем рассчитывать оснастить в 1941 году 50 дивизий. Я благодарен за мероприятия, уже практически завершенные, за Вашу помощь в оснащении армии, которую мы уже предусмотрели, и за предоставление вооружения американского типа для десяти дополнительных дивизий для кампании 1942 года. Но когда власть диктаторов начнет ослабевать, многие страны, которые будут стремиться возвратить себе свободу, возможно, будут просить оружие, и нет источника, на который они могут рассчитывать, кроме заводов Соединенных Штатов. Поэтому я должен также подчеркнуть значение предельного расширения американских производственных мощностей для выпуска стрелкового оружия, артиллерии и танков.
16. Я подготовляю для Вас полный список всякого рода вооружения, которое мы хотим получить от Вас и о значительной части которого мы, конечно, уже договорились. Много времени и усилий можно было бы сэкономить, если бы типы оружия, избираемые для вооруженных сил Соединенных Штатов, по мере возможности соответствовали типам вооружения, доказавшим свои достоинства в условиях нынешней войны. Таким образом, была бы достигнута взаимозаменяемость орудий, боеприпасов и самолетов, и можно было бы тем самым увеличить их запасы. Однако это настолько технический вопрос, что я не буду далее распространяться.
17. И наконец, я подхожу к вопросу о финансах. Чем быстрее и больше Вы сможете нам посылать вооружения и судов, тем скорее будут исчерпаны наши долларовые кредиты. Они и без того, как Вам известно, сильно истощены в результате платежей, которые мы уже произвели. Действительно, как Вам известно, заказы, уже размещенные, или те, о которых сейчас ведутся переговоры, включая произведенные и предстоящие расходы на строительство военных заводов в Соединенных Штатах, во много раз превосходят запасы валюты, которые остаются еще в распоряжении Великобритании. Близится момент, когда мы больше не сможем платить наличными за суда и другие поставки. Хотя мы будем прилагать все усилия и пойдем на всяческие жертвы для того, чтобы
[234]
произвести платежи, я полагаю, что Вы согласитесь, что было бы в принципе неверно и фактически взаимно невыгодно, если бы в разгар этой борьбы Великобритания лишилась всех своих активов и оказалась раздетой до нитки после того, как победа будет завоевана нашей кровью, цивилизация спасена и США выиграют время для того, чтобы полностью вооружиться и быть готовыми ко всяким случайностям. Такой исход не будет отвечать ни моральным принципам, ни экономическим интересам наших стран. Мы не сможем после войны закупать в Соединенных Штатах больше того, что мы будем экспортировать туда в зависимости от Ваших тарифов и интересов Вашей промышленной экономики.
Не только мы, англичане, терпели бы жестокие лишения, но и в Соединенных Штатах возникла бы массовая безработица в результате сокращения американского экспорта.
18. Кроме того, я считаю, что правительство и народ Соединенных Штатов едва ли сочтут, что принципы, которыми они руководствуются, требуют ограничения так великодушно обещанной нам помощи только таким вооружением или товарами, за которые можно немедленно заплатить. Вы можете быть уверены, что мы докажем свою готовность страдать и приносить величайшие жертвы нашему делу и что мы гордимся своей борьбой. Остальное мы с надеждой предоставляем решать Вам и Вашему народу, будучи уверенными, что Вы найдете средства и возможности, которые встретят одобрение и восхищение будущих поколений по обе стороны Атлантического океана.
19. Если, как я полагаю, Вы, г-н президент, убеждены, что поражение нацистской и фашистской тирании в высшей степени важно для народа Соединенных Штатов и Западного полушария, то Вы расцените это письмо не как призыв о помощи, а как сообщение о минимальных мерах, которые необходимо принять для достижения общей цели".
Это письмо попало в руки нашего великого друга, когда он совершал плавание на американском военном корабле "Тускалуза" под ярким солнцем Карибского моря.
[235]
x x x
Оглядываясь назад, на бесконечную сумятицу войны, я не могу вспомнить другого периода, когда связанное с ней напряжение и обилие проблем, нахлынувших сразу или в быстрой последовательности, были столь тягостными для меня и моих коллег, как в первую половину 1941 года. Размах событий с каждым годом увеличивался, но решения, которые нам приходилось принимать, не становились более трудными. В 1942 году нас постигли еще более грозные военные катастрофы, но к этому времени мы были уже не одни и наши судьбы были связаны с судьбами Великого союза. Ни одна из проблем, стоявших перед нами в 1941 году, не могла быть разрешена вне связи со всеми остальными проблемами. То, что посылалось на один театр военных действий, приходилось отрывать от другого. Усилие на одном участке означало риск на другом. Наши материальные ресурсы были строго ограничены. Позицию множества государств - дружественных нам, колеблющихся или потенциально враждебных - невозможно было предугадать. У себя в стране нам приходилось думать одновременно и о борьбе с германскими подводными лодками, и об угрозе вторжения, и о непрекращающихся бомбежках; нам приходилось осуществлять ряд кампаний на Среднем Востоке; и наконец, мы должны были стараться создать фронт против Германии на Балканах. И все это в течение долгого времени нам приходилось делать одним.
x x x
В Англии мы во всяком случае имели твердую почву под ногами. Я был уверен, что при условии, если мы будем держать страну в состоянии максимальной боевой готовности и обеспечим необходимые вооруженные силы, попытка немцев осуществить вторжение в 1941 году не нанесет нам ущерба. Германская авиация на всех театрах войны незначительно усилилась по сравнению с 1941 годом, тогда как силы нашей истребительной авиации в метрополии возросли от 51 до 78 эскадрилий, а бомбардировочной - от 27 до 45. Немцы не выиграли воздушную битву в 1940 году, и у них, по-видимому, было мало шансов выиграть ее в 1941 году. Армия,
[236]
защищавшая нашу метрополию, стала гораздо сильнее. За период с сентября 1940 года по сентябрь 1941 года численность ее увеличилась от 26 до 34 регулярных дивизий плюс 5 бронетанковых дивизий. При этом надо учесть закалку, полученную нашими войсками, и их возросшую оснащенность вооружением. Численность отрядов местной обороны увеличилась от 1 миллиона до 1500 тысяч солдат, причем все они были вооружены теперь огнестрельным оружием. Значительно увеличилась численность войск, повысились их мобильность, оснащенность, боевая подготовка и организация, а также улучшилась система обороны. У Гитлера, конечно, всегда имелось множество солдат, которых он мог использовать для вторжения. Для того чтобы одержать победу над нами, ему пришлось бы перебросить через Ла-Манш и обеспечить снабжением, по крайней мере, миллион солдат. К 1941 году он мог располагать хотя и значительным, но все же недостаточным количеством десантных судов. А при нашем господстве в воздухе и на море мы не сомневались в том, что сможем уничтожить его армаду или вывести ее из строя. Таким образом, все те соображения, из которых мы исходили в 1940 году, стали теперь несравненно более основательными. Пока наша бдительность оставалась на высоте, а наша собственная система обороны не ослабевала, военному кабинету и начальникам штабов не приходилось беспокоиться.
Хотя нашим друзьям в Америке, откуда к нам приехали с визитом несколько генералов, наше положение внушало большую тревогу, а весь остальной мир считал вторжение в Англию вполне вероятным, сами мы сочли себя вправе отправить за море все войска, перевозку которых могли обеспечить имевшиеся в нашем распоряжении суда, и вести наступательную войну на Среднем Востоке и в Средиземноморском районе. Именно здесь находился стержень нашей будущей окончательной победы, и именно в 1941 году начались первые знаменательные события.
Во время войны армии должны сражаться. Африка была единственным континентом, где мы могли встретиться с нашими врагами на суше. Мы считали оборону Египта и Мальты долгом, от которого мы не могли уклониться, а первым призом, который мог нам достаться, было разрушение Итальянской империи.
[237]
СОВЕТЫ И НЕМЕЗИДА
В пятницу вечером, 20 июня, я выехал один в Чекере. Я знал, что нападение Германии на Россию является вопросом дней, а может быть, и часов. Я намеревался выступить в субботу вечером по радио с заявлением по этому вопросу. Разумеется, мое выступление должно было быть составлено в осторожных выражениях, тем более что в этот момент Советское правительство, в одно и то же время высокомерное и слепое, рассматривало каждое наше предостережение просто как попытку потерпевших поражение увлечь за собой к гибели и других. Поразмыслив в машине, я отложил свое выступление до вечера воскресенья, когда, как я думал, все станет ясным. Таким образом, суббота прошла в обычных трудах.
За пять дней до этого, 15 июня, я послал президенту Рузвельту следующую телеграмму:
Бывший военный моряк - президенту Рузвельту
15 июня 1941 года
"Судя по сведениям из всех источников, имеющихся в моем распоряжении, в том числе и из самых надежных, в ближайшее время немцы совершат, по-видимому, сильнейшее нападение на Россию. Главные германские армии дислоцированы на всем протяжении от Финляндии до Румынии, и заканчивается сосредоточение последних авиационных и танковых сил. Карманный линкор "Лютцов", высунувший вчера свой нос из Скагеррака и моментально торпедированный самолетами нашей береговой авиации, вероятно, направлялся на север, чтобы укрепить военно-морские силы на арктическом фланге. Если разразится эта новая война, мы, конечно, окажем русским всемерное поощрение и помощь, исходя из того принципа, что враг, которого нам нужно разбить, - это Гитлер. Я не ожидаю какой-либо классовой политической реакции здесь и надеюсь, что германо-русский конфликт не создаст для Вас никаких затруднений".
Американский посол, проводивший уик-энд у меня, привез ответ президента на мое послание. Президент обещал, что, если немцы нападут на Россию, он немедленно публично поддержит "любое заявление, которое может сделать премьер-министр, приветствуя Россию как союзника". Уайнант передал устно это важное заверение.
[238]
x x x
Когда я проснулся утром 22 июня, мне сообщили о вторжении Гитлера в Россию. Уверенность стала фактом. У меня не было ни тени сомнения, в чем заключаются наш долг и наша политика. Не сомневался я и в том, что именно мне следует сказать. Оставалось лишь составить заявление. Я попросил немедленно известить, что в 9 часов вечера я выступлю по радио. В этот момент ко мне в спальню вошел с подробными известиями генерал Дилл, поспешивший ко мне из Лондона. Немцы вторглись в Россию на широчайшем фронте, застигли на аэродромах врасплох значительную часть советской авиации и, по-видимому, двигались вперед с огромной быстротой и стремительностью. Начальник имперского генерального штаба добавил: "Я полагаю, что они огромными массами будут попадать в окружение".
Весь день я работал над своим заявлением. Я не имел времени проконсультироваться с военным кабинетом, да в этом и не было необходимости. Я знал, что в этом вопросе мы все мыслим одинаково. Идеи, лорд Бивербрук * и сэр Стаффорд Криппс - он покинул Москву 10 июня - также находились со мной в течение всего дня.
x x x
В данной связи может представить интерес рассказ моего личного секретаря Колвилла, дежурившего эту субботу и воскресенье в Чекерсе.
"1. В субботу, 21 июня, я приехал в Чекере перед самым обедом. Там гостили г-н и г-жа Уайнант, г-н и г-жа Идеи и Эдуард Бриджес **. За обедом Черчилль сказал, что нападение Германии на Россию является теперь неизбежным и что, по его мнению, Гитлер рассчитывает заручиться сочувствием капиталистов и правых в Англии и в США. Гитлер, однако, ошибается в своих расчетах. Мы окажем России всемерную помощь. Уайнант сказал, что то же самое относится и к США.
После обеда, когда я прогуливался с Черчиллем по крокетной площадке, он вернулся к этой теме, и я спро-
----------------------------------------
* Министр авиационной промышленности Великобритании.
** Секретарь военного кабинета.
[239]
сил, не будет ли это для него, злейшего врага коммунистов, отступлением от принципа. Черчилль ответил: "Нисколько. У меня лишь одна цель - уничтожение Гитлера, и это сильно упрощает мою жизнь. Если бы Гитлер вторгся в ад, я по меньшей мере благожелательно отозвался бы о сатане в палате общин".
2. На следующее утро я был разбужен в 4 часа телефонным звонком из министерства иностранных дел, откуда сообщили, что Германия напала на Россию. Премьер-министр всегда говорил, чтобы его не будили ни в коем случае, разве только если начнется вторжение (в Англию). Поэтому я отложил сообщение до 8 часов утра. Единственным его замечанием было: "Передайте на радиостанцию БРК, что я выступлю сегодня в 9 часов вечера". Он начал готовить свою речь в 11 часов утра и, если не считать завтрака, на котором присутствовали сэр Стаффорд Криппс, лорд Крэнборн и лорд Бивербрук, посвятил ей весь день... Речь была готова лишь без двадцати девять".
В своем выступлении я сказал:
"Нацистскому режиму присущи худшие черты коммунизма. У него нет никаких устоев и принципов, кроме алчности и стремления к расовому господству. По своей жестокости и яростной агрессивности он превосходит все формы человеческой испорченности. За последние 25 лет никто не был более последовательным противником коммунизма, чем я. Я не возьму обратно ни одного слова, которое я сказал о нем(5). Но все это бледнеет перед развертывающимся сейчас зрелищем. Прошлое с его преступлениями, безумствами и трагедиями исчезает. Я вижу русских солдат, стоящих на пороге своей родной земли, охраняющих поля, которые их отцы обрабатывали с незапамятных времен. Я вижу их охраняющими свои дома, где их матери и жены молятся - да, ибо бывают времена, когда молятся все, - о безопасности своих близких, о возвращении своего кормильца, своего защитника и опоры. Я вижу десятки тысяч русских деревень, где средства к существованию с таким трудом вырываются у земли, но где существуют исконные человеческие радости, где смеются девушки и играют дети. Я вижу, как на все это надвигается гнусная нацистская военная машина с ее щеголеватыми, бряцающими шпорами прусскими офицерами, с ее искусными агентами, только что усмирившими и связавшими по рукам и но-
[240]
гам десяток стран. Я вижу также серую вымуштрованную послушную массу свирепой гуннской солдатни, надвигающейся подобно тучам ползущей саранчи. Я вижу в небе германские бомбардировщики и истребители с еще незажившими рубцами от ран, нанесенных им англичанами, радующиеся тому, что они нашли, как им кажется, более легкую и верную добычу.
За всем этим шумом и громом я вижу кучку злодеев, которые планируют, организуют и навлекают на человечество эту лавину бедствий...
Я должен заявить о решении правительства его величества, и я уверен, что с этим решением согласятся в свое время великие доминионы, ибо мы должны высказаться сразу же, без единого дня задержки. Я должен сделать заявление, но можете ли вы сомневаться в том, какова будет наша политика? У нас лишь одна-единственная неизменная цель. Мы полны решимости уничтожить Гитлера и все следы нацистского режима. Ничто не сможет отвратить нас от этого, ничто. Мы никогда не станем договариваться, мы никогда не вступим в переговоры с Гитлером или с кем-либо из его шайки. Мы будем сражаться с ним на суше, мы будем сражаться с ним на море, мы будем сражаться с ним в воздухе, пока, с божьей помощью, не избавим землю от самой тени его и не освободим народы от его ига. Любой человек или государство, которые борются против нацизма, получат нашу помощь. Любой человек или государство, которые идут с Гитлером, - наши враги... Такова наша политика, таково наше заявление. Отсюда следует, что мы окажем России и русскому народу всю помощь, какую только сможем. Мы обратимся ко всем нашим друзьям и союзникам во всех частях света с призывом придерживаться такого же курса и проводить его так же стойко и неуклонно до конца, как это будем делать мы...
Это не классовая война, а война, в которую втянуты вся Британская империя и Содружество наций, без различия расы, вероисповедания или партии. Не мне говорить о действиях Соединенных Штатов, но я скажу, что если Гитлер воображает, будто его нападение на Советскую Россию вызовет малейшее расхождение в целях или ослабление усилий великих демократий, которые решили уничтожить его, то он глубоко заблуждается. Напротив, это еще больше укрепит и поощрит наши усилия спасти
[241]
человечество от его тирании. Это укрепит, а не ослабит нашу решимость и наши возможности.
Сейчас не время морализировать по поводу безумия стран и правительств, которые позволили разбить себя поодиночке, когда совместными действиями они могли бы спасти себя и мир от этой катастрофы. Но когда несколько минут назад я говорил о кровожадности и алчности Гитлера, соблазнивших и толкнувших его на авантюру в России, я сказал, что за его преступлением скрывается один более глубокий мотив. Он хочет уничтожить русскую державу потому, что в случае успеха надеется отозвать с Востока главные силы своей армии и авиации и бросить их на наш остров, который, как ему известно, он должен завоевать, или же ему придется понести кару за свои преступления. Его вторжение в Россию - это лишь прелюдия к попытке вторжения на Британские острова. Он, несомненно, надеется, что все это можно будет осуществить до наступления зимы и что он сможет сокрушить Великобританию прежде, чем вмешаются флот и авиация Соединенных Штатов. Он надеется, что сможет снова повторить в большем масштабе, чем когда-либо, тот процесс уничтожения своих врагов поодиночке, благодаря которому он так долго преуспевал и процветал, и что затем будет расчищена сцена для последнего акта, без которого были бы тщетны все его завоевания, а именно для покорения своей воле и подчинения своей системе Западного полушария.
Поэтому опасность, угрожающая России, - это опасность, грозящая нам и Соединенным Штатам, точно так же как дело каждого русского, сражающегося за свой очаг и дом, - это дело свободных людей и свободных народов во всех уголках земного шара. Усвоим же уроки, уже преподанные нам столь горьким опытом. Удвоим свои усилия и будем бороться сообща, сколько хватит сил и жизни".
x x x
Мы приветствовали вступление России в войну, но немедленной пользы нам оно не принесло. Немецкие армии были столь сильны, что, казалось, они могут в течение многих месяцев по-прежнему угрожать вторжением в Англию, ведя одновременно наступление в глубь России. Почти все авторитетные военные специалисты
[242]
полагали, что русские армии вскоре потерпят поражение и будут в основном уничтожены. То обстоятельство, что Советское правительство допустило, чтобы его авиация была застигнута врасплох на своих аэродромах, и что подготовка русских к войне была далеко не совершенной, с самого начала поставило их в невыгодное положение. Сила Советского правительства, стойкость русского народа, неистощимые людские резервы, огромные размеры страны, суровая русская зима были теми факторами, которые в конечном счете сокрушили гитлеровские армии. Но ни один из этих факторов еще не сказался в 1941 году. Президента Рузвельта сочли очень смелым человеком, когда он в сентябре 1941 года заявил, что русские удержат фронт и что Москва не будет взята. Замечательное мужество и патриотизм русского народа подтвердили правильность этого мнения.
Действительно, вступление русских в войну отвлекло немецкую авиацию от налетов на Великобританию и уменьшило угрозу вторжения. Оно значительно облегчило наше положение на Средиземном море. Однако, с другой стороны, мы были вынуждены пойти на тяжелые жертвы и лишения. Мы только-только начали как следует вооружаться. Наши военные заводы наконец-то стали в больших количествах производить всевозможные виды вооружения. Наши армии в Египте и Ливии вели тяжелые бои и требовали вооружения самых последних образцов, прежде всего танков и самолетов. Английские армии, находившиеся в метрополии, с нетерпением ожидали давно обещанного современного, непрерывно усложнявшегося вооружения, и оно наконец-то стало поступать к ним в большом количестве. И вот в этот самый момент мы были вынуждены поступиться очень значительным количеством нашего вооружения и жизненно важных материалов всевозможного рода, включая каучук и нефть. На нас пало бремя организации конвоев судов для перевозки английских и в еще большей степени американских поставок и доставки этих конвоев в Мурманск и Архангельск, несмотря на все опасности и тяготы плавания в этих арктических водах.
Все американские поставки фактически выделялись из того, что уже было успешно доставлено или должно было быть доставлено нам самим через Атлантический океан. Для того чтобы выделить такое огромное количество материалов и обойтись без возрастающего потока амери-
[243]
канской помощи, не поставив тем самым под угрозу наши операции в Западной пустыне, нам пришлось свернуть все диктовавшиеся благоразумием приготовления к обороне Малаккского полуострова и нашей восточной империи и владений от непрерывно возраставшей угрозы со стороны Японии.
Отнюдь не желая хотя бы в малейшей степени оспаривать вывод, который подтвердит история, а именно, что сопротивление русских сломало хребет германских армий и роковым образом подорвало жизненную энергию германской нации, справедливо указать на то, что более года после вступления России в войну она нам казалась обузой, а не подспорьем (6). Тем не менее мы были рады иметь во время войны эту могущественную нацию на нашей стороне, и все мы считали, что, даже если советским армиям придется отойти к Уральским горам, Россия все еще будет представлять огромную, а если она будет стойко продолжать войну, то в конечном счете и решающую силу.
АТЛАНТИЧЕСКАЯ ХАРТИЯ
Во время одной из наших первых бесед * президент Рузвельт сказал мне, что, по его мнению, было бы хорошо, если бы мы составили совместную декларацию, излагающую некоторые общие принципы, которые должны направлять нашу политику по общему пути. Ухватившись за это полезное предложение, я на следующий день, 10 августа, представил ему набросок такой декларации. Текст ее был следующим:
СОВМЕСТНАЯ АНГЛО-АМЕРИКАНСКАЯ ДЕКЛАРАЦИЯ О ПРИНЦИПАХ
"Президент Соединенных Штатов Америки и премьер-министр Черчилль, представляющий правительство его величества в Соединенном Королевстве, после совместного обсуждения и согласования мер по обеспечению безопасности своих стран от нацистско-германской агрессии и по устранению связанной с этим угрозы для всех народов сочли целесообразным обнародовать некоторые
----------------------------------------
* Встреча Черчилля и Рузвельта состоялась в августе 1941 г. в бухте Пласеншия на Ньюфаундленде.
[244]
принципы, которые оба они принимают к руководству в определении своей политики и на которых они основывают свои надежды на лучшее будущее для мира.
Во-первых, их страны не стремятся к территориальным или другим приобретениям.
Во-вторых, они не согласятся ни на какие территориальные изменения, не находящиеся в согласии со свободно выраженным желанием заинтересованных народов.
В-третьих, они уважают право всех народов избирать себе форму правления, при которой они хотят жить. Они заинтересованы только в защите свободы слова и свободы мысли, без которых такой выбор будет лишь фикцией.
В-четвертых, они будут стремиться осуществить справедливое и равномерное распределение важнейших продуктов не только в пределах своих территориальных границ, но и между всеми странами мира.
В-пятых, они стремятся к такому миру, который не только навеки покончит с нацистской тиранией, но и при помощи эффективной международной организации даст возможность всем государствам и народам жить в безопасности в своих собственных границах и путешествовать по морям и океанам, не боясь беззаконного нападения и не испытывая необходимости содержать обременительные вооружения".
Учитывая все россказни о моих реакционных взглядах деятеля Старого Света и об огорчениях, якобы причиненных этим президенту, я рад возможности показать здесь, что первый набросок документа, который стал впоследствии называться "Атлантической хартией", по своему содержанию и духу был английским произведением, изложенным моими собственными словами.
11 августа обещало быть днем напряженной деятельности.
Во время нашей утренней встречи президент дал мне пересмотренный проект, который мы приняли за основу при обсуждении. Единственное серьезное изменение было внесено в четвертый пункт написанного мною текста (доступ к сырью). Президент хотел вставить слова: "без какой-либо дискриминации и на равных основаниях". Президент также предложил добавить еще два параграфа:
[245]
"В-шестых, они желают, чтобы такой мир обеспечил для всех безопасность на морях и океанах.
В-седьмых, они считают, что необходимо побудить все государства мира отказаться от применения силы. Поскольку никакой будущий мир не может быть сохранен, если государства, которые угрожают или могут угрожать применением силы за пределами своих границ, будут продолжать пользоваться сухопутными, морскими или воздушными вооружениями, они считают, что такие страны должны быть разоружены. Они будут поощрять все другие осуществимые мероприятия, которые облегчат миролюбивым народам невыносимое бремя вооружений".
Прежде чем мы приступили к обсуждению этого документа, президент заявил, что, по его мнению, примерно 14 августа, одновременно в Вашингтоне и в Лондоне, должно быть опубликовано краткое заявление о том, что президент и премьер-министр совещались в открытом море; что их сопровождали сотрудники их штабов, которые разрабатывали планы оказания помощи демократическим странам в соответствии с законом о ленд-лизе; и что эти совещания военных руководителей отнюдь не были связаны с принятием каких-либо новых обязательств на будущее, помимо тех, что санкционированы актом конгресса. Далее в заявлении должно было говориться, что премьер-министр и президент обсудили некоторые принципы, касающиеся мировой цивилизации, и разработали согласованное заявление по этому поводу. Я возражал против того, чтобы в этом заявлении подчеркивалось отсутствие каких-либо обязательств. Германия сейчас же за это ухватится, и это явится источником глубокого разочарования для нейтральных стран и для побежденных. Нам это также не понравится. Поэтому я очень надеялся, что президент ограничит заявление положительной его частью, в которой говорилось об оказании помощи демократическим странам, тем более что он застраховал себя ссылкой на закон о ленд-лизе. Президент согласился с этим.
Затем последовало подробное обсуждение пересмотренного текста декларации. Мы быстро пришли к соглашению по поводу некоторых незначительных изменений.
[246]
НАША ПОМОЩЬ РОССИИ
x x x
Лорд Бивербрук вернулся из Соединенных Штатов, где ему удалось еще больше стимулировать и без того уже мощные силы, содействовавшие огромному увеличению промышленного производства. Теперь он стал в военном кабинете поборником помощи России. Он оказал ценные услуги в этой области. Когда мы вспоминаем, каких трудов стоило нам подготовить сражение в Ливийской пустыне, наше глубокое беспокойство относительно Японии, которое бросало свою тень на все наши действия в Малайе и на Дальнем Востоке, а также о том, что все посылавшееся в Россию урывалось из того, что было жизненно необходимо Англии, становится ясно, как важно было, что кто-то столь ревностно отстаивал русские требования в наших высших военных кругах. Я старался сохранять в уме представление о надлежащих пропорциях и разделял свои тяготы с моими коллегами. Нам пришлось пойти на неприятный риск: поставить под удар свою собственную безопасность и свои планы ради нашего нового союзника - угрюмого, ворчливого, жадного и еще так недавно безразлично относившегося к тому, выживем мы или нет (7).
Возвращаясь на родину из Исландии, я решил, что после того, как Бивербрук и Аверелл Гарриман * вернутся из Вашингтона и мы сможем изучить все перспективы нашего вооружения и снабжения, им следует отправиться в Москву и предложить там все, что мы можем выделить. Происходили длительные и мучительные обсуждения подробностей нашего совместного предложения от 16 августа. Военное, военно-морское министерства и министерство авиации восприняли это так, как будто бы с них живьем сдирали шкуру. Тем не менее мы собрали сообща максимум того, что было в наших силах, и согласились на переадресование очень значительной доли необходимых нам самим американских поставок ради того, чтобы внести эффективный вклад в дело обороны Советов. 28 августа я предложил своим коллегам направить в Москву лорда Бивербрука. Члены кабинета охотно согласились,
----------------------------------------
* Государственный и политический деятель США, дипломат. В 1943 - 1946 гг. - посол в СССР.
[247]
чтобы он обсудил этот вопрос со Сталиным, а президент Рузвельт считал, что его хорошо сможет представлять Гарриман.
Поэтому я информировал лорда Бивербрука:
Премьер-министр - лорду Бивербруку
30 августа 1941 года
"Я хочу, чтобы вы отправились в Москву вместе с Гарриманом, чтобы договориться о долгосрочных поставках русским армиям. Это можно осуществить почти исключительно за счет американских ресурсов, хотя у нас имеется каучук, сапоги и т. д. Необходимо сделать большой новый заказ в Соединенных Штатах. Темпы поставок, разумеется, лимитируются портами и недостатком судов. Когда весной будут проложены вторые пути узкоколейной дороги от Басры к Каспийскому морю, эта дорога станет важным путем подвоза. Наш долг и наши интересы требуют оказания всей возможной помощи русским, даже ценой серьезных жертв с нашей стороны. Однако мы не сможем ее предоставить в большом масштабе до середины или до конца 1942 года, а основные планы придется отнести к 1943 году. Ваша задача будет состоять в том, чтобы не только содействовать разработке планов оказания помощи России, но также обеспечить, чтобы мы сами не были при этом обескровлены; и даже если вы окажетесь под влиянием атмосферы в России, то я здесь, в Англии, буду совершенно непреклонен. Я, однако, уверен, что вы самый подходящий человек для этого дела, а чутье широкой публики уже это санкционировало".
В качестве предварительного сообщения об этой миссии я обрисовал положение в общих чертах в письме к Сталину".
Премьер-министр Черчилль - премьеру Сталину
30 августа 1941 года
"Я стремился найти какой-либо путь для оказания помощи Вашей стране в ее великолепном сопротивлении впредь до осуществления рассчитанных на более длительный период мероприятий, по поводу которых мы ведем переговоры с Соединенными Штатами Америки и которые послужат предметом Московского совещания.
[248]
Г-н Майский заявил, что испытывается сильная нужда в самолетах-истребителях ввиду ваших тяжелых потерь. Мы ускоряем отправку 200 самолетов "Томагавк", о которых я телеграфировал в своем последнем послании. Наши две эскадрильи в составе 40 "Харрикейнов" должны прибыть в Мурманск около 6 сентября. Вы понимаете, я уверен, что самолеты-истребители составляют основу обороны метрополии. Кроме того, мы стремимся достичь преобладания в воздухе в Ливии, а также снабдить Турцию, с тем чтобы привлечь ее на нашу сторону. Тем не менее я мог отправить еще 200 "Харрикейнов", что составило бы в общей сложности 440 истребителей, если бы ваши пилоты могли эффективно их использовать. Речь идет о самолетах "Харрикейн", вооруженных восемью - двенадцатью пулеметами. Мы нашли, что эти самолеты весьма смертоносны в действии. Мы могли бы послать в Архангельск 100 штук теперь и вскоре вслед за тем две партии по 50 штук вместе с механиками, инструкторами, запасными частями и оборудованием. Тем временем могли бы быть приняты меры, чтобы начать ознакомление Ваших пилотов и механиков с новыми моделями, если Вы их прикомандируете к нашим эскадрильям в Мурманске. Если Вы сочтете, что это принесет пользу, соответственные распоряжения будут даны отсюда; исчерпывающая объяснительная записка по техническим вопросам передается по телеграфу через нашу авиационную миссию.
Известие о том, что персы решили прекратить сопротивление, весьма приятно. При всей важности защиты нефтяных источников целью нашего вступления в Персию было в еще большей степени стремление установить еще один сквозной путь к Вам, который не может быть перерезан. Имея это в виду, мы должны реконструировать железную дорогу от Персидского залива до Каспийского моря и обеспечить ее бесперебойную работу, используя дополнительное железнодорожное оборудование, доставляемое из Индии. Министр Иностранных Дел передал г-ну Майскому для представления Вам примерные условия, на которых мы хотели бы заключить соглашение с Персидским Правительством с тем, чтобы иметь дело с дружественным народом и не быть вынужденными тратить несколько дивизий только на охрану железной дороги. Продовольствие посылается из Индии,
[249]
и если персы подчинятся, то мы возобновим платежи за нефть, причитающиеся в настоящее время Шаху. Мы приказали нашему авангарду продвигаться вперед с тем, чтобы наши силы встретились с Вашими в месте, которое будет установлено командующими где-либо между Хамаданом и Казвином. Было бы хорошо, чтобы весь мир знал, что британские и советские вооруженные силы действительно подали друг другу руки. По нашему мнению, было бы лучше, чтобы ни мы, ни Вы не вступали в Тегеран в настоящее время, ибо нам нужен лишь сквозной путь. Мы устраиваем крупный базисный склад в Басре и надеемся построить там хорошо оборудованный тепловодный порт для приема грузов из Америки, которые таким путем наверняка достигнут районов Каспийского моря и Волги.
Не могу не выразить вновь восхищения британского народа великолепной борьбой русских армий и русского народа против нацистских преступников. На генерала Макфарлана * произвело чрезвычайно большое впечатление все, что он видел на фронте. Нам предстоят очень тяжелые дни, но и Гитлер не проведет приятной зимы при нашей все более увеличивающейся бомбардировке с воздуха. Мне доставило удовольствие весьма твердое предупреждение, сделанное Японии Вашим Превосходительством относительно товаров, прибывающих через Владивосток. Президент Рузвельт при встрече со мной был как будто расположен к тому, чтобы занять твердую позицию в случае дальнейших агрессивных действий со стороны Японии, будь то на юге или в северо-западной части Тихого океана, и я поспешил заявить, что он может рассчитывать на нашу поддержку в случае войны. Мне очень хотелось бы оказать большую поддержку генералу Чан Кайши, чем мы были в силах оказать до сих пор. Мы не хотим войны с Японией, и я уверен, что ее можно предотвратить тем, что мы поставим этих людей, которых разделяют разногласия и которые далеко не уверены в самих себе, перед перспективой образования самой мощной коалиции".
Вечером 4 сентября меня посетил Майский, чтобы передать ответ Сталина. Это было его первое личное послание после июля.
----------------------------------------
* Глава английской военной миссии в СССР в годы войны.
[250]
Премьер Сталин - премьеру Черчиллю
3 сентября 1941 года
"Приношу благодарность за обещание, кроме обещанных раньше 200 самолетов-истребителей, продать Советскому Союзу еще 200 истребителей. Не сомневаюсь, что советским летчикам удастся освоить их и пустить в дело.
Должен, однако, сказать, что эти самолеты, которые, как видно, могут быть пущены в дело не скоро и не сразу, а в разное время и отдельными группами, не смогут внести серьезных изменений на восточном фронте. Они не смогут внести серьезных изменений не только вследствие больших масштабов войны, требующих непрерывной подачи большого количества самолетов, но главным образом потому, что за последние три недели положение советских войск значительно ухудшилось в таких важных районах, как Украина и Ленинград.
Дело в том, что относительная стабилизация на фронте, которой удалось добиться недели три назад, в последние недели потерпела крушение вследствие переброски на восточный фронт свежих 30 - 34 немецких пехотных дивизий и громадного количества танков и самолетов, а также вследствие большой активизации 20 финских дивизий и 26 румынских дивизий. Немцы считают опасность на Западе блефом и безнаказанно перебрасывают с Запада все свои силы на Восток, будучи убеждены, что никакого второго фронта на Западе нет и не будет. Немцы считают вполне возможным бить своих противников поодиночке: сначала русских, потом англичан.
В итоге мы потеряли больше половины Украины и, кроме того, враг оказался у ворот Ленинграда.
Эти обстоятельства привели к тому, что мы потеряли Криворожский железорудный бассейн и ряд металлургических заводов на Украине, эвакуировали один алюминиевый завод на Днепре и другой алюминиевый завод в Тихвине, один моторный и два самолетных завода на Украине, два моторных и два самолетных завода в Ленинграде, причем эти заводы могут быть приведены в действие на новых местах не ранее как через семь-восемь месяцев.
Все это привело к ослаблению нашей обороноспособности и поставило Советский Союз перед смертельной угрозой.
[251]
Здесь уместен вопрос: каким образом выйти из этого более чем неблагоприятного положения?
Я думаю, что существует лишь один путь выхода из такого положения: создать уже в этом году второй фронт где-либо на Балканах или во Франции, могущий оттянуть с восточного фронта 30 - 40 немецких дивизий, и одновременно обеспечить Советскому Союзу 30 тысяч тонн алюминия к началу октября с. г. и ежемесячную минимальную помощь в количестве 400 самолетов и 500 танков (малых или средних).
Без этих двух видов помощи Советский Союз либо потерпит поражение, либо будет ослаблен до того, что потеряет надолго способность оказывать помощь своим союзникам своими активными действиями на фронте борьбы с гитлеризмом.
Я понимаю, что настоящее послание доставит Вашему Превосходительству огорчение. Но что делать? Опыт научил меня смотреть в глаза действительности, как бы она ни была неприятной, и не бояться высказать правду, как бы она ни была нежелательной.
Дело с Ираном, действительно, вышло неплохо. Совместные действия британских и советских войск предрешили дело. Так будет и впредь, поскольку наши войска будут выступать совместно. Но Иран только эпизод. Судьба войны будет решаться, конечно, не в Иране.
Советский Союз, так же как и Англия, не хочет войны с Японией. Советский Союз не считает возможным нарушать договоры, в том числе и договор с Японией о нейтралитете. Но, если Япония нарушит этот договор и нападет на Советский Союз, она встретит должный отпор со стороны советских войск.
Наконец, разрешите принести благодарность за выраженное Вами чувство восхищения действиями советских войск, ведущих кровопролитную войну с разбойничьими ордами гитлеровцев за наше общее освободительное дело".
x x x
Советский посол, которого сопровождал Идеи, беседовал со мной полтора часа. Он с горечью подчеркнул, что в течение последних одиннадцати недель Россия фактически одна выносит на своих плечах всю тяжесть немецкого натиска. Русские армии отражают нападение
[252]
невиданных масштабов. Он сказал, что не хотел бы прибегать к драматическим выражениям, но это может явиться поворотным пунктом истории. Если Советская Россия будет побеждена, каким образом мы сможем выиграть войну? Майский в волнующих выражениях подчеркнул исключительную тяжесть кризиса, создавшегося на русском фронте, и его слова вызвали у меня сочувствие. Но когда я вдруг почувствовал в его призыве о помощи скрытую угрозу, я рассердился. Я сказал послу, которого знал много лет: "Вспомните, что еще четыре месяца назад мы, на нашем острове, не знали, не выступите ли вы против нас на стороне немцев. Право же, мы считали это вполне возможным. Но даже тогда мы были убеждены в нашей конечной победе. Мы никогда не считали, что наше спасение в какой-либо мере зависит от ваших действий. Что бы ни случилось и как бы вы ни поступили, вы-то не имеете никакого права упрекать нас". Так как я разгорячился, говоря об этом, то посол воскликнул: "Пожалуйста, спокойнее, мой дорогой господин Черчилль!" Но после этого его тон заметно изменился.
Дальнейшая часть нашей беседы была посвящена вопросам, уже затрагивавшимся в телеграфной переписке. Посол просил о немедленной высадке на побережье Франции или Нидерландов. Я изложил те военные соображения, по которым это было невозможно, а также объяснил, что это не принесло бы облегчения России. Я сказал, что провел сегодня пять часов, изучая вместе с нашими специалистами способы значительного увеличения пропускной способности Трансперсидской железной дороги. Я говорил о миссии Бивербрука - Гарримана и о нашем решении предоставить все материалы, которые мы сможем выделить или доставить. Наконец мы с Иденом сказали ему, что мы со своей стороны готовы дать финнам ясно понять, что мы объявим им войну, если они продвинутся в Россию далее своих границ 1918 года.
Майский не мог, разумеется, отказаться от своего призыва о немедленном открытии второго фронта, и дальнейшие споры по этому поводу были бесполезны.
ПЁРЛ-ХАРБОР!
В воскресенье вечером 7 декабря 1941 года мы были одни за столом в Чекерсе с Уайнантом и Авереллом Гарриманом. Вскоре после начала передачи последних
[253]
известий, в 9 часов вечера, я включил свой небольшой радиоприемник. Был передан ряд сообщений о сражениях на русском фронте и на английском фронте в Ливии, а в конце передачи было сказано несколько фраз о нападении японцев на американские суда на Гавайях, а также о японских атаках на английские суда в районе Голландской Индии. Затем последовало сообщение о том, что после последних известий такой-то выступит с комментариями, а затем начнется программа "Мозгового треста" или что-то в этом роде. Я лично не вынес из этой передачи какого-либо ясного впечатления, но Аверелл заявил, что было сказано что-то о нападении японцев на американцев, и, несмотря на нашу усталость и желание отдохнуть, мы не расходились. В этот момент мой дворецкий Сойерс, который уже слышал о том, что произошло, вошел в комнату и сказал: "Это правда. Мы сами слышали это сообщение. Японцы напали на американцев". Воцарилось молчание. 11 ноября на завтраке в Мэншен-Хаус я заявил, что если японцы нападут на Соединенные Штаты, то объявление войны со стороны Англии последует "в тот же час". Я встал из-за стола и прошел через вестибюль в секретариат, где работа никогда не останавливалась. Я попросил вызвать к телефону президента. Посол последовал за мной и, вообразив, что я собираюсь принять какое-то бесповоротное решение, спросил: "Не думаете ли вы, что следовало бы сначала получить подтверждение?"
Через две-три минуты я услышал голос президента. "Господин президент, - спросил я, - что это такое сообщают о Японии?" "Это правда, - ответил он. - Они атаковали нас в Пёрл-Харборе. Мы все теперь связаны одной веревочкой". Я передал трубку Уайнанту, и они обменялись несколькими фразами, причем посол сначала говорил: "Хорошо, хорошо", а затем более встревоженным тоном: "Вот как!" Я снова взял трубку и сказал: "Это, безусловно, упрощает положение. Да пребудет с вами Бог", - или что-то в этом роде. Затем мы снова отправились в холл и попытались вдуматься в это событие огромного мирового значения, которое имело настолько сенсационный характер, что потрясло даже тех, кто находился в центре мировой политической жизни. Оба моих американских друга приняли этот удар с достойной восхищения стойкостью. Мы не имели ни малейшего представления о том, сколь серьезный ущерб был
[254]
нанесен флоту Соединенных Штатов. Они не стали жаловаться или скорбеть по поводу того, что их страна вступила в войну. Они не тратили слов на упреки или на выражения горести. Собственно говоря, можно было даже подумать, что они испытывали облегчение, избавившись от давно мучившей их заботы.
x x x
Ни один американец не подумает обо мне плохо, если я открыто признаюсь, что для меня было величайшей радостью иметь Соединенные Штаты на нашей стороне. Я не мог предсказать ход событий. Я не претендую на то, что я точно оценил военную мощь Японии, но в тот момент я знал, что Соединенные Штаты участвуют в войне и что они будут бороться насмерть, вкладывая в эту борьбу все свои силы. Итак, в конце концов мы победили! Да, после нападения Франции, после угрозы вторжения, перед лицом которой, если не считать военно-воздушных и военно-морских сил, мы были почти безоружны, после смертельной схватки с подводным флотом врага - первой битвы за Атлантику, выигранной с таким огромным трудом, после 17 месяцев борьбы в одиночку и 19 месяцев, в течение которых я нес ответственность за страну в такой исключительно напряженной обстановке, - мы выиграли войну. Англия будет жить; Великобритания будет жить; Содружество наций и империя будут жить. Никто не мог сказать, сколько продлится война и как она закончится, да я и не заботился об этом в тот момент. Как уже не раз за длинную историю нашего острова, мы выйдем из войны хотя и истерзанными и покалеченными, но уцелевшими и с победой. Мы не будем стерты с лица земли. Наша история не придет к концу. Возможно, что даже нам лично удастся избежать смерти. Судьба Гитлера была решена. Судьба Муссолини была решена. Что же касается японцев, то они будут стерты в порошок. Все остальное зависело исключительно от правильного использования наших подавляющих сил. Силы Британской империи, Советского Союза, а теперь и Соединенных Штатов, неразрывно связанных между собой, на мой взгляд, превосходили силы их противников вдвое или даже втрое. Без сомнения, для одержания победы понадобится много времени. Я ожидал, что нам придется понести на Дальнем Востоке ужасающие потери, но все это
[255]
будет только преходящим этапом. Объединившись, мы могли победить кого угодно во всем мире. Нам предстояли еще многие катастрофы, неизмеримые потери и несчастья, но в том, что как закончится война, сомневаться уже не приходилось.
Едва проснувшись, я решил немедленно отправиться повидаться с президентом Рузвельтом.
Бывший военный моряк - президенту Рузвельту
9 декабря 1941 года
"1. Благодарю за Вашу телеграмму от 8 декабря. Теперь, когда мы, как Вы говорите, "связаны одной веревочкой", не сочтете ли Вы целесообразным снова встретиться для совещания? Мы могли бы рассмотреть все военные планы в свете новой ситуации и реальных фактов, а также решить проблемы производства и распределения материалов. Я считаю, что все эти вопросы, из коих некоторые внушают мне беспокойство, могут быть наилучшим образом разрешены лишь высшими государственными руководителями. Для меня было бы также очень большим удовольствием снова встретиться с Вами, и чем скорее, тем лучше.
2. Я мог бы при желании выехать отсюда через день-два и прибыть на военном корабле в Балтимор или Аннаполис. Путешествие займет около восьми дней, и я мог бы устроить дело таким образом, чтобы пробыть неделю, так что мы могли бы разрешить все важные вопросы. Я захватил бы с собой Паунда *, Портала **, Дилла *** и Бивербрука, а также необходимый штат.
3. Сообщите мне, пожалуйста, как можно скорее, что Вы думаете по этому поводу".
На следующий день я получил известие от президента. Он сообщал, что в восторге от моего предстоящего визи-
----------------------------------------
* Главнокомандующий Военно-морским флотом Великобритании.
** Главнокомандующий Военно-воздушными силами Великобритании.
*** Глава военной миссии Великобритании в США.
[256]
та в Белый дом. Он считал, что сам он не может выехать из страны. Происходит мобилизация, и положение на Тихом океане неопределенно. Он выражал уверенность в том, что мы сможем разрешить все трудности, связанные с вопросами производства и снабжения. Он подчеркивал, что такое путешествие будет связано с личным риском для меня и что этот вопрос необходимо тщательно продумать.
x x x
Военный кабинет санкционировал немедленное объявление войны Японии, для чего уже были проделаны все необходимые предварительные формальности. Так как Идеи уже выехал в Москву и я взял на себя руководство министерством иностранных дел, я послал японскому послу следующее письмо:
Министерство иностранных дел
8 декабря
"Сэр!
Вечером 7 декабря правительству его величества в Соединенном Королевстве стало известно, что японские войска без предварительного предупреждения в форме объявления войны или ультиматума, грозившего объявлением войны, произвели попытку высадиться на побережье Малайи и подвергли бомбардировке Сингапур и Гонконг.
Ввиду этих вопиющих актов неспровоцированной агрессии, совершенных в явное нарушение международного права и, в частности, статьи 1 Третьей Гаагской конвенции, относящейся к началу военных действий, участницами которой являются как Япония, так и Соединенное Королевство, послу его величества в Токио поручено информировать японское императорское правительство от имени правительства его величества в Соединенном Королевстве, что между двумя нашими странами существует состояние войны.
С глубоким уважением, сэр,
имею честь быть Вашим покорным слугой
Уинстон С. Черчилль".
Некоторым не понравился этот церемонный стиль. Но
[257]
в конце концов, когда вам предстоит убить человека, быть вежливым ничего не стоит.
Обе палаты единогласно голосовали за решение об объявлении войны.
x x x
В течение некоторого времени нам не сообщали никаких подробностей о том, что произошло в Пёрл-Харборе, но теперь все это описано исчерпывающим образом.
До начала 1941 года японский план войны на море против Соединенных Штатов предусматривал, что их основные военно-морские силы дадут бой в водах близ Филиппин, когда американцы, как этого можно было ожидать, будут пробивать себе путь через Тихий океан, дабы прийти на помощь гарнизону этого аванпоста. Мысль о внезапном нападении на Пёрл-Харбор зародилась в мозгу главнокомандующего японским флотом адмирала Ямамото. Подготовка к этому предательскому удару, который должен был быть нанесен до объявления войны, проводилась в условиях полной секретности, и к 22 ноября, на редко посещаемой якорной стоянке у Курильских островов, к северу от собственно Японии, были сосредоточены ударные силы в составе шести авианосцев с поддерживающими их линкорами и крейсерами. Дата нападения уже была назначена на воскресенье, 7 декабря, и 26 ноября (время Восточного полушария) эскадра под командованием адмирала Нагумо вышла в море. Держась далеко к северу от Гавайских островов, среди туманов и штормов этих северных широт, Нагумо приблизился к цели незамеченным. Атака была совершена в роковой день перед восходом солнца с позиции, находившейся на расстоянии примерно 275 миль к северу от Пёрл-Харбора. В ней принимало участие 360 самолетов, среди которых были бомбардировщики всех типов, сопровождавшиеся истребителями. Первая бомба упала в 7 часов 55 минут утра. В гавани в это время находилось 94 корабля американского военно-морского флота. Основными мишенями из них явились восемь линкоров Тихоокеанского флота. К счастью, авианосцы, эскортируемые крупными силами крейсеров, находились в другом месте, выполняя задание.
История этого нападения не раз уже была красочно описана. Здесь достаточно будет упомянуть лишь о наи-
[258]
более ярких фактах и отметить эффективность беспощадных действий японских летчиков. К 8 часам 25 минутам утра первые волны самолетов-торпедоносцев и пикирующих бомбардировщиков нанесли намеченный удар. К 10 часам утра бой уже закончился, и противник удалился, оставив за собой разбитый флот, окутанный завесой огня и дыма, и возбудив у Соединенных Штатов жажду мести. Линкор "Аризона" был взорван, "Оклахома" опрокинулся, "Уэст Вирджиния" и "Калифорния" затонули у своих причалов, а все остальные линкоры, кроме находившегося в сухом доке линкора "Пенсильвания", были сильно повреждены. Погибло свыше двух тысяч американцев и около двух тысяч было ранено. Господство на Тихом океане перешло в руки японцев, и стратегическое соотношение сил в мире на время коренным образом изменилось.
x x x
Мои надежды на то, что генерал Окинлек * очистит в феврале 1942 года Ливию, не оправдались. Он понес ряд тяжелых поражений. Гитлер, по-видимому воодушевленный этим успехом, решил предпринять крупные операции в борьбе за Тунис и вскоре перебросил туда через Италию и Средиземное море свежие войска численностью около 200 тысяч человек. Ввиду этого английские и американские войска оказались втянутыми в более крупную и длительную кампанию в Северной Африке, чем я рассчитывал. В результате этого в осуществлении нашего расписания произошла четырехмесячная задержка. Англо-американские союзники не обеспечили себе контроль над "всеми владениями Франции в Северной и Западной Африке, а также контроль Великобритании над всем североафриканским побережьем от Туниса до Египта" к концу 1942 года. Мы достигли этого только в мае 1943 года. Поэтому наш основной план форсирования Ла-Манша с целью освобождения Франции, на осуществление которого я искренне надеялся и для чего положил немало трудов, не удалось претворить в жизнь в это лето, и мы вынуждены были отложить его на целый год, до лета 1944 года.
----------------------------------------
* Командующий британскими войсками на Ближнем востоке в 1941 - 1942 гг.
[259]
Мои позднейшие размышления по этому поводу и полные сведения, которыми мы располагаем в настоящее время, убедили меня в том, что эта затяжка в выполнении наших планов обернулась в нашу пользу. Отсрочка посылки экспедиционных войск на год спасла нас от предприятия, которое в тот момент в лучшем случае было бы чрезвычайно рискованным, а весьма возможно, привело бы к катастрофе мирового значения. Теперь я уверен, что даже если бы операция "Торч" закончилась в 1942 году так, как я надеялся, или если бы мы даже не пытались ее осуществить, попытка форсировать Ла-Манш в 1943 году повлекла бы за собой серьезнейшее поражение с огромными потерями, что имело бы не поддающиеся определению последствия для исхода войны. Я стал сознавать это все яснее в течение 1943 года и поэтому примирился с неизбежностью отсрочки операции "Оверлорд", несмотря на то что полностью понимал раздражение и гнев нашего советского союзника.
ВАШИНГТОН И ОТТАВА
Предполагалось, что мы проедем на пароходе вверх по реке Потомак, а затем отправимся на автомобиле в Белый дом, но, проведя в море около десяти дней, мы все стремились как можно скорее закончить наше путешествие. Поэтому мы вылетели из Хэмптон-Роде и вечером 22 декабря приземлились на Вашингтонском аэродроме. Президент ожидал нас в своем автомобиле. Я с удовольствием пожал его сильную руку. Вскоре мы прибыли в Белый дом, который во всех отношениях стал для нас настоящим домом на следующие три недели. Главным, конечно, было мое общение с президентом. Мы ежедневно проводили несколько часов вместе и всегда вместе завтракали, причем третьим за столом неизменно бывал Гарри Гопкинс *. Мы говорили только о делах и в основном достигли договоренности по многим вопросам, как важным, так и второстепенным.
Сохранился протокол нашего первого совещания, состоявшегося вечером 22 декабря. Я сразу же изложил
----------------------------------------
* Советник и специальный помощник президента США в годы второй мировой войны.
[260]
президенту и другим лицам, которых он пригласил для участия в нашем совещании, план англо-американской интервенции во Французской Северной Африке. Между нами существовало полное согласие на этот счет. Из сообщения, посланного мною в Лондон, видно, что мы вплотную занялись делами в первый же вечер по прибытии.
Премьер-министр - военному кабинету и комитету начальников штабов
23 декабря 1941 года
"1. Вчера вечером (22 декабря) мы с президентом обсуждали положение в Северной Африке. В нашем совещании приняли также участие Хэлл, Уэллес, Гопкинс, лорд Бивербрук и лорд Галифакс *.
2. Мы все пришли к мнению, что если Гитлер будет остановлен в России, то он должен будет попытаться предпринять какое-то новое наступление, и наиболее вероятным направлением такого наступления будут Испания и Португалия как вехи на пути к Северной Африке. Наши успехи в Ливии и перспектива соединения наших сил с силами Французской Северной Африки послужат дополнительной причиной, которая заставит Гитлера стремиться как можно скорее захватить Марокко, если ему это удастся. В то же время полученные нами сообщения не свидетельствуют о наличии непосредственной угрозы, быть может потому, что у Гитлера в данный момент достаточно забот и без этого.
3. Мы пришли к общему мнению о том, что чрезвычайно важно опередить немцев в Северо-Западной Африке и на островах в Атлантическом океане".
x x x
Первым важным планом, который был мне представлен президентом через день-два после этого, было составление проекта торжественной декларации, которую должны были подписать все государства, находившиеся в состоянии войны с Германией и Италией или с Японией. Применив те же методы, что и при выработке Атлан-
----------------------------------------
* Посол Великобритании в США.
[261]
тической хартии, мы с президентом подготовили самостоятельные проекты декларации, а затем объединили их. По своим принципам, по духу и даже по стилю подготовленные нами документы полностью соответствовали
друг другу.
x x x
В Вашингтоне велась напряженная работа. В эти дни, заполненные встречами и переговорами, мне стало известно, что президент, его штат и эксперты готовятся сделать мне важное предложение.
Гарри Гопкинс сказал мне: "Не спешите отклонить предложение, которое вам собирается сделать президент, не узнав раньше, кто тот человек, которого мы имеем в виду". Из этого я понял, что приближается момент, когда будет поставлен вопрос о создании верховного союзного командования в Юго-Восточной Азии и об установлении границ подведомственной ему зоны.
На следующий день мне сообщили, что американцы предлагают назначить главнокомандующим Уэйвелла. Я был польщен тем, что выбор пал на английского офицера, но полагал, что военный театр, на котором ему предстоит действовать, будет скоро занят противником, а войска, которые могут быть предоставлены в его распоряжение, будут уничтожены японцами. Мне стало известно, что английские начальники штабов ответили то же самое, когда запросили их мнение по этому вопросу.
Премьер-министр - лорду-хранителю печати
29 декабря 1941 года
"1. Я договорился с президентом, что при условии согласия кабинета мы примем его предложения, которые самым энергичным образом поддерживает также генерал Маршалл, а именно:
а) Чтобы в юго-западной части Тихого океана было учреждено единое командование. Границы этого района еще не установлены окончательно, но я предполагаю, что он будет включать Малаккский полуостров вместе с Бирманским фронтом, простираться до Филиппинских островов и далее к югу, до необходимых баз снабжения, из
[262]
которых главной является порт Дарвин, и до линии снабжения в Северной Австралии.
б) Чтобы генерал Уэйвелл был назначен главнокомандующим или, если это будет найдено предпочтительным, верховным главнокомандующим всеми сухопутными, военно-морскими и военно-воздушными силами Соединенных Штатов, Англии, Британской империи и Голландии, которые могут быть направлены на этот театр соответствующими правительствами.
в) Штаб генерала Уэйвелла должен быть учрежден для начала в Сурабае. Заместителем главнокомандующего должен быть американский офицер. На этот пост будет, по-видимому, назначен генерал Брест.
г) Американские, английские, австралийские и голландские военно-морские силы на этом театре должны находиться под командованием американского адмирала в соответствии с общим принципом, изложенным в параграфах "а" и "б"...
е) Генералу Уэйвеллу будут подведомственны: главнокомандующий войсками в Бирме, главнокомандующий войсками в Сингапуре и Малайе, главнокомандующий войсками в Голландской Индии, главнокомандующий войсками на Филиппинах и главнокомандующий обороной южных коммуникационных линий в южной части Тихого океана и Северной Австралии.
ж) Индия, куда следует назначить временно исполняющего обязанности главнокомандующего, и Австралия, которая будет иметь собственного главнокомандующего, будут находиться вне сферы генерала Уэйвелла, за исключением моментов, указанных выше; они будут представлять собой две важнейшие базы, через которые в зону боевых операций смогут направляться войска и материалы, с одной стороны, из Великобритании и Среднего Востока и, с другой стороны, - из Соединенных Штатов.
з) Американский военно-морской флот по-прежнему будет нести ответственность за весь район Тихого океана к востоку от Филиппинских островов и Австралазии, включая американские подступы к Австралазии".
В ночь на 29 декабря я выехал поездом в Оттаву, где остановился в доме генерал-губернатора лорда Этлона. 29 декабря я присутствовал на заседании канадского военного кабинета. Затем премьер-министр Макензи
[263]
Кинг представил меня лидерам консервативной оппозиции и оставил беседовать с ними. Эти господа проявляли непревзойденную преданность и решимость, но в то же время их огорчало, что они лишены чести сами вести войну и вынуждены выслушивать, как их противники - либералы высказывают те самые убеждения, за которые они боролись всю свою жизнь.
30 декабря я выступил в канадском парламенте.
Когда в канун Нового года я вернулся поездом в Вашингтон, меня попросили пройти в вагон, в котором находилось множество ведущих представителей печати Соединенных Штатов. Я не испытывал никаких иллюзий в тот момент, когда пожелал им счастливого Нового года. "Я поднимаю тост за 1942 год, за год труда, за год борьбы и опасностей, который явится важным шагом по пути к победе. За то, чтобы все мы с честью и невредимыми прошли через испытания, которые он нам принесет!"
x x x
По моем возвращении в Белый дом все уже было готово для подписания пакта Объединенных Наций. Вашингтон, Лондон и Москва обменялись множеством телеграмм, но теперь все уже было урегулировано. Президент приложил самые энергичные усилия, чтобы убедить советского посла Литвинова, который в связи с поворотом событий снова оказался в милости, согласиться на включение в текст выражения "свобода религии". Он был специально для этой цели приглашен позавтракать с нами в комнате президента. После тяжелых испытаний, которые он перенес в своей стране, ему приходилось соблюдать осторожность.
Литвинов с явным страхом и трепетом сообщил о требовании "свободы религии" Сталину, который принял это как нечто само собой разумеющееся. Военный кабинет также добился включения своего пункта о "социальном обеспечении", с чем я, как автор первого закона о страховании по безработице, от всего сердца согласился. После целого потока телеграмм, наводнявшего весь мир в течение недели, все члены Великого Союза договорились между собой.
Выражение "Объединенные Нации" было предложено президентом вместо выражения "Союзные державы".
[264]
Я считал, что новое название звучит гораздо лучше. Я показал моему другу строки из "Чайлд Гарольда" Байрона:
Здесь, где сверкнул объединенных наций меч,
Мои сограждане непримиримы были.
И это не забудется вовек.
Утром 1 января президента в его кресле ввезли ко мне в комнату. Я, просмотрев проект, согласился с ним. Сама по себе декларация не могла выиграть сражений, но она точно определяла, что мы собой представляем и за что боремся. В день Нового года президент Рузвельт, я, Литвинов и Сун Цзывень, представлявший Китай, подписали этот важный документ в кабинете президента. Затем государственному департаменту было поручено собрать подписи представителей остальных 22 стран.
x x x
Этот новый год второй мировой войны, 1942-й, начался в совершенно иной для Англии обстановке. Мы уже были не одиноки. На нашей стороне находились два могущественных союзника. Россия и Соединенные Штаты, хотя и по различным причинам, в полном согласии с Британской империей решительно вступили в смертельную борьбу. Это объединение делало несомненной конечную победу, если только этот союз не распадется, не выдержав напряжения, или же если в руках Германии не появится совершенно новое оружие. Такое новое оружие жадно искали обе стороны. Как оказалось впоследствии, секрету атомной бомбы суждено было попасть именно в наши, уже и без того более сильные руки. Нам предстояла страшная и кровопролитная борьба, и мы не могли предвидеть, как она будет развертываться, но исход ее не вызывал никаких сомнений.
Великому союзу предстояло теперь отразить нападение Японии. Оно долго подготавливалось и обрушилось на английский и американский фронты - если их можно было так назвать - с жестокой суровостью. Никогда нельзя было предположить, что Япония будет преобладать над Соединенными Штатами, хотя американцам пришлось нести тяжелые потери на Филиппинах и на других островах, а англичанам и несчастным голланд-
[265]
дам - в Юго-Восточной Азии и на Тихом океане. Россия, вступившая в смертельную схватку с основными силами германской армии, страдала от японского нападения лишь вследствие отвлечения англо-американских сил и материалов, которые могли бы ей помочь. Англии и Соединенным Штатам предстоял долгий период мучительных поражений, которые все же не могли повлиять на окончательный исход, хотя народам этих стран было трудно выносить. Англия оказалась незащищенной, так как наши силы были связаны в других местах, а американцы только приступили к мобилизации своих почти безграничных ресурсов. На Британских островах нам казалось, что все идет к худшему, хотя, поразмыслив, мы поняли, что война выиграна.
ВИЗИТ МОЛОТОВА
Когда в декабре 1941 года Идеи посетил Москву, он столкнулся с конкретными требованиями русского правительства о признании советских границ на Западе и в том виде, в каком они существовали в то время. Русские хотели добиться в рамках любого общего договора о союзе определенного признания оккупации ими Прибалтийских государств и их новой границы с Финляндией. Идеи отказался взять на себя какие-либо обязательства по этому поводу, подчеркнув, между прочим, что мы дали обещание правительству Соединенных Штатов не вступать в ходе войны ни в какие тайные соглашения о пересмотре территориальных границ.
К концу этого совещания было решено, что Идеи передаст советские требования как английскому кабинету, так и Соединенным Штатам и что они должны быть рассмотрены в ходе будущих переговоров о заключении официального англо-советского договора. Правительство Соединенных Штатов было полностью информировано о том, что произошло. Его позиция в отношении русских предложений была резкой и отрицательной. С американской точки зрения, принятие такого рода требований было бы прямым нарушением принципов Атлантической хартии.
Когда вскоре после вступления Америки в войну
[266]
я прибыл в Вашингтон и Идеи сообщил мне о желании Советского правительства проглотить Прибалтийские государства, моя реакция на это была отрицательной. Но теперь, тремя месяцами позже, под давлением событий, я не думал, что эту моральную позицию физически возможно сохранить. В борьбе не на жизнь, а на смерть неправильно брать на себя большее бремя, чем в состоянии нести те, кто сражается за великое дело. Мои взгляды в вопросе о Прибалтийских государствах были и остаются неизменными, но я считал, что в то время я не мог на них настаивать.
x x x
Молотов приехал только 20 мая, и на следующее же утро началось официальное обсуждение. В тот день и на двух следующих совещаниях русские придерживались своей первоначальной позиции и даже подняли конкретно вопрос о согласии на занятие русскими Восточной Польши. Это было отвергнуто как несовместимое с англопольским соглашением от августа 1939 года. Молотов поднял также вопрос относительно признания в секретном соглашении претензий России к Румынии. Это также противоречило нашей договоренности с Соединенными Штатами. Переговоры в министерстве иностранных дел, которые вел Идеи, хотя и происходили в самой дружественной обстановке, шли поэтому к тупику.
Молотов приехал в Лондон, чтобы, кроме решения вопроса о договоре, узнать наши взгляды по поводу открытия второго фронта. Ввиду этого утром 22 мая я имел с ним официальную беседу.
"Молотов начал с сообщения о том, что Советское правительство поручило ему поехать в Лондон для обсуждения вопроса о создании второго фронта. Это не было новой проблемой. Впервые она была поставлена около десяти месяцев назад, а затем сравнительно недавно толчок этому был дан президентом Рузвельтом, который предложил г-ну Сталину, чтобы он (г-н Молотов) отправился в Соединенные Штаты обсудить этот вопрос. Хотя в данном случае инициатива исходила от Соединенных Штатов, Советское правительство сочло целесообразным, чтобы он поехал в Соединенные Штаты через Лондон, поскольку именно на Великобританию должна
[267]
выпасть первоначально главная задача по организации второго фронта.
Цель его визита - выяснить, как рассматривает английское правительство перспективу отвлечения в 1942 году по меньшей мере 40 германских дивизий из СССР, где в данный момент перевес в вооруженных силах принадлежит, по-видимому, немцам.
Отвечая Молотову, я изложил ему суть наших общих взглядов по поводу будущих операций на континенте. Во всех предыдущих войнах контроль на море давал державе, обладавшей им, великое преимущество - возможность высадиться по желанию на неприятельском побережье, поскольку противник был не в состоянии подготовиться во всех пунктах к отражению вторжения с моря. Появление авиации изменило все положение. Например, во Франции, Бельгии и Голландии противник может за несколько часов перебросить свою авиацию к угрожаемым пунктам в любой части побережья, а горький опыт показал, что высадка десанта при наличии сильного неприятельского сопротивления в воздухе не является разумным военным предприятием. Неизбежным последствием этого является то, что значительные участки побережья континента не могут быть использованы нами в качестве мест для высадки в тех районах побережья, где наше превосходство в истребительной авиации дало бы нам контроль в воздухе. По сути дела, наш выбор сводится к Па-де-Кале, оконечности Шербурского полуострова и части района Бреста. Проблема высадки войск в этом году в одном или нескольких из этих районов изучается, и подготовка ведется. В своих планах мы исходим из предположения, что высадка последовательными эшелонами штурмовых войск вызовет воздушные бои, которые, в случае если они продолжатся неделю или десять дней, приведут к фактическому уничтожению неприятельской авиации на континенте. Когда это будет достигнуто и сопротивление в воздухе ликвидировано, в других пунктах побережья смогут быть высажены десанты под прикрытием нашего превосходящего по силе морского флота.
Критическим моментом в разработке наших планов и в приготовлениях является вопрос о специальных десантных судах, необходимых для осуществления первоначального десанта на весьма сильно обороняемом неприятельском побережье. К несчастью, наши ресурсы в от-
[268]
ношении этого специального типа судов в данный момент строго ограничены. Я сказал, что уже в августе прошлого года, во время встречи в Атлантическом океане, я доказал президенту Рузвельту неотложную необходимость постройки Соединенными Штатами как можно большего числа танкодесантных и других десантных судов. Позднее, в январе этого года, президент согласился на то, чтобы Соединенные Штаты предприняли еще большие усилия в деле строительства этих судов. Мы, со своей стороны, на протяжении более чем года выпускаем столько десантных судов, сколько это допускает наша потребность в строительстве судов для военного и торгового флотов, понесших тяжелые потери.
Однако следует иметь в виду два момента. Во-первых, при всем желании и несмотря на все старания маловероятно, чтобы любой шаг, который мы смогли бы предпринять в 1942 году, будь он даже успешным, отвлек с Восточного фронта крупные контингенты неприятельских сухопутных сил. В воздухе, однако, положение другое: на различных театрах военных действий мы уже сковываем около половины истребительной и одну треть германской бомбардировочной авиации. Если наш план навязывания воздушных сражений над континентом окажется успешным, немцы, возможно, столкнутся с необходимостью выбирать между уничтожением в боях всей их истребительной авиации на Западе и отвлечением части своих военно-воздушных сил с Востока.
Второй момент касается предложения г-на Молотова о том, что нашей целью должно быть отвлечение из России не менее 40 германских дивизий (включая те, которые сейчас находятся на Западе). Следует отметить, что в настоящий момент перед нами в Ливии стоят 11 дивизий оси, из которых 3 - германские, в Норвегии - эквивалент 8 германских дивизий и во Франции, Голландии и Бельгии - 25 германских дивизий. Это составляет в общей сложности 44 дивизии.
Но мы этим не удовлетворяемся, и, если можно будет предпринять какие-то дальнейшие усилия или разработать план облегчения в этом году бремени, лежащего на России, мы не поколеблемся сделать это при условии, что этот план будет здравым и разумным. Ясно, что ни делу русских, ни делу союзников в целом не принесло бы пользы, если бы, действуя любой ценой только для того, чтобы действовать, мы предприняли операцию, которая
[269]
кончилась бы катастрофой и дала бы противнику повод для похвальбы, а нас ввергла бы в замешательство.
Молотов сказал, что он не сомневается в том, что Англия искренне желает успеха Советской Армии в боях против немцев этим летом. Каковы же, с точки зрения английского правительства, перспективы на советский успех? Каковы бы ни были его взгляды, он будет рад услышать откровенное выражение мнения - будь то хорошее или плохое.
Я сказал, что без детального знания ресурсов и резервов обеих сторон трудно составить твердое суждение по этому вопросу. В прошлом году военные эксперты, включая германских, думали, что Советскую Армию можно подавить и одолеть. Оказалось, что они полностью ошиблись. В конечном результате советские силы нанесли поражение Гитлеру и чуть не привели его армию к катастрофе. Поэтому союзники России глубоко верят в силу и способности Советской Армии. Данные разведки, которыми располагает английское правительство, не указывают на то, что немцы сосредоточивают огромные силы на каком-то отдельном участке Восточного фронта. Кроме того, сейчас представляется маловероятным, чтобы широкое наступление, возвещенное на май, произошло раньше июня. Во всяком случае, не похоже на то, чтобы гитлеровское наступление в этом году могло быть таким сильным и таким угрожающим, как наступление 1941 года.
Тогда Молотов спросил, каково будет положение и позиция английского правительства в случае, если Советская Армия не выдержит в течение 1942 года.
Я сказал, что, если бы советская военная мощь серьезно сократилась в результате германского натиска, Гитлер, по всей вероятности, перебросил бы как можно больше войск и авиации на Запад с целью вторжения в Великобританию. Он может также нанести удар на юг через Баку по Кавказу и Персии. Это последнее наступление подвергло бы нас величайшим опасностям, и мы отнюдь не должны быть уверены, что у нас достаточно сил, чтобы его отразить. Поэтому наша судьба связана с сопротивлением Советской Армии. Тем не менее, если вопреки ожиданиям она будет разбита и если наступит самое худшее, мы будем продолжать борьбу дальше. В конечном счете силы Великобритании и Соединенных Штатов взяли бы верх. Но какой трагедией для человече-
[270]
ства явилось бы такое затягивание войны! Какие серьезные надежды возлагаются на русскую победу и как горячо стремление к тому, чтобы мы сыграли свою роль в победе над злобным врагом!
Под конец нашего разговора я попросил г-на Молотова помнить о трудностях вторжения через море. После того как Франция выпала из войны, Великобритания осталась почти оголенной, имея несколько плохо снаряженных дивизий, менее сотни танков и менее 20 полевых орудий. И все же Гитлер не попытался предпринять вторжение в силу того, что он не мог добиться господства в воздухе. Те же трудности стоят перед нами в настоящее время".
x x x
23 мая Идеи предложил заменить территориальное соглашение общим и открытым договором о союзе сроком на 20 лет, не содержащим никакого упоминания о границах. К вечеру того же дня русские проявили признаки уступчивости. На них произвела большое впечатление солидарность взглядов английского и американского правительств, с которой они столкнулись. На следующее утро Молотов запросил у Сталина разрешение вести переговоры на основе проекта Идена. Москва предложила мелкие изменения, в основном подчеркивавшие долгосрочный характер намечаемого союза. Договор без всяких территориальных статей был подписан 26 мая.
После урегулирования этого серьезного вопроса Молотов выехал в Вашингтон, чтобы начать с президентом и его советниками общие военные переговоры по вопросу об открытии второго фронта. Было решено, что, выслушав американскую точку зрения, он вернется в Лондон для окончательного обсуждения этого вопроса перед тем, как возвращаться в Москву.
Наши русские гости выразили желание, чтобы во время пребывания у нас их поместили за городом, за пределами Лондона. Поэтому я предоставил в их распоряжение Чекере. Тем временем я оставался в Сториз-Гейт. Однако на две ночи я поехал в Чекере. Там я имел возможность долго беседовать в частном порядке с Молотовым и послом Майским, который был замечательным переводчиком, переводившим быстро и легко и очень хорошо знавшим дело. При помощи хороших
[271]
карт я старался объяснить то, что мы предпринимаем, а также пределы и характерные особенности военных возможностей островной державы. Я также подробно говорил о технике десантных операций и описывал опасности и трудности сохранения нашей жизненной артерии через Атлантический океан в условиях угрозы нападения германских подводных лодок. Как мне кажется, на Молотова все это произвело впечатление, и он понял, что стоящая перед нами проблема коренным образом отличается от проблемы, которая стоит перед огромной сухопутной державой. Во всяком случае, мы подошли ближе друг к другу, чем в любое другое время.
Глубоко укоренившаяся подозрительность, с которой русские относились к иностранцам, проявилась в ряде замечательных инцидентов во время пребывания Молотова в Чекерсе. По прибытии русские немедленно попросили ключи от всех спален. С некоторым трудом эти ключи раздобыли, в дальнейшем гости все время держали свои двери на запоре. Когда обслуживающему персоналу Чекерса удалось забраться в спальни, чтобы убрать постели, люди были смущены, обнаружив под подушками пистолеты. Трех главных членов миссии сопровождали не только их собственные полицейские, но также две женщины, которые заботились об их одежде и убирали их комнаты. Когда советские представители уезжали в Лондон, эти женщины все время сторожили комнаты своих хозяев, спускаясь вниз поодиночке, чтобы поесть. Мы можем, однако, утверждать, что затем они несколько оттаяли и даже болтали с прислугой на ломаном французском языке и при помощи жестов.
Чрезвычайные меры предосторожности принимались для обеспечения личной безопасности Молотова. Его комната была тщательно обыскана его полицейскими, опытные глаза которых самым внимательным образом осматривали до мелочей каждый шкаф, каждый предмет меблировки, стены и полы. Объектом особенного внимания была кровать; все матрацы были прощупаны на тот случай, не окажется ли там адских машин, а простыни и одеяла были перестланы русскими так, чтобы ее обитатель мог выскочить в одну секунду, а не оказаться закутанным наглухо. На ночь револьвер клали рядом с его халатом и портфелем. Принимать меры предосторожности на случай опасности всегда правильно, в особенности во время войны, но каждое усилие должно соответство-
[272]
вать реальности этой опасности. Простейший метод проверки - это спросить себя, заинтересована ли другая сторона в убийстве данного лица. Что касается меня, то при моих посещениях Москвы я полностью доверял русскому гостеприимству.
Премьер-министр - премьеру Сталину
27 мая 1942 года
"Мы очень признательны Вам за то, что Вы пошли так далеко нам навстречу в наших затруднениях в связи с договором. Я уверен, что в Соединенных Штатах это получит соответствующее вознаграждение и что отныне наши три великие державы смогут идти вперед в ногу и вместе, что бы нас ни ожидало.
Встреча с г-ном Молотовым доставила мне большое удовольствие, и мы сделали многое в смысле устранения преград между нашими двумя странами. Я весьма рад, что он возвращается этим путем, ибо нас ждет еще хорошая работа, которую надо будет проделать.
С продвижением конвоя пока все обстоит благополучно, но теперь он находится в самой опасной части пути. Большое спасибо за меры, которые Вы принимаете, чтобы содействовать его прибытию.
Так как мы взаимно обязались быть союзниками и друзьями в течение двадцати лет, то я пользуюсь этим случаем, чтобы направить Вам свои искренние добрые пожелания и высказать свою уверенность в том, что победа будет за нами".
Бывший военный моряк - президенту Рузвельту
27 мая 1942 года
"На этой и на прошлой неделе мы с Молотовым очень хорошо поработали. Договор был подписан вчера во второй половине дня в атмосфере большой сердечности с обеих сторон. Молотов - настоящий государственный деятель и обладает свободой действий, весьма отличной от той, которую Вам и мне приходилось наблюдать у Литвинова. Я очень уверен, что Вы сумеете с ним хорошо договориться. Пожалуйста, сообщите мне Ваши впечатления".
Тем временем советский представитель находился в воздухе, направляясь в Вашингтон.
[273]
Президент Рузвельт - бывшему военному моряку
27 мая 1942 года
"Гость ожидается сегодня вечером, но не будет обсуждать "Болеро" до четверга. Желательно быстро получить краткое изложение того, что Вы и он говорили друг другу по поводу "Болеро". Мне было бы полезно знать это".
Под "Болеро" президент имел в виду план "Следжхэммер" *. Мы это полностью понимали.
МОЯ ВТОРАЯ ПОЕЗДКА В ВАШИНГТОН
Основной целью моей поездки было принятие окончательного решения по поводу операций в 1942/43 году. Американские власти вообще, а Стимсон ** и генерал Маршалл *** в частности, хотели, чтобы немедленно было принято решение по поводу какого-либо плана, который дал бы возможность Соединенным Штатам вступить в бой крупными силами с немцами на суше и в воздухе в 1942 году. Если бы такое решение не было принято, то существовала бы опасность, что американские начальники штабов будут серьезно считаться с возможностью радикального пересмотра стратегии, согласно которой "на первом месте стоит Германия". Меня сильно беспокоил также другой вопрос. Это был вопрос о "Тьюб-Эллойс", что было нашим условным названием того, что впоследствии стало атомной бомбой. Наши научно-исследовательские работы и эксперименты достигли сейчас такой стадии, когда надо было заключить определенное соглашение с Соединенными Штатами. Полагали, что это может быть достигнуто только путем личного обсуждения между президентом и мною.
Я рассказал президенту в общих чертах о достигнутых нами больших успехах и сказал ему, что наши ученые теперь окончательно убеждены в том, что результаты могут быть достигнуты до окончания нынешней войны. Он сказал, что его люди также успешно работают над этим, но ни один из них не может сказать, получится ли
----------------------------------------
* План штурма Шербура во Франции.
** Военный министр США.
*** Начальник штаба армии США.
[274]
из этого что-нибудь практическое, до тех пор пока не будут проведены широкие испытания. Мы оба остро сознавали, с какими опасностями связано бездействие. Мы знали, какие усилия прилагают немцы для получения запасов "тяжелой воды" - мрачный термин, жуткий, противоестественный, который начинал проникать в наши секретные бумаги. Что, если враг будет иметь атомную бомбу прежде нас?! Как бы скептически ни относиться к утверждениям ученых, по поводу которых сами ученые сильно спорили между собой и которые были выражены на языке, непонятном для непосвященного, мы не могли пойти на смертельный риск быть превзойденными в этой ужасной области.
Я настойчиво требовал, чтобы мы немедленно объединили всю нашу информацию, работали совместно на равных правах и поровну делили между собой результаты, если таковые будут получены. Затем возник вопрос о том, где должно быть создано исследовательское предприятие. Мы уже знали, какие громадные расходы будут связаны с этим, и учитывали, какое это вызовет серьезное отвлечение ресурсов и интеллектуальной энергии от других форм военных усилий. Учитывая, что Англия была объектом бомбардировок и постоянной воздушной разведки врага, казалось невозможным построить на острове большие и бросающиеся в глаза заводы, которые были необходимы. Мы понимали, что мы продвинулись, по крайней мере, столь же далеко, как наш союзник. Конечно, была также возможность построить эти заводы в Канаде, которая сама должна была внести важный вклад путем снабжения ураном, который она активно накапливала. Трудно было принять решение израсходовать несколько сот миллионов фунтов стерлингов (не столько даже денег, как необходимый для других целей видов драгоценной военной энергии) на проект, успех которого не мог гарантировать ни один ученый по обе стороны Атлантического океана. Тем не менее, если бы американцы не захотели взяться за это дело, мы, несомненно, продолжали бы его своими собственными силами в Канаде или же - если бы канадское правительство проявило колебания - в какой-либо другой части империи. Однако я был очень рад, когда президент сказал, что, по его мнению, Соединенным Штатам надо будет заняться этим. Поэтому мы совместно приняли это решение и договорились об основах соглашения. Но в то же
[275]
время я отмечаю, что у меня нет сомнений в том, что именно достижения в Англии и уверенность наших ученых в конечном успехе произвели на президента то впечатление, которое привело его к принятию этого важного и имевшего большие последствия решения.
x x x
На следующее утро 21 июня я бегло просмотрел газеты, посвятил час чтению телеграмм, позавтракал, навестил Гарри, находившегося по другую сторону коридора, и затем направился к президенту в его кабинет. Меня сопровождал генерал Исмей. В это время президенту вручили телеграмму. Он молча передал ее мне. В ней говорилось: "Тобрук капитулировал 25 тысяч солдат взято в плен". Это было настолько неожиданно, что я не мог поверить этому. Поэтому я попросил Исмея запросить Лондон по телефону. Через несколько минут он принес следующую телеграмму, которая только что пришла от адмирала Харвуда * из Александрии:
"Тобрук пал, и положение настолько ухудшилось, что существует возможность сильного воздушного налета на Александрию в близком будущем. Учитывая приближающийся период полнолуния, я направляю все соединения восточного флота к югу от канала в ожидании событий. Я надеюсь вывести из дока "Куин Элизабет" к концу этой недели" **.
Это был один из самых тяжелых ударов, которые я перенес во время войны. Были неприятны не только военные последствия, но это затронуло и репутацию английской армии. В Сингапуре 85 тысяч солдат сдалось меньшему числу японцев. Теперь в Тобруке гарнизон в 25 тысяч (фактически 33 тысячи) закаленных солдат сложил оружие перед противником, имеющим, возможно, вдвое меньшую численность. Если бы это оказалось характерным для морального состояния армии в пустыне, то никакие меры не могли бы предотвратить катастрофу, которая нависла в Северо-Восточной Африке. Я не пы-
----------------------------------------
* Адмирал Харвуд занял место адмирала Кэннингхэма в средиземноморском командовании 31 мая. - Прим. авт.
** Адмирал Харвуд принял это решение вследствие того, что Александрия теперь могла быть атакована пикирующими бомбардировщиками, действующими под прикрытием истребителей. - Прим. авт.
[276]
тался скрыть от президента полученный мной удар. Это был тяжелый момент. Одно дело поражение, но другое дело - бесчестие. Ничто не могло бы превзойти сочувствия и благородства моих двух друзей. Не было упреков, не было сказано ни одного нелюбезного слова. "Что можем мы сделать, чтобы помочь вам?" - спросил Рузвельт. Я сразу же ответил: "Дайте нам столько танков "шерман", сколько вы можете, и доставьте их на Средний Восток как можно скорее". Президент послал за генералом Маршаллом, который прибыл через несколько минут, и сказал ему о моей просьбе. Маршалл ответил: "Г-н президент, выпуск танков "шерман" только сейчас начинается. Первые несколько сот танков были переданы нашим собственным бронетанковым дивизиям, которым до сих пор приходилось довольствоваться устаревшим снаряжением. Это ужасная вещь - брать оружие из рук солдата. Тем не менее, если англичане так сильно нуждаются в них, они должны их получить. Кроме того, мы могли бы передать им сто 105-миллиметровых самоходных орудий". Чтобы закончить этот рассказ, надо сказать, что американцы сделали больше, чем обещали. 300 танков "шерман" и 100 самоходных орудий были погружены на 6 самых быстроходных американских пароходов и направлены к Суэцкому каналу. Одно из этих судов было потоплено подводной лодкой у Бермудских островов. Без единого слова с нашей стороны президент и Маршалл погрузили еще 70 танков на другое быстроходное судно и отправили его вдогонку конвою. "Друг в беде - это настоящий друг".
МОСКВА. ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА
Мои сомнения по поводу высшего командования на Среднем Востоке постоянно подкреплялись сообщениями, которые я получал из многих источников. Мне стало настоятельно необходимо поехать туда и урегулировать решающие вопросы на месте.
Мы все также были озабочены реакцией Советского правительства на неприятное, хотя и неизбежное сообщение о том, что в 1942 году не будет произведено вторжение через Ла-Манш. Было решено, что я во всяком случае поеду в Каир и что я предложу Сталину приехать к нему для встречи.
[277]
Во время моего пребывания в Каире продолжались приготовления к поездке в Москву. 5 августа я телеграфировал Сталину:
Премьер-министр - премьеру Сталину
5 августа 1942 года
"Предполагаем отправиться отсюда в один из ближайших дней. Прибытие в Москву - на следующий день, при остановке в пути в Тегеране.
Конкретные мероприятия должны быть частично проведены нашими военно-воздушными органами в Тегеране по согласованию с Вашими. Надеюсь, что Вы найдете возможным предписать последним оказать всемерную помощь своим воздействием.
Пока что я не имею возможности прибавить что-либо к сделанному Вам уже сообщению относительно даты".
Мне хотелось также, чтобы американцы принимали непосредственное участие в предстоящих переговорах.
Бывший военный моряк - президенту Рузвельту
5 августа 1942 года
"Мне бы очень хотелось иметь Вашу помощь и поддержку в моих переговорах с Джо *. Не сможете ли Вы сделать так, чтобы Аверелл поехал со мной? Мне кажется, дело пойдет успешнее, если будет казаться, что мы все вместе. У меня несколько неприятная задача. Пожалуйста, пошлите копию Вашего ответа в Лондон. Я сохраню неопределенность по поводу моих ближайших передвижений".
Президент Рузвельт - бывшему военному моряку, Каир
5 августа 1942 года
"Я просил Гарримана возможно скорее выехать в Москву. Я считаю, что Ваша идея правильная, и я сообщаю Сталину, что Гарриман будет находиться в его и Вашем распоряжении для любой помощи".
----------------------------------------
* Рузвельт и Черчилль в своей переписке часто называли Сталина "дядя Джо" или же писали сокращенно "Д. Дж." и "Дядя Дж.", "Джо".
[278]
Гарриман присоединился ко мне в Каире вовремя, чтобы поехать вместе с нами.
x x x
Поздно вечером 10 августа, после обеда с видными деятелями в гостеприимном каирском посольстве, мы вылетели в Москву. В мою группу, которая разместилась в трех самолетах, входили теперь генерал Уэйвелл (который говорил по-русски), маршал авиации Теддер и сэр Александр Кадоган. Аверелл Гарриман находился в одном самолете со мной. К рассвету мы приближались к горам Курдистана.
По прибытии в Тегеран меня встретил посланник его величества сэр Ридер Буллард.
На следующее утро, в среду 12 августа, мы вылетели в 6 часов 30 минут утра.
Я размышлял о своей миссии в это угрюмое, зловещее большевистское государство, которое я когда-то так настойчиво пытался задушить при его рождении и которое вплоть до появления Гитлера я считал смертельным врагом цивилизованной свободы. Что должен был я сказать им теперь? Генерал Уэйвелл, у которого были литературные способности, суммировал все это в стихотворении, которое он показал мне накануне вечером. В нем было несколько четверостиший, и последняя строка каждого из них звучала: "не будет второго фронта в 1942 году". Это было все равно, что везти большой кусок льда на Северный полюс. Тем не менее я был уверен, что я обязан лично сообщить им факты и поговорить обо всем этом лицом к лицу со Сталиным, а не полагаться на телеграммы посредников. Это, по крайней мере, показывало, что об их судьбе заботятся и понимают, что означает их борьба для войны вообще. Мы всегда ненавидели их безнравственный режим, и если бы германский цеп не нанес им удара, они равнодушно наблюдали бы, как нас уничтожают, и с радостью разделили бы с Гитлером нашу империю на Востоке" (8).
Примерно в 5 часов показались шпили и купола Москвы. Мы кружились вокруг города по тщательно указанным маршрутам, вдоль которых все батареи были предупреждены, и приземлились на аэродроме, на котором мне предстояло побывать еще раз во время войны.
[279]
Здесь находился Молотов во главе группы русских генералов и весь дипломатический корпус, а также, как и всегда в подобных случаях, много фотографов и репортеров. Был произведен смотр большого почетного караула, безупречного в отношении одежды и выправки. Он прошел перед нами после того, как оркестр исполнил национальные гимны трех великих держав, единство которых решило судьбу Гитлера. Меня подвели к микрофону, и я произнес короткую речь. Аверелл Гарриман говорил от имени Соединенных Штатов. Он должен был остановиться в американском посольстве. Молотов доставил меня в своей машине в предназначенную для меня резиденцию, находящуюся в 8 милях от Москвы, - на государственную дачу номер 7. Когда мы проезжали по улицам Москвы, которые казались очень пустынными, я опустил стекло, чтобы дать доступ воздуху, и, к моему удивлению, обнаружил, что стекло имеет толщину более двух дюймов. Это превосходило все известные мне рекорды. "Министр говорит, что это более надежно", - сказал переводчик Павлов. Через полчаса с небольшим мы прибыли на дачу.
x x x
Все было подготовлено с тоталитарной расточительностью. В мое распоряжение был предоставлен в качестве адъютанта огромного роста офицер, обладавший великолепной внешностью (я думаю, он принадлежал к княжеской фамилии при царском режиме), который выступал также в роли нашего хозяина и являл собой образец вежливости и внимания. Много опытных слуг в белых куртках и с сияющими улыбками следили за каждым пожеланием или движением гостей. Длинный стол в столовой и различные буфеты были заполнены разными деликатесами и напитками, какие только может предоставить верховная власть. Меня провели через обширную приемную комнату в спальню и ванную, которые имели почти одинаковые размеры. Яркий, почти ослепительный электрический свет показывал безупречную чистоту. Хлынула горячая и холодная вода. Я с нетерпением ждал горячей ванны после продолжительного путешествия в жаре. Все было приготовлено моментально. Я заметил, что над раковинами нет отдельных кранов для холодной и горячей воды, а в раковинах нет затычек. Горячая
[280]
и холодная вода, смешанная до желательной температуры, вытекала через один кран. Кроме того, не приходилось мыть руки в раковине, это можно было делать под струей воды из крана. В скромной форме я применил эту систему у себя дома. Если нет недостатка в воде, то это самая лучшая система.
После всех необходимых погружений и омовений нас угощали в столовой всевозможными отборными блюдами и напитками, в том числе, конечно, икрой и водкой. Кроме того, было много других блюд и вин из Франции и Германии, гораздо больше, чем мы могли или хотели съесть. К тому же у нас оставалось мало времени до отъезда в Москву. Я сказал Молотову, что буду готов встретиться со Сталиным этим вечером, и он предложил, чтобы встреча произошла в 7 часов.
Я прибыл в Кремль и впервые встретился с великим революционным вождем и мудрым русским государственным деятелем и воином, с которым в течение следующих трех лет мне предстояло поддерживать близкие, суровые, но всегда волнующие, а иногда даже сердечные отношения. Наше совещание продолжалось около четырех часов. Поскольку наш второй самолет, в котором находились Брук, Уэйвелл и Кадоган, не прибыл, присутствовали только Сталин, Молотов, Ворошилов, я, Гарриман, а также наш посол и переводчики. Я составил этот отчет на основании записей, которые мы вели, на основании моих собственных воспоминаний, а также телеграмм, которые я посылал в Англию в то время.
Первые два часа были унылыми и мрачными. Я сразу же начал с вопроса о втором фронте, заявив, что хочу говорить откровенно и хотел бы, чтобы Сталин тоже проявил полную откровенность. Я не приехал бы в Москву, если бы не был уверен, что он сможет обсуждать реальные вещи. Когда Молотов был в Лондоне, я говорил ему, что мы пытаемся составить планы диверсии во Франции. Я также разъяснил Молотову, что не могу дать никаких обещаний относительно 1942 года, и вручил Молотову меморандум по этому вопросу. После этого англичанами и американцами было проведено исчерпывающее изучение проблемы. Английское и американское правительства не считают для себя возможным предпринять крупную операцию в сентябре, являющемся последним месяцем, в течение которого можно полагаться на погоду. Однако, как это известно Сталину, они гото-
[281]
вятся к очень большой операции в 1943 году. С этой целью сейчас установлены сроки прибытия в Соединенное Королевство миллиона американских солдат на их сборный пункт весной 1943 года, что составит экспедиционную армию в 27 дивизий, к которым английское правительство готово добавить 21 дивизию. Почти половину этих войск составят бронетанковые войска. Пока что в Соединенное Королевство прибыли только 2,5 американской дивизии, однако большие перевозки будут осуществлены в октябре, ноябре и декабре.
Я сказал Сталину, что хорошо понимаю, что этот план не дает никакой помощи России в 1942 году, но считаю возможным, что, когда план 1943 года будет готов, вполне может оказаться, что немцы будут иметь более сильную армию на Западе, чем теперь. В этот момент лицо Сталина нахмурилось, но он не прервал меня. Затем я сказал, что у меня есть серьезные доводы против атаки на французское побережье в 1942 году. Имеющихся у нас десантных судов хватит лишь для высадки первого эшелона десанта на укрепленном побережье - их хватит для того, чтобы высадить шесть дивизий и поддерживать их. Если высадка окажется успешной, могли бы быть посланы и другие дивизии, но лимитирующим фактором являются десантные суда, которые теперь строятся в очень большом количестве в Соединенном Королевстве, а особенно в Соединенных Штатах. Вместо одной дивизии, которая могла бы быть доставлена в этом году, в будущем году окажется возможным доставить восемь или десять.
Сталин становился все мрачнее и мрачнее; казалось, он не был убежден моими доводами и спросил, разве невозможно атаковать какую-либо часть французского побережья. Я показал ему карту, из которой было видно, насколько трудно создать воздушное прикрытие где-либо, кроме как непосредственно по ту сторону Ла-Манша. Он, казалось, не понял этого и задал несколько вопросов о радиусе действия самолетов-истребителей.
Разве они не могли бы, например, все время прилетать и улетать? Я разъяснил, что они, конечно, могли бы прилетать и улетать, но при таком радиусе у них не оставалось бы времени, чтобы сражаться, и я добавил, что воздушное прикрытие необходимо держать развернутым для того, чтобы оно приносило какую-то пользу. Он затем сказал, что во Франции нет ни одной германской
[282]
дивизии, представляющей какую-нибудь ценность. Я возражал против этого заявления. Во Франции находится 25 германских дивизий, причем 9 из них являются дивизиями первой линии. Он покачал головой. Я сказал, что взял с собой начальника имперского генерального штаба, чтобы подобные вопросы могли быть подробно рассмотрены с русским генеральным штабом. Существует граница, за пределами которой государственные деятели не могут вести переговоры такого рода.
Сталин, мрачное настроение которого к этому времени значительно усилилось, сказал, что, насколько он понимает, мы не можем создать второй фронт со сколько-нибудь крупными силами и не хотим даже высадить шесть дивизий. Я ответил, что дело обстоит так. Мы могли бы высадить шесть дивизий, но их высадка принесла бы больше вреда, чем пользы, ибо она сильно повредила бы большой операции, намечаемой на будущий год. Война - это война, но не безрассудство, и было бы глупо навлечь катастрофу, которая не принесет пользу никому. Я выразил опасение, что привезенные мною известия не являются хорошими известиями. Если бы, бросив в дело 150 - 200 тысяч человек, мы могли оказать ему помощь, отвлекая с русского фронта существенные германские силы, мы не отказались бы от такого курса из-за потерь. Однако, если это не отвлечет с русского фронта солдат и испортит перспективы 1943 года, то такое решение было бы большой ошибкой.
Сталин, который стал держать себя нервно, сказал, что он придерживается другого мнения о войне. Человек, который не готов рисковать, не может выиграть войну. Почему мы так боимся немцев? Он не может этого понять. Его опыт показывает, что войска должны быть испытаны в бою. Если не испытать в бою войска, нельзя получить никакого представления о том, какова их ценность. Я спросил, задавался ли он когда-нибудь вопросом, почему Гитлер не вторгся в Англию в 1940 году, когда его мощь была наивысшей, а мы имели только 20 тысяч обученных солдат, 200 пушек и 50 танков. Он не вторгся. Факт таков, что Гитлер испугался этой операции. Не так легко преодолеть Ла-Манш. Сталин ответил, что здесь не может быть аналогии. Высадка Гитлера в Англии встретила бы сопротивление народа, тогда как в случае английской высадки во Франции народ будет на стороне англичан.
[283]
Я указал, что поэтому тем более важно, чтобы в результате отступления народ Франции не оказался перед угрозой мести Гитлера и чтобы не потерять зря эти* людей, которые будут нужны во время большой операции в 1943 году.
Наступило гнетущее молчание. В конце концов Сталин сказал, что, если мы не можем произвести высадку во Франции в этом году, он не вправе требовать этого или настаивать на этом, но он должен сказать, что не согласен с моими доводами.
x x x
Затем я развернул карту Южной Европы, Средиземного моря и Северной Африки. Что представляет собой второй фронт? Представляет ли он собой только высадку на укрепленном побережье против Англии? Или он способен принять форму какого-нибудь другого большого предприятия, которое может быть полезным для общего дела? Я считал, что лучше постепенно обратить его внимание на Юг. Если бы, например, мы могли удерживать врага у Па-де-Кале путем концентрации наших войск в Англии и в то же время атаковать в другом месте, например, на Луаре, на Жиронде или, возможно, на Шельде, - это было бы многообещающим делом. Была, конечно, дана общая картина большой операции будущего года. Сталин опасался, что она неосуществима. Я сказал, что, конечно, будет трудно высадить миллион солдат, однако нам придется проявить настойчивость и попытаться.
Затем мы перешли к бомбардировкам Германии, что вызвало общее удовлетворение. Сталин подчеркнул, что очень важно наносить удары моральному состоянию германского населения. Он сказал, что придает величайшее значение бомбардировкам и что ему известно, что наши налеты имеют громадные последствия в Германии.
После разговора на эту тему, который ослабил напряжение, Сталин заметил, что в результате нашей долгой беседы создается впечатление, что мы не собираемся предпринять ни "Следжхэммер", ни "Раунд-ап" * и что мы хотим довольствоваться бомбардировками Германии. Я решил покончить с самым худшим вначале и создать подходящую атмосферу для проекта, сообщить
----------------------------------------
* План вторжения через Ла-Манш во Францию.
[284]
о котором я прибыл. Поэтому я не пытался сразу же рассеять мрачную атмосферу. Я специально просил, чтобы в момент опасности между друзьями и товарищами проявлялась полная откровенность. Однако во время беседы господствовала обстановка вежливости и достоинства.
x x x
Наступил момент пустить в ход "Торч". Я сказал, что хочу вернуться к вопросу о втором фронте в 1942 году, ради чего я приехал. Я не считаю, что Франция является единственным местом для такой операции. Есть другие места, и мы с американцами приняли решение относительно другого плана, который американский президент разрешил мне сообщить секретно Сталину. Сейчас я приступил к этому. Я подчеркнул большое значение секретности. При этом Сталин привстал, улыбнулся и сказал, что, как он надеется, никакие сообщения по этому поводу не появятся в английской печати.
Затем я точно разъяснил операцию "Торч". Когда я закончил свой рассказ, Сталин проявил живейший интерес. Прежде всего он задал вопрос, что случится в Испании и вишистской Франции. Несколько позднее он заметил, что операция правильна с военной точки зрения, однако у него есть политические сомнения относительно ее влияния на Францию. Он, в частности, спросил о сроках, и я сказал - не позднее 30 октября, однако президент и все мы стараемся передвинуть срок на 7 октября. Это, казалось, вызвало большое облегчение у троих русских.
Я затем говорил о том, какие военные преимущества принесет освобождение Средиземного моря - оно даст возможность открыть еще один фронт. В сентябре мы должны одержать победу в Египте, а в октябре - в Северной Африке, все время удерживая врага в Северной Франции.
Если к концу года мы сможем овладеть Северной Африкой, мы могли бы угрожать брюху гитлеровской Европы, и эта операция должна рассматриваться в сочетании с операцией 1943 года. Это и есть то, что мы с американцами решили сделать.
Чтобы проиллюстрировать свои разъяснения, я тем временем нарисовал крокодила и объяснил Сталину с по-
[285]
мощью этого рисунка, как мы намереваемся атаковать мягкое брюхо крокодила, в то время как мы атакуем его жесткую морду. Сталин, который был теперь очень заинтересован, сказал: "Дай бог, чтобы это предприятие удалось".
Я подчеркнул, что мы хотим облегчить бремя русских. Если мы попытаемся сделать это в Северной Франции, то натолкнемся на отпор. Если мы предпримем попытку в Северной Африке, то у нас будут хорошие шансы на победу, и тогда мы могли бы помочь в Европе. Если бы мы могли овладеть Северной Африкой, то Гитлеру пришлось бы отозвать свои воздушные силы, в противном случае мы уничтожили бы его союзников, даже, например, Италию, и произвели бы высадку. Операция окажет серьезное влияние на Турцию и на всю Южную Европу, и я боюсь только того, что нас могут опередить. Если Северная Африка будет завоевана в этом году, мы могли бы предпринять смертельную атаку против Гитлера в следующем году. Это явилось поворотным моментом в нашем разговоре.
Сталин затем начал говорить о различных политических трудностях. Не будет ли неправильно истолкован во Франции захват англичанами и американцами районов, где намечена операция "Торч"? Что мы предпримем в отношении де Голля? Я сказал, что мы не хотим, чтобы на этом этапе он вмешивался в операцию. Французы (вишистские), вероятно, станут стрелять в деголлевцев, но вряд ли они будут стрелять в американцев. Гарриман очень настойчиво поддержал это, сославшись на сообщение, которым президент доверяет, от американских агентов на всей территории проведения операции "Торч", а также на мнение адмирала Леги.
x x x
В этот момент Сталин, по-видимому, внезапно оценил стратегические преимущества операции "Торч". Он перечислил четыре основных довода в ее пользу. Во-первых, это нанесет Роммелю удар с тыла; во-вторых, это запугает Испанию; в-третьих, это вызовет борьбу между немцами и французами во Франции; в-четвертых, это поставит Италию под непосредственный удар.
Это замечательное заявление произвело на меня глу-
[286]
бокое впечатление. Оно показывало, что русский диктатор быстро и полностью овладел проблемой, которая до этого была новой для него. Очень немногие из живущих людей могли бы в несколько минут понять соображения, над которыми мы так настойчиво бились на протяжении ряда месяцев. Он все это оценил молниеносно.
Я упомянул пятую причину, а именно, сокращение морского пути через Средиземное море. Сталину хотелось знать, можем ли мы пройти через Гибралтарский пролив. Я сказал, что все будет в порядке. Я сообщил ему также об изменениях в командовании в Египте и о нашей решимости дать там решающий бой в конце августа или в сентябре. Наконец, стало ясно, что всем им нравится "Торч", хотя Молотов спросил, нельзя ли осуществить эту операцию в сентябре.
Затем я добавил: "Франция подавлена, и мы хотим подбодрить ее". Франция поняла значение событий на Мадагаскаре и в Сирии. Прибытие американцев приведет к тому, что французская нация перейдет на нашу сторону. Это испугает Франко. Немцы, может быть, сразу же скажут французам: "Отдайте нам ваш флот и Тулон". Это вновь возбудило бы антагонизм между Виши и Гитлером.
Я затем коснулся вопроса о возможности использования англо-американской авиации на южном фланге русских армий, чтобы защищать Каспийское море и Кавказские горы и вообще сражаться на этом театре. Однако я не говорил о деталях, поскольку нам, конечно, надо было сначала выиграть нашу битву в Египте и я не был знаком с планами президента относительно участия американцев. Если Сталину понравится эта идея, мы займемся детальной ее разработкой. Он ответил, что они будут очень благодарны за эту помощь, но вопрос о размещении английской авиации потребует детального изучения. Я был очень заинтересован этим проектом, ибо он привел бы к более ожесточенным боям между англо-американской авиацией и немцами и все это помогло бы завоевать господство в воздухе при более благоприятных условиях, чем тогда, когда надо сидеть и ждать возникновения опасности на Па-де-Кале.
Затем мы собрались около большого глобуса, и я разъяснил Сталину, какие громадные преимущества даст освобождение от врага Средиземного моря. Я ска-
[287]
зал Сталину, что если он захочет опять увидеться со мной, то я в его распоряжении. Он ответил, что по русскому обычаю гость должен сказать о своих желаниях и что он готов принять меня в любое время. Теперь он знал самое худшее, и мы все-таки расстались в атмосфере доброжелательства.
Встреча продолжалась почти четыре часа. Потребовалось полчаса с небольшим, чтобы добраться до государственной дачи номер 7. Хотя я был сильно утомлен, я продиктовал после полуночи телеграммы военному кабинету и президенту Рузвельту, а затем крепко и надолго заснул с сознанием, что, по крайней мере, лед сломлен и установлен человеческий контакт.
МОСКВА. ОТНОШЕНИЯ УСТАНОВЛЕНЫ
На следующее утро я проснулся поздно в моем роскошном помещении. Был четверг 13 августа - этот день всегда был для меня "днем Бленгейма"(9). Я договорился, что в полдень нанесу визит Молотову в Кремле, чтобы разъяснить ему полнее и яснее характер различных операций, которые мы имели в виду. При встрече я сказал, что было бы вредно для общего дела, если бы вследствие взаимных обвинений из-за отказа от операции "Следжхэммер" мы были бы вынуждены публично доказывать нецелесообразность таких операций. Я разъяснил также более подробно политическое значение операции "Торч". Он слушал вежливо, но ничего не говорил. Я предложил ему, чтобы моя встреча со Сталиным состоялась в 10 часов этим вечером. Позднее, днем, мне сообщили, что удобнее было бы устроить встречу в 11 часов вечера. Меня спросили, не захочу ли я взять с собой Гарримана, поскольку речь будет идти о тех же вопросах, что и накануне вечером. Я ответил "да" и сказал, что мне хотелось бы также взять с собой Кадогана, Брука, Уэйвелла и Теддера, которые тем временем благополучно прибыли из Тегерана на русском самолете, поскольку существовала опасность возникновения пожара на их самолете "либерейтор".
Прежде чем покинуть эту изысканную строгую комнату дипломата, я повернулся к Молотову и сказал: "Сталин допустил бы большую ошибку, если бы обошелся
[288]
с нами сурово, после того как мы проделали такой большой путь. Такие вещи не часто делаются обеими сторонами сразу". Молотов впервые перестал быть чопорным. "Сталин, - сказал он, - очень мудрый человек. Вы можете быть уверены, что, какими бы ни были его доводы, он понимает все. Я передам ему то, что вы сказали".
x x x
Мы все прибыли в Кремль в И часов вечера и были приняты только Сталиным и Молотовым, при которых находился их переводчик. Затем начался крайне неприятный разговор. Сталин передал мне документ. Когда он был переведен, я сказал, что отвечу на него в письменной форме и что Сталин должен понять, что мы приняли решение относительно курса, которому надо следовать, и упреки тщетны. После этого мы спорили почти два часа. За это время он сказал очень много неприятных вещей, особенно о том, что мы слишком боимся сражаться с немцами и что если бы мы попытались это сделать, подобно русским, то мы убедились бы, что это не так уж плохо; что мы нарушили наше обещание относительно "Следжхэммера"; что мы не выполнили обещания в отношении поставок России и посылали лишь остатки после того, как взяли себе все, в чем мы нуждались. По-видимому, эти жалобы были адресованы в такой же степени Соединенным Штатам, как и Англии.
Я решительно отверг все его утверждения, но без каких-либо колкостей. Мне кажется, он не привык к тому, чтобы ему неоднократно противоречили. Однако он вовсе не рассердился и даже не был возбужден. Он повторил свое мнение, что англичане и американцы смогли бы высадить шесть или восемь дивизий на Шербурском полуострове, поскольку они обладают господством в воздухе. Он считал, что если бы английская армия так же много сражалась с немцами, как русская армия, то она не боялась бы так сильно немцев. Русские и, конечно, английская авиация показали, что немцев можно бить. Английская пехота могла бы сделать то же самое при условии, если бы она действовала одновременно с русскими.
Я вмешался и заявил, что согласен с замечаниями Сталина по поводу храбрости русской армии. Предложе-
[289]
ние о высадке в Шербуре не учитывает существования Ла-Манша. Наконец Сталин сказал, что нет смысла продолжать разговор на эту тему. Он вынужден принять наше решение. Затем он отрывисто пригласил нас на обед в 8 часов следующего вечера.
Принимая приглашение, я сказал, что вылечу на самолете на рассвете следующим утром, то есть 15-го. Джо, казалось, был несколько озабочен этим и спросил, не смогу ли я остаться дольше. Я ответил, что, конечно, могу, если это принесет какую-нибудь пользу, и что во всяком случае я останусь еще на день. Я воскликнул затем, что в его позиции не чувствуется уз товарищества. Я проделал большой путь, чтобы установить хорошие деловые отношения. Мы сделали все возможное, чтобы помочь России, и будем продолжать это делать. Мы были покинуты в полном одиночестве в течение года в борьбе против Германии и Италии. Теперь, когда три великие нации стали союзниками, победа обеспечена, при условии, если мы не разойдемся и т. д. Когда я говорил это, я был несколько возбужден, и, прежде чем сказанное мною успели перевести, Сталин заметил, что ему нравится тон моего высказывания. После этого начался разговор в несколько менее напряженной атмосфере.
Сталин начал длительное обсуждение, касающееся двух русских минометов, стреляющих ракетами, действие которых, по его словам, было опустошительным. Он предложил показать их нашим экспертам, если они могут обождать. Он сказал, что предоставит нам всю информацию об этих минометах, но не будет ли нами дано что-нибудь взамен? Не должно ли существовать соглашение об обмене информацией по поводу изобретений? Я сказал, что мы дадим им все, не торгуясь, за исключением лишь тех приспособлений, которые, если они окажутся на самолетах над вражескими позициями и будут сбиты, сделают для нас более трудной бомбардировку Германии. Он согласился с этим. Он также согласился с тем, чтобы его военные представители встретились с нашими генералами, и такая встреча была намечена на 3 часа дня. Я сказал, что им потребуется по крайней мере 4 часа, чтобы полностью разобраться в различных технических вопросах, связанных с операциями "Следжхэммер", "Раунд-ап" и "Торч". Он как-то заметил, что операция "Торч" "правильна с военной точки зрения", но что политическая сторона дела требует более деликатного, то есть
[290]
более внимательного отношения. Время от времени он возвращался к "Следжхэммеру" и выражал свое недовольство по этому поводу. Когда он сказал, что наше обещание не было выполнено, я ответил: "Я отвергаю это заявление. Каждое обещание было выполнено". И я сослался на памятную записку, которую передал Молотову. Он как будто извинился, заявив, что выражает свое искреннее и честное мнение, что между нами нет недоверия, а существует только расхождение во взглядах.
Наконец, я задал вопрос по поводу Кавказа. Намерен ли он защищать горную цепь и каким количеством дивизий? При обсуждении этого вопроса он послал за макетом хребта и совершенно откровенно и с явным знанием дела разъяснил прочность этого барьера, для защиты которого, по его словам, имеется 25 дивизий. Он указал на различные горные проходы и сказал, что они будут обороняться. Я спросил, укреплены ли они, и он ответил: "Да, конечно". Линия фронта русских, до которой враг еще не дошел, находилась севернее основного хребта. Он сказал, что им придется держаться в течение двух месяцев, когда снег сделает горы непроходимыми. Он заявил, что вполне уверен в том, что они смогут это сделать, а также подробно говорил о силе Черноморского флота, который был сосредоточен в Батуми.
Вся эта часть беседы была менее напряженной, однако, когда Гарриман задал вопрос по поводу планов доставки американских самолетов через Сибирь, на что русские лишь недавно дали согласие после продолжительных настояний американцев, он ответил отрывисто: "Войны не выигрывают планами". Гарриман все время поддерживал меня, и ни один из нас не сделал ни малейшей уступки и не произнес ни одного горького слова.
Сталин раскланялся с нами и протянул мне на прощание свою руку, и я пожал ее.
x x x
14 августа я сообщил военному кабинету следующее: "Мы спрашивали себя, какова причина этого явления и такой перемены после того, как накануне вечером мы достигли благоприятной почвы. Мне кажется наиболее вероятным, что его Совет комиссаров воспринял известие, которое я привез, не так хорошо, как он. Возможно,
[291]
они обладают большей властью, чем мы думаем, но меньше знают дело. Возможно, он фиксировал свою позицию для будущих целей и в их интересах, а также давал выход своему раздражению. Кадоган говорит, что переход на такой более жесткий тон последовал за открытием переговоров Идена в рождественские дни, а Гарриман говорит, что эта тактика была также использована в начале миссии Бивербрука.
Мое обдуманное мнение таково, что в душе, поскольку она есть у него, Сталин знает, что мы правы и что шесть дивизий в операции "Следжхэммер" не принесли бы ему пользы в этом году. Больше того, я убежден, что его уверенное и быстрое военное суждение делает его сильным сторонником операции "Торч". По-моему, не исключено, что он внесет поправки. Я не отказываюсь от такой надежды. Во всяком случае, я уверен, что лучше было объясниться так, а не как-либо иначе. Никогда за все время не было сделано ни малейшего намека на то, что они не будут продолжать сражаться, и я лично думаю, что Сталин вполне уверен в том, что он победит.
Я делаю большую скидку, учитывая напряжение, которое они испытывают. Наконец, я думаю, что они хотят полной огласки нашего визита".
x x x
Ниже приводится памятная записка, которую Сталин вручил мне:
Премьер Сталин - премьер-министру
13 августа 1942 года
"В результате обмена мнений в Москве, имевшего место 12 августа с. г., я установил, что Премьер-Министр Великобритании г. Черчилль считает невозможной организацию второго фронта в Европе в 1942 году.
Как известно, организация второго фронта в Европе в 1942 году была предрешена во время посещения Молотовым Лондона и она была отражена в согласованном англо-советском коммюнике, опубликованном 12 июня с. г.
Известно также, что организация второго фронта в Европе имела своей целью отвлечение немецких сил
[292]
с восточного фронта на Запад, создание на Западе серьезной базы сопротивления немецко-фашистским силам и облегчение таким образом положения советских войск на советско-германском фронте в 1942 году.
Вполне понятно, что Советское Командование строило план своих летних и осенних операций в расчете на создание второго фронта в Европе в 1942 году.
Легко понять, что отказ Правительства Великобритании от создания второго фронта в 1942 году в Европе наносит моральный удар всей советской общественности, рассчитывающей на создание второго фронта, осложняет положение Красной Армии на фронте и наносит ущерб планам Советского Командования.
Я уже не говорю о том, что затруднения для Красной Армии, создающиеся в результате отказа от создания второго фронта в 1942 году, несомненно, должны будут ухудшить военное положение Англии и всех остальных союзников.
Мне и моим коллегам кажется, что 1942 год представляет наиболее благоприятные условия для создания второго фронта в Европе, так как почти все силы немецких войск, и притом лучшие силы, отвлечены на восточный фронт, а в Европе оставлено незначительное количество сил, и притом худших сил. Неизвестно, будет ли представлять 1943 год такие же благоприятные условия для создания второго фронта, как 1942 год. Мы считаем поэтому, что именно в 1942 году возможно и следует создать второй фронт в Европе. Но мне, к сожалению, не удалось убедить в этом господина Премьер-Министра Великобритании, а г. Гарриман, представитель Президента США при переговорах в Москве, целиком поддержал господина Премьер-Министра".
Следующим утром, хорошо отдохнув, я подготовил с помощью начальника имперского генерального штаба и Кадогана следующий ответ, который казался мне подходящим и исчерпывающим.
Премьер-министр - премьеру Сталину
14 августа 1942 года
"1. Самым лучшим видом второго фронта в 1942 году, единственно возможной значительной по масштабу операцией со стороны Атлантического океана является
[293]
"Торч". Если эта операция сможет быть осуществлена в октябре, она окажет больше помощи России, чем всякий иной план. Эта операция подготовляет также путь на 1943 год и обладает четырьмя преимуществами, о которых упоминал премьер Сталин в беседе 12 августа. Британское Правительство и Правительство Соединенных Штатов приняли решение об этом, и все приготовления идут самым ускоренным темпом.
2. По сравнению с "Торч" нападение шести или восьми англо-американских дивизий на полуостров Шербур и на острова Канала было бы рискованной и бесплодной операцией. Немцы располагают на Западе достаточным количеством войск, чтобы блокировать нас на этом узком полуострове при помощи укрепленных линий, и они сконцентрировали бы в этом месте все свои военно-воздушные силы, имеющиеся у них на Западе. По мнению всех британских военно-морских, военных и воздушных органов, операция могла бы окончиться лишь катастрофой. Если бы даже удалось создать предмостное укрепление, то это не отвлекло бы ни одной дивизии из России. Это было бы также гораздо более кровоточащей раной для нас, чем для противника, и на это были бы расточительно и бесцельно израсходованы опытные кадры и десантные средства, необходимые для настоящих операций в 1943 году. Такова наша окончательная точка зрения. Начальник Имперского генерального штаба обсудит детали с русскими командующими в любой степени, которая может быть желательной.
3. Ни Великобритания, ни Соединенные Штаты не нарушили никакого обещания. Я обращаю внимание на пункт 5 моего меморандума, врученного г-ну Молотову 10 июня 1942 года, в котором отчетливо сказано: "Поэтому мы не можем дать никакого обещания". Этот меморандум явился результатом длительных переговоров, в которых было исчерпывающим образом разъяснено, что существуют весьма малые шансы на принятие подобного плана. Некоторые из бесед, в которых были даны эти разъяснения, записаны.
4. Однако все разговоры относительно англо-американского вторжения во Францию в этом году ввели противника в заблуждение и сковали его значительные военно-воздушные и сухопутные силы на французском побережье Канала. Общим интересам, в особенности русским интересам, был бы нанесен ущерб, если бы возникли
[294]
какие-либо публичные споры, при которых Британское Правительство было бы вынуждено раскрыть народу убийственный аргумент, которым, по его мнению, оно располагает против операции "Следжхэммер". Были бы значительно обескуражены русские армии, которые были обнадежены по этому поводу, и противник смог бы свободно оттянуть дальнейшие силы с Запада. Самым разумным методом было бы использовать "Следжхэммер" в качестве прикрытия для "Торч" и провозгласить "Торч", когда он начнется, как второй фронт. Это то, что мы намереваемся сделать.
5. Мы не можем согласиться с тем, что переговоры с г-ном Молотовым о втором фронте, поскольку они были ограничены как устными, так и письменными оговорками, дали бы какое-либо основание для изменения стратегических планов русского верховного командования.
6. Мы вновь подтверждаем нашу решимость оказывать нашим русским союзникам помощь всеми возможными средствами.
x x x
Этим вечером мы были на официальном обеде в Кремле, на котором присутствовало около 40 человек, в том числе некоторые высокопоставленные военные, члены Политбюро и другие высшие официальные лица. Сталин и Молотов радушно принимали гостей. Такие обеды продолжаются долго, и с самого начала было произнесено в форме очень коротких речей много тостов и ответов на них. Распространялись глупые истории о том, что эти советские обеды превращаются в попойки. В этом нет ни доли правды. Маршал и его коллеги неизменно пили после тостов из крошечных рюмок, делая в каждом случае лишь маленький глоток. Меня изрядно угощали.
Во время обеда Сталин оживленно говорил со мной через переводчика Павлова. "Несколько лет назад, - сказал он, - нас посетили Джордж Бернард Шоу и леди Астор". Леди Астор предложила пригласить Ллойд Джорджа посетить Москву, на что Сталин ответил: "Для чего нам приглашать его? Он возглавлял интервенцию". На это леди Астор сказала: "Это неверно. Его ввел в заблуждение Черчилль". "Во всяком случае, - сказал Сталин. -
[295]
Ллойд Джордж был главой правительства и принадлежал к левым. Он нес ответственность, а мы предпочитаем открытых врагов притворным друзьям". "Ну что же, с Черчиллем теперь покончено", - заметила леди Астор. "Я не уверен, - ответил Сталин. - В критический момент английский народ может снова обратиться к этому старому боевому коню". Здесь я прервал его замечанием: "В том, что она сказала, много правды. Я принимал весьма активное участие в интервенции, и я не хочу, чтобы вы думали иначе". Он дружелюбно улыбнулся, и тогда я спросил: "Вы простили меня?" "Премьер Сталин говорит, - перевел Павлов, - что все это относится к прошлому, а прошлое принадлежит Богу".
x x x
Во время одной из моих последних бесед со Сталиным я сказал: "Лорд Бивербрук сообщил мне, что во время его поездки в Москву в октябре 1941 года вы спросили его: "Что имел в виду Черчилль, когда заявил в парламенте, что он предупредил меня о готовящемся германском нападении?" "Да, я действительно заявил это, - сказал я, - имея в виду телеграмму, которую я отправил вам в апреле 1941 года". И я достал телеграмму, которую сэр Стаффорд Криппс доставил с запозданием. Когда телеграмма была прочтена и переведена Сталину, тот пожал плечами: "Я помню ее. Мне не нужно было никаких предупреждений. Я знал, что война начнется, но я думал, что мне удастся выиграть еще месяцев шесть или около этого". Во имя нашего общего дела я удержался и не спросил, что произошло бы с нами всеми, если бы мы не выдержали натиска, пока он предоставлял Гитлеру так много ценных материалов, времени и помощи.
x x x
Как только я смог, я послал более официальный отчет о банкете Эттли и президенту.
Бывший военный моряк - заместителю премьер-министра и президенту Рузвельту
17 августа 1942 года
[296]
"1. Обед прошел в весьма дружественной атмосфере при обычных русских церемониях. Уэйвелл произнес великолепную речь на русском языке. Я предложил выпить за здоровье Сталина, а Александр Кадоган предложил тост за гибель и проклятие нацистов. Хотя я сидел по правую руку от Сталина, я не имел возможности поговорить с ним о серьезных вещах. Сталина и меня сфотографировали вместе, а также с Гарриманом. Сталин произнес довольно длинную речь в честь "Интеллидженс сервис", в которой он сделал любопытное упоминание о Дарданеллах в 1915 году, сказав, что англичане победили, а немцы и турки уже отступали, но мы не знали этого, потому что наша разведка была несовершенной. Нарисованная им картина, хотя и была неточной, по-видимому, предназначалась для меня в качестве комплимента.
2. Я уехал примерно в 1 час 30 минут ночи, так как боялся, что нам придется застрять на просмотре длинного фильма, а я был утомлен. Когда я прощался со Сталиным, он сказал, что существующие разногласия касаются только методов. Я сказал, что мы попытаемся устранить даже и эти разногласия своими делами. После сердечного рукопожатия я направился к выходу и уже сделал несколько шагов по заполненной людьми комнате, но он поспешил вслед за мной и проводил меня очень далеко по коридорам и лестницам до парадной двери, где мы снова пожали друг другу руки.
3. В своем отчете вам о встрече в четверг вечером я, быть может, смотрел на вещи слишком мрачно. Я считаю, что я должен сделать скидку на действительно прискорбное разочарование, которое они испытывают здесь в связи с тем, что мы ничего не можем сделать, чтобы помочь им в их колоссальной борьбе. В конце концов они проглотили эту горькую пилюлю. Теперь мы должны обратить все свое внимание на ускорение операции "Торч" и на разгром Роммеля".
x x x
Мы со Сталиным договорились о встречах между руководящими военными представителями обеих сторон. 15 августа состоялось два совещания.
Я послал следующее сообщение об их результатах Эттли и президенту Рузвельту:
[297]
"На совещании в Москве в субботу (15 августа) Ворошилов и Шапошников встретились с Бруком, Уэйвеллом и Теддером, которые подробно изложили причины отказа от операции "Следжхэммер". Это не произвело никакого впечатления, поскольку русские, хотя и были настроены вполне благосклонно, действовали по строгим инструкциям. Они даже не пытались сколько-нибудь серьезно и подробно обсуждать этот вопрос. Через некоторое время начальник имперского генерального штаба попросил сообщить ему подробно о положении на Кавказе, на что Ворошилов ответил, что он не уполномочен говорить на эту тему, но попросит соответствующих полномочий. В связи с этим днем состоялось второе заседание, на котором русские повторили то, что Сталин сообщил нам, а именно, что 25 дивизий будет выделено для обороны кавказских горных позиций и проходов по обе стороны и что, как они полагают, им удастся удержать Батуми, Баку и кавказскую горную цепь до тех пор, пока зимние снега значительно не улучшат их положение. Однако начальник имперского генерального штаба не успокоился. Так, например, Ворошилов заявил, что все проходы укреплены, но, когда начальник имперского генерального штаба летел на высоте 150 футов вдоль западного берега Каспийского моря, он видел, что северная линия обороны только начала возводиться вместе с противотанковыми заграждениями, дотами и т. п. В частной беседе со мной Сталин открыл мне другие веские основания своей уверенности, в том числе и план широкого контрнаступления, но он просил меня держать это в особом секрете, и я не буду дальше об этом распространяться здесь. Я лично считаю, что существуют равные шансы и на то, что они выдержат, но начальник имперского генерального штаба не уверен в этом.
x x x
Меня обижало многое, что говорилось на наших совещаниях. Я делал всяческие скидки на то напряжение, которое испытывали советские руководители в условиях, когда они вели кровопролитные сражения на фронте почти в 2 тысячи миль, а немцы находились в 50 милях от Москвы и двигались к Каспийскому морю. Технические военные переговоры шли не особенно успешно. Наши
[298]
генералы задавали всевозможные вопросы, на которые их советские коллеги не были уполномочены отвечать. Единственное требование Советов было - "второй фронт сейчас". В конце концов Брук даже повел себя несколько резко, и военное совещание было прервано довольно внезапно.
Нам предстояло вылететь на рассвете 16-го. Накануне вечером, в 7 часов, я отправился попрощаться со Сталиным. Состоялась полезная и важная беседа. В частности, я спросил, сможет ли он удержать кавказские горные проходы и помешать немцам достигнуть Каспийского моря, захватить нефтепромыслы в районе Баку, воспользоваться связанными с этим преимуществами и затем рвануться на юг через Турцию или Персию. Он разостлал на столе карту и сказал со спокойной уверенностью: "Мы остановим их. Они не перейдут через горы". Он добавил: "Ходят слухи, что турки нападут на нас в Туркестане *. Если это верно, то я смогу расправиться и с ними". Я сказал, что нет такой опасности. Турки намерены держаться в стороне и, конечно, не захотят ссориться с Англией.
Наша беседа, длившаяся час, подходила к концу, и я поднялся и начал прощаться. Сталин вдруг, казалось, пришел в замешательство и сказал особенно сердечным тоном, каким он еще не говорил со мной: "Вы уезжаете на рассвете. Почему бы нам не отправиться ко мне домой и не выпить немного?" Я сказал, что в принципе я всегда за такую политику. Он повел меня через многочисленные коридоры и комнаты до тех пор, пока мы не вышли на безлюдную мостовую внутри Кремля и через несколько сот шагов пришли в квартиру, в которой он жил. Он показал мне свои личные комнаты, которые были среднего размера и обставлены просто и достойно. Их было четыре - столовая, кабинет, спальня и большая ванная. Вскоре появилась сначала очень старая экономка, а затем красивая рыжеволосая девушка, которая покорно поцеловала своего отца. Он взглянул на меня с усмешкой в глазах, и мне показалось, что он хотел сказать: "Видите, мы, большевики, тоже живем семейной жизнью". Дочь Сталина начала накрывать на стол, и вскоре экономка появилась с несколькими блюдами. Тем временем Сталин раскупоривал разные бутылки, которые вскоре составили
----------------------------------------
* Так в оригинале. - Прим. ред.
[299]
внушительную батарею. Затем он сказал: "Не позвать ли нам Молотова? Он беспокоится о коммюнике. Мы могли бы договориться о нем здесь. У Молотова есть одно особенное качество - он может пить". Тогда я понял, что предстоит обед. Я собирался обедать на государственной даче номер 7, где меня ждал польский командующий генерал Андерс, но я попросил моего нового и превосходного переводчика майора Бирса позвонить и передать, что я вернусь после полуночи. Вскоре прибыл Молотов. Мы сели за стол, и с двумя переводчиками нас было пятеро. Майор Бирс жил в Москве 20 лет и отлично понимал Сталина, с которым он в течение некоторого времени вел довольно живой разговор, в котором я не мог принять участия.
Мы просидели за этим столом с 8 часов 30 минут утра до 2 часов 30 минут пополудни, что вместе с моей предыдущей беседой составило в целом более семи часов. Обед был, очевидно, импровизированным и неожиданным, но постепенно приносили все больше и больше еды. Мы отведывали всего понемногу, по русскому обычаю, пробуя многочисленные и разнообразные блюда, и потягивали различные превосходные вина. Молотов принял свой самый приветливый вид, а Сталин, чтобы еще больше улучшить атмосферу, немилосердно подшучивал над ним.
Вскоре мы заговорили о конвоях судов, направляемых в Россию. В этой связи он сделал грубое замечание о почти полном уничтожении арктического конвоя в июне. В свое время я уже рассказал об этом инциденте. В то время мне не были известны многие подробности, которые я знаю сейчас.
"Г-н Сталин спрашивает, - сказал Павлов несколько нерешительно, - разве у английского флота нет чувства гордости?" Я ответил: "Вы должны верить мне, что то, что было сделано, было правильно. Я действительно знаю много о флоте и морской войне". "Это означает, - вмешался Сталин, - что я ничего не знаю". "Россия сухопутный зверь, - сказал я, - а англичане морские звери". Он замолчал и вновь обрел свое благодушное настроение. Я перевел разговор на Молотова: "Известно ли маршалу, что его министр иностранных дел во время своей недавней поездки в Вашингтон заявил, что он решил посетить Нью-Йорк исключительно по своей инициативе и что его задержка на обратном пути объяс-
[300]
нялась не какими-нибудь неполадками с самолетом, а была преднамеренной".
Хотя на русском обеде в шутку можно сказать почти все, что угодно, Молотов отнесся к этому довольно серьезно. Но лицо Сталина просияло весельем, когда он сказал: "Он отправился не в Нью-Йорк. Он отправился в Чикаго, где живут другие гангстеры".
Когда отношения были, таким образом, полностью восстановлены, беседа продолжалась. Я заговорил о высадке англичан в Норвегии при поддержке русских и объяснил, что, если бы нам удалось захватить Нордкап зимой и уничтожить там немцев, это открыло бы путь для наших конвоев. Этот план, как можно заключить из предыдущего, всегда был одним из моих излюбленных планов. Казалось, Сталину он понравился, и, обсудив средства его осуществления, мы договорились, что нам следует выполнить его по мере возможности.
x x x
Было уже за полночь, а Кадоган все не появлялся с проектом коммюнике.
"Скажите мне, - спросил я, - на вас лично также тяжело сказываются тяготы этой войны, как проведение политики коллективизации?"
Эта тема сейчас же оживила маршала.
"Ну нет, - сказал он, - политика коллективизации была страшной борьбой".
"Я так и думал, что вы считаете ее тяжелой, - сказал я, - ведь вы имели дело не с несколькими десятками тысяч аристократов или крупных помещиков, а с миллионами маленьких людей".
"С десятью миллионами, - сказал он, подняв руки. - Это было что-то страшное, это длилось четыре года, но для того, чтобы избавиться от периодических голодовок, России было абсолютно необходимо пахать землю тракторами. Мы должны механизировать наше сельское хозяйство. Когда мы давали трактора крестьянам, то они приходили в негодность через несколько месяцев. Только колхозы, имеющие мастерские, могут обращаться с тракторами. Мы всеми силами старались объяснить это крестьянам. Но с ними было бесполезно спорить. После того, как вы изложите все крестьянину, он говорит вам, что он
[301]
должен пойти домой и посоветоваться с женой, посоветоваться со своим подпаском".
Это последнее выражение было новым для меня в этой связи.
"Обсудив с ними это дело, он всегда отвечает, что не хочет колхоза и лучше обойдется без тракторов".
"Это были люди, которых вы называли кулаками?"
"Да, - ответил он, не повторив этого слова. После паузы он заметил: - Все это было очень скверно и трудно, но необходимо".
"Что же произошло?" - спросил я.
"Многие из них согласились пойти с нами, - ответил он. - Некоторым из них дали землю для индивидуальной обработки в Томской области, или в Иркутской, или еще дальше на север, но основная их часть была весьма непопулярна, и они были уничтожены своими батраками".
Наступила довольно длительная пауза. Затем Сталин продолжал: "Мы не только в огромной степени увеличили снабжение продовольствием, но и неизмеримо улучшили качество зерна. Раньше выращивались всевозможные сорта зерна. Сейчас во всей нашей стране никому не разрешается сеять какие бы то ни было другие сорта, помимо стандартного советского зерна. В противном случае с ними обходятся сурово. Это означает еще большее увеличение снабжения продовольствием".
Я воспроизвожу эти воспоминания по мере того, как они приходят мне на память, и помню, какое сильное впечатление на меня в то время произвело сообщение о том, что миллионы мужчин и женщин уничтожаются или навсегда переселяются. Несомненно, родится поколение, которому будут неведомы их страдания, но оно, конечно, будет иметь больше еды и будет благословлять имя Сталина. Я не повторил афоризм Берка: "Если я не могу провести реформ без несправедливости, то не надо мне реформ". В условиях, когда вокруг нас свирепствовала мировая война, казалось бесполезным морализировать вслух.
К часу ночи прибыл Кадоган с проектом коммюнике, и мы занялись его окончательным редактированием. На стол подали молочного поросенка довольно крупных размеров. До сих пор Сталин только пробовал отдельные блюда, но время близилось уже к 3 часам ночи, и это был его обычный обеденный час. Он предложил Кадогану
[302]
вместе с ним атаковать жертву, а когда мой друг отказался, хозяин обрушился на жертву в одиночку. Закончив, он поспешно вышел в соседнюю комнату, чтобы выслушать доклады со всех участков фронта, которые начинали поступать к нему после 2 часов утра. Он возвратился минут через 20, и к тому времени мы согласовали коммюнике. Наконец в 2 часа 30 минут утра я сказал, что должен ехать. Мне нужно было полчаса добираться до дачи и столько же ехать до аэродрома. Голова моя раскалывалась от боли, что было для меня весьма необычным. А мне еще нужно было повидаться с генералом Андерсом. Я просил Молотова не провожать меня на рассвете, так как он явно был очень утомлен. Он посмотрел на меня укоризненно, как бы говоря: "Вы действительно думаете, что я не провожу вас?"
Ниже я приведу опубликованный текст коммюнике:
"Англо-советское коммюнике о переговорах Премьер-Министра Великобритании г-на У. Черчилля с Председателем Совнаркома СССР И. В. Сталиным.
В Москве происходили переговоры между Председателем Совета Народных Комиссаров СССР И. В. Сталиным и Премьер-Министром Великобритании г-ном У. Черчиллем, в которых участвовал господин Гарриман как представитель президента США. В беседах приняли участие Народный Комиссар Иностранных Дел В. М. Молотов, маршал К. Е. Ворошилов - с советской стороны, британский Посол сэр А. Кларк Керр, Начальник Имперского Генерального штаба сэр А. Брук и другие ответственные представители британских вооруженных сил, постоянный заместитель Министра Иностранных Дел сэр Александр Кадоган - с английской стороны.
Был принят ряд решений, охватывающих область войны против гитлеровской Германии и ее сообщников в Европе. Эту справедливую освободительную войну оба правительства исполнены решимости вести со всей силой и энергией до полного уничтожения гитлеризма и всякой подобной тирании.
Беседы, происходившие в атмосфере сердечности и полной откровенности, дали возможность еще раз констатировать наличие тесного содружества и взаимопонимания между Советским Союзом, Великобританией и США в полном соответствии с существующими между ними союзными отношениями".
[303]
x x x
Мы вылетели в 5 часов 30 минут утра. Из Тегерана я направил Сталину следующую телеграмму:
Премьер-министр - премьеру Сталину
16 августа 1942 года
"По прибытии в Тегеран после быстрого и спокойного перелета я пользуюсь случаем поблагодарить Вас за Ваше товарищеское отношение и гостеприимство. Я очень доволен тем, что побывал в Москве: во-первых, потому, что моим долгом было высказаться, и, во-вторых, потому, что я уверен в том, что наша встреча принесет пользу нашему делу. Пожалуйста, передайте привет г-ну Молотову".
Я также направил, как обычно, отчет военному кабинету и президенту Рузвельту.
16 августа 1942 года
"Я отправился попрощаться с г-ном Сталиным вчера в 7 часов вечера, и мы имели приятную беседу, в ходе которой он дал мне полный отчет о положении русских, которое казалось весьма отрадным... В целом, - закончил я, - я определенно удовлетворен своей поездкой в Москву. Я убежден в том, что разочаровывающие сведения, которые я привез с собой, мог передать только я лично, не вызвав действительно серьезного расхождения. Эта поездка была моим долгом. Теперь им известно самое худшее, и, выразив свой протест, они теперь настроены совершенно дружелюбно, и это несмотря на то, что сейчас они переживают самое тревожное и тяжелое время. Кроме того, г-н Сталин абсолютно убежден в больших преимуществах операции "Торч", и я надеюсь, что "Торч" продвигается вперед с нечеловеческой энергией по обе стороны океана".
x x x
Однако здесь уместно хотя бы коротко рассказать о великолепной борьбе и решающей победе русских армий.
[304]
Наступление германской группы армий "А" в направлении Кавказа возглавлялось 1-й танковой армией Клейста, состоявшей из 15 дивизий. Форсировав Дон, она быстро продвигалась, встречая незначительное сопротивление. 9 августа немцы достигли Майкопа и обнаружили, что нефтепромыслы полностью разрушены. Другая колонна 25 августа заняла Моздок, но была задержана на реке Терек и не смогла проникнуть к грозненским нефтепромыслам. Крупнейшие нефтепромыслы Баку все еще находились в 300 милях. На побережье Черного моря 10 сентября был занят Новороссийск, и русский Черноморский флот, укрывшийся там после падения Севастополя, направился в Туапсе, где и оставался. Приказ Гитлера о захвате всего Черноморского побережья не мог быть выполнен. В центре немцы достигли предгорий Кавказа, но не продвинулись дальше. Русское сопротивление, подкреплявшееся свежими войсками, направлявшимися по железной дороге вдоль западного побережья Каспийского моря, повсюду было стойким. Клейст, ослабленный отвлечением сил в районе Сталинграда, продолжал продвигаться с боями до ноября. 2 ноября он захватил Нальчик. Затем началась зима, и все его возможности были исчерпаны.
На фронте германской группы армий "Б" немцы потерпели полное поражение. Гитлера привлекал Сталинград. Само название города бросало ему вызов. Этот город был важным промышленным центром и крупным опорным пунктом на оборонительном фланге, защищающем его главные силы, рвавшиеся к Кавказу. Этот город стал магнитом, притягивавшим к себе основные усилия германской армии и авиации.
Отвлечение на юг 4-танковой армии на помощь группе армий "А" для форсирования Дона также имело серьезные последствия. Оно задержало наступление на Сталинград, и к тому времени, когда эта армия вновь повернула на восток, русские силы, ушедшие за реку, реорганизовались. Сопротивление с каждым днем становилось все более упорным. Только 15 сентября, после тяжелых боев в районе между Доном и Волгой, немцам удалось достигнуть предместий Сталинграда. Лобовые ожесточенные атаки в следующем месяце принесли некоторый успех ценой ужасных, кровопролитнейших боев. Ничто не могло сломить русских, сражавшихся со страстным упорством среди развалин своего города.
[305]
Германские генералы, уже давно обеспокоенные, имели все основания для тревоги. После трехмесячных боев главные объекты кампании - Кавказ, Сталинград и Ленинград - все еще находились в руках русских. Потери были очень тяжелыми, а подкрепления недостаточными. Вместо того чтобы отправлять свежие контингенты для возмещения потерь, Гитлер формировал из них новые и неподготовленные дивизии. С точки зрения военных, уже давно нужно было остановиться, но "бесноватый" не хотел слушать. В конце сентября Гальдер, начальник штаба Гитлера, наконец воспротивился своему хозяину и был смещен. Гитлер подгонял свои армии.
В середине сентября положение немцев заметно ухудшилось. Фронт группы армий "Б" растянулся на 700 миль. 6-я армия генерала Паулюса истощила свои силы в Сталинграде и сейчас находилась в полном изнеможении, а ее фланги слабо прикрывали войска союзников низкого качества. Близилась зима, когда русские наверняка должны были предпринять контрудар. Если Донской фронт не удастся удержать, то безопасность армий на Кавказском фронте будет поставлена под угрозу. Но Гитлер не хотел и думать об отступлении. 19 ноября русские предприняли свое давно и мужественно подготовлявшееся наступление по окружению противника, ударив одновременно с севера и юга от Сталинграда по слабо защищенным германским флангам. Через четыре дня русские клещи сомкнулись, и 6-я германская армия попала в ловушку между Доном и Волгой. Паулюс предложил прорваться, но Гитлер приказал ему удерживать свои позиции. Постепенно кольцо вокруг его армии сжималось все туже.
12 декабря, в жестокие холода, немцы предприняли отчаянную попытку прорвать кольцо русского окружения и освободить свою осажденную 6-ю армию. Их попытка потерпела провал. После этого, хотя Паулюс и его армия держались еще в течение семи ужасных недель, судьба их была решена.
x x x
Сталин прислал мне фильм о победе под Сталинградом, в котором поразительно показаны все отчаянные сражения и окончательная капитуляция фельдмаршала Паулюса, а также появление его перед советским воен-
[306]
ным трибуналом. Русское правительство отнеслось к этому видному немецкому военному начальнику с величайшим уважением, и он с тех пор находится на его службе. Менее приятная судьба ожидала бесчисленные вереницы немецких военнопленных, которые на кадрах фильма устало бредут по безбрежным снежным просторам.
Фильм был замечательно снят и служит превосходным памятником этому славному эпизоду в борьбе на Восточном фронте. Я в свою очередь смог послать Сталину, президенту и правительствам доминионов наш собственный фильм о битве у Эль-Аламейна - "Победа в Пустыне", который только что был закончен. Этот фильм, подобно русскому, был заснят кинооператорами под ожесточенным огнем и кое-кому стоил жизни. Жертва была принесена не напрасно, ибо плоды труда этих людей вызывали величайшее восхищение и энтузиазм во всем союзническом мире и еще больше сплотили нас на осуществление общей задачи.
x x x
В феврале 1943 года Сталинград ознаменовал собой поворот событий в России. К маю все немецкие и итальянские войска на Африканском континенте были уничтожены или взяты в плен. За год до этого победы американцев в Коралловом море и на острове Мидуэй положили конец японской экспансии в Тихом океане. Австралия и Новая Зеландия избавились от угрозы вторжения. Теперь в Европе державы оси должны были ожидать англоамериканского вторжения, которое было так давно задумано. Вооруженные силы Соединенных Штатов с каждым месяцем увеличивали численность и улучшали свою боевую подготовку. Однако западные союзники не смогли бы нанести удар по гитлеровской Европе и привести войну к решающему концу, если бы не произошло другое важное изменение к лучшему. Англо-американская "морская мощь" - современный термин, обозначающий объединенные в надлежащем взаимодействии военно-морские и военно-воздушные силы, - стала в 1943 году господствующей силой как над, так и под водой на морях и океанах. Только к апрелю и маю была одержана победа в борьбе с подводными лодками противника и окончательно установлено господство над жизненно важными
[307]
коммуникациями через Атлантику. Без этого невозможны были бы комбинированные десантные операции таких огромных размеров, какие были необходимы для освобождения Европы. Советской России пришлось бы в одиночку противостоять всем тем силам Гитлера, которые у него еще имелись, в условиях, когда большая часть Европы находилась под его властью.
Угроза подводных лодок в Средиземном море также была устранена. Наши армии были сосредоточены для кампаний в Сицилии и Италии, и теперь их можно было перебросить через море для нанесения удара по незащищенному брюху гитлеровской Европы. Кроме того, Средиземное море было главной артерией коммуникаций Британской империи. Сокрушение мощи держав оси в Северной Африке открывало караванам наших судов прямую дорогу в Египет, Индию и Австралию; на пути следования от Гибралтара до Суэца их прикрывали морские и воздушные силы, действовавшие со вновь отвоеванных баз. Недалеко было уже то время, когда мы смогли наконец отказаться от перевозок длинным кружным путем вокруг мыса Доброй Надежды, на которые мы тратили столько усилий и дорогое нам время. На каждом караване судов, следовавшем в направлении на Средний Восток, экономилось в среднем 45 дней, и это сразу же значительно увеличило эффективность нашего судоходства.
ПАДЕНИЕ МУССОЛИНИ
Муссолини пришлось теперь нести всю тяжесть последствий военной катастрофы, в которую он после стольких лет правления вверг страну. Он обладал почти абсолютной властью и не мог переложить бремя на монархию, на парламентские институты, на фашистскую партию или на генеральный штаб. Вся ответственность пала на него. Теперь, когда в хорошо осведомленных кругах Италии распространялось сознание, что война проиграна, вина возлагалась на человека, который так самовластно поставил свою страну на сторону неправого дела и обрек ее на поражение. Это мнение сложилось и широко распространилось в первые месяцы 1943 года. Вся полнота власти по-прежнему принадлежала диктатору, от которого отступились все, а тем временем военное
[308]
поражение и истребление итальянцев в России, Тунисе и Сицилии были явной прелюдией к прямому вторжению (10).
С февраля молчаливый, осторожный конституционный монарх поддерживал контакт с маршалом Бадольо, который был смещен после греческой катастрофы в 1940 году. В его лице он наконец нашел человека, которому мог доверить ведение государственных дел. Был разработан определенный план. Было решено, что Муссолини будет арестован 26 июля. Устранению Муссолини также содействовали те элементы фашистской старой гвардии, которые желали возрождения партии, так как тогда во многих случаях они не оказались бы в проигрыше. Они считали, что созыв высшего партийного органа - фашистского Большого совета, который не собирался с 1939 года, даст возможность предъявить дуче ультиматум. 13 июля они посетили Муссолини и побудили его назначить официальное заседание совета на 24 июля. Эти два движения, очевидно, возникли самостоятельно и независимо друг от друга, но совпадение их по времени было весьма знаменательно.
В воскресенье 25 июля, прибыв в резиденцию короля, Муссолини заметил повсюду подкрепления карабинеров. Король в маршальской форме стоял на пороге. Они вошли в гостиную. Король сказал: "Мой дорогой дуче, дела плохи. В Италии все идет прахом. Моральный дух армии невероятно низок. Солдаты не хотят больше воевать... Я подумываю о том, что подходящим человеком сейчас является маршал Бадольо..."
Муссолини ответил: "Вы принимаете чрезвычайно серьезное решение. Возникновение кризиса в данный момент наведет народ на мысль, что мир близок, раз человек, который объявил войну, смещен. Этим будет нанесен весьма серьезный удар по моральному духу армии. Этот кризис будет победой клики Черчилля - Сталина, особенно Сталина. Я сознаю, что меня ненавидит народ. Мне нетрудно было понять это вчера вечером на заседании Большого совета. Когда правишь так долго и требуешь стольких жертв, то неизбежно наживаешь врагов. Во всяком случае, я желаю удачи человеку, который справится с положением".
Позднее в тот же день король поручил Бадольо сформировать новый кабинет из военных руководителей и гражданских чиновников, а вечером маршал по радио
[309]
возвестил об этом всему свету. Два дня спустя по приказу маршала Бадольо дуче был интернирован на острове Понца, а позже - на Маддалене у побережья Сардинии. Опасаясь внезапного нападения немцев, Бадольо в конце августа перевел своего бывшего хозяина на маленький курорт, расположенный высоко в горах Абруццы, в Центральной Италии В спешке, когда пришлось бежать из Рима, полицейским агентам и карабинерам, охранявшим павшего диктатора, не было дано точных инструкций. Утром в воскресенье 12 сентября 90 немецких парашютистов высадились с планеров близ отеля, где был заключен Муссолини. Без всякого кровопролития он был увезен на легком немецком самолете и доставлен в Мюнхен для еще одной встречи с Гитлером.
Спасение Муссолини дало немцам возможность создать на севере правительство в противовес правительству Бадольо. На берегах озера Комо был создан номинальный фашистский режим, и там разыгралась драма "100 дней" Муссолини. Немцы зажали в тиски своей военной оккупации районы к северу от Рима. Неизвестно кому преданное номинальное правительство сидело в Риме, открытом для немецкой армии; в Бриндизи король и Бадольо создали под наблюдением союзнической комиссии подобие правительства, которое не обладало никакой реальной властью за пределами административного здания в этом городе. По мере того как наши армии продвигались с "носка" полуострова, военная администрация союзников брала на себя контроль над освобожденными районами.
Италии предстояло пережить самое трагическое в своей истории время и стать полем ожесточеннейших сражений.
СНОВА АРКТИЧЕСКИЕ КОНВОИ
Конец 1942 года был ознаменован в арктических водах смелой операцией английских эсминцев, эскортировавших конвой в Северную Россию. Это привело к кризису в немецком верховном командовании и к отстранению адмирала Редера от руководства военно-морскими делами. Между январем и мартом, в оставшиеся месяцы почти непрерывной темноты, еще два конвоя (42 и 6 судов), вышедшие в разное время, отправились в это опас-
[310]
ное плавание. 40 судов добрались до пункта назначения. В течение того же самого периода 36 судов благополучно прибыли из русских портов, 5 судов было потеряно. Возвращение дневного света облегчило противнику нападения на конвои. То, что осталось от германского флота, включая "Тирпиц", было теперь сосредоточено в норвежских водах и представляло страшную и непрерывную угрозу на значительной части пути. К тому же Атлантический океан по-прежнему оставался решающим театром войны на море, и в марте 1943 года борьба с немецкими подводными лодками близилась к своему критическому пункту. На наши эсминцы легло непосильное бремя. Отправку мартовского конвоя пришлось отложить, а в апреле адмиралтейство предложило - и я согласился, - чтобы снабжение России этим путем было прекращено до осенней темноты.
x x x
Это решение было принято с глубоким сожалением ввиду грандиозных сражений на русском фронте, которыми отличалась кампания 1943 года. После весенней распутицы обе стороны сосредоточили свои силы для решающих битв. Русские теперь имели перевес как на суше, так и в воздухе, и у немцев было мало шансов рассчитывать на конечную победу. Тем не менее они нанесли удар первыми. Русский выступ у Курска опасно врезался в немецкий фронт, и было решено срезать его одновременными атаками с севера и с юга. Это предвидели русские, которые были заранее предупреждены и готовы. Поэтому, когда 5 июля началось наступление, немцы натолкнулись на противника, прочно укрепившегося на хорошо подготовленных оборонительных рубежах. Силы, наступавшие с севера, захватили некоторую территорию, но в конце второй недели были отброшены назад. На юге сначала были достигнуты более значительные успехи, и немцы вклинились в русские линии на 15 миль. Затем началось крупное контрнаступление, и к 23 июля русские войска вышли на свои прежние позиции. Немецкое наступление потерпело полный провал. Немцы не достигли никаких преимуществ, которые компенсировали бы их тяжелые потери, а их новые танки "тигры", на которые
[311]
они рассчитывали, были основательно потрепаны русской артиллерией.
Немецкая армия была уже истощена предыдущими кампаниями в России и разбавлена включением в нее второсортных союзников. Значительная часть ее была сконцентрирована против Курска за счет других секторов тысячемильного действующего фронта. Теперь, когда посыпались русские удары, она не была в состоянии отразить их.
Три грандиозных сражения - у Курска, Орла и Харькова, происшедшие в период двух месяцев, ознаменовали разгром немецкой армии на Восточном фронте. Немцы повсюду были разбиты и подавлены. Русский план, несмотря на всю свою грандиозность, полностью соответствовал их ресурсам. Русские доказали свое новое превосходство не только на суше. В воздухе приблизительно 2500 немецких самолетов столкнулись, по крайней мере, с вдвое большим числом русских самолетов, боеспособность которых значительно возросла. Немецкие воздушные силы в этот период войны достигли максимальной численности - всего приблизительно 6 тысяч самолетов. То обстоятельство, что для поддержки этой решающей операции они не могли уделить и половину этих сил, достаточно убедительно доказывает, какое большое значение для России имели наши операции на Средиземном море и принимавшие все более широкие масштабы бомбардировки союзными силами, базирующимися в Англии. Немцы особенно остро ощущали недостаток истребителей. Хотя их и так было мало на Восточном фронте, в сентябре немцам все же пришлось еще более ослабить здесь свою истребительную авиацию, чтобы укрепить свою оборону на Западе, где к зиме было сосредоточено почти три четверти общего числа немецких истребителей.
В сентябре немцы отступали по всему Южному фронту, начиная от района вблизи Москвы и кончая Черным морем. К декабрю, после трехмесячного преследования, немецкие армии в Центральной и Южной России были отброшены более чем на 200 миль и, не сумев удержаться на днепровском рубеже, оказались уязвимыми для зимней кампании, в которой, как они знали по горькому опыту, противник превосходил их. Так развертывались в 1943 году великие события в России.
[312]
ТЕГЕРАН: ОТКРЫТИЕ КОНФЕРЕНЦИИ
Я был не в восторге от того, как была организована встреча по моем прибытии на самолете в Тегеран. Английский посланник встретил меня на своей машине, и мы отправились с аэродрома в нашу дипломатическую миссию. По пути нашего следования в город на протяжении почти 3 миль через каждые 50 ярдов были расставлены персидские конные патрули. Таким образом, каждый злоумышленник мог знать, какая важная особа приезжает и каким путем она проследует. Не было никакой защиты на случай, если бы нашлись два-три решительных человека, вооруженных пистолетами или бомбой.
Американская служба безопасности более умно обеспечила защиту президента. Президентская машина проследовала в сопровождении усиленного эскорта бронемашин. В то же время самолет президента приземлился в неизвестном месте, и президент отправился без всякой охраны в американскую миссию по улицам и переулкам, где его никто не ждал.
Здание английской миссии и окружающие его сады почти примыкают к советскому посольству, и поскольку англо-индийская бригада, которой было поручено нас охранять, поддерживала прямую связь с еще более многочисленными русскими войсками, окружавшими их владение, то вскоре они объединились, и мы, таким образом, оказались в изолированном районе, в котором соблюдались все меры предосторожности военного времени. Американская миссия, которая охранялась американскими войсками, находилась более чем в полумиле, а это означало, что в течение всего периода конференции либо президенту, либо Сталину и мне пришлось бы дважды или трижды в день ездить туда и обратно по узким улицам Тегерана. К тому же Молотов, прибывший в Тегеран за 24 часа до нашего приезда, выступил с рассказом о том, что советская разведка раскрыла заговор, имевший целью убийство одного или более членов "большой тройки", как нас называли, и поэтому мысль о том, что кто-то из нас должен постоянно разъезжать туда и обратно, вызывала у него глубокую тревогу. "Если что-нибудь подобное случится, - сказал он, - это может создать самое неблагоприятное впечатление". Этого нельзя было отрицать. Я всячески поддерживал просьбу Молотова к президенту переехать в здание советского посольства,
[313]
которое было в три или четыре раза больше, чем остальные, и занимало большую территорию, окруженную теперь советскими войсками и полицией. Мы уговорили Рузвельта принять этот разумный совет, и на следующий день он со всем своим штатом, включая и превосходных филиппинских поваров с его яхты, переехал в русское владение, где ему было отведено обширное и удобное помещение. Таким образом, мы все оказались внутри одного круга и могли спокойно, без помех, обсуждать проблемы мировой войны. Я очень удобно устроился в английской миссии, и мне нужно было пройти всего лишь несколько сот ярдов до здания советского посольства, которое на время превратилось, можно сказать, в центр всего мира.
Появилось много неправильных отчетов о позиции, которую я с полного согласия английского комитета начальников штабов занимал на конференции. В Америке утвердилось мнение, будто я старался помешать осуществлению операции "Оверлорд" и тщетно пытался склонить союзников предпринять массовое вторжение на Балканы или крупную кампанию в восточной части Средиземного моря, которая поставила бы крест на операции "Оверлорд". Многое из этой чепухи было разоблачено и опровергнуто в предыдущих главах, но все же, пожалуй, есть смысл рассказать, чего я в действительности добивался и чего в весьма значительной степени добился.
Операция "Оверлорд", к детальному планированию которой мы приступили, должна была быть начата в мае, или июне, или самое позднее в первых числах июля 1944 года. Войскам и судам, которые должны были перевозить их, по-прежнему предоставлялся приоритет. Далее, требовалось снабжать действующую в Италии многочисленную англо-американскую армию, перед которой стояла задача захватить Рим и продвинуться к северу от него, чтобы занять аэродромы, с которых можно было бы подвергать воздушной бомбардировке Южную Германию. После достижения этих целей войска в Италии должны были остановиться на линии Пиза, Римини, то есть мы не должны были переносить линию фронта в более широкую часть Итальянского полуострова. Эти операции в случае сопротивления противника отвлекли
[314]
бы и сковали крупные германские силы, дали бы итальянцам возможность искупить свою вину и непрерывно поддерживали бы пламя войны на вражеском фронте.
Я в то время не возражал против высадки на юге Франции, вдоль Ривьеры, с целью захвата Марселя и Тулона и дальнейшего продвижения англо-американских войск на север вдоль долины Роны в помощь главным силам, которые предпримут основное вторжение через Ла-Манш. В качестве другого варианта я предпочитал правофланговое наступление из Северной Италии на Вену, используя Истрийский полуостров и Люблянский проход. Я был очень рад, когда президент внес это предложение, и пытался, как это будет видно из последующего, добиться, чтобы оно было принято. Если бы немцы оказали сопротивление, нам удалось бы отвлечь много их дивизий с русского фронта и с побережья Ла-Манша. Если бы они не стали сопротивляться, мы могли бы освободить небольшой ценой огромные и очень важные районы. Я был уверен, что немцы будут сопротивляться и этим мы поможем операции "Оверлорд" самым решительным образом.
Мое третье требование состояло в том, чтобы не пренебрегать восточной частью Средиземного моря со всеми преимуществами, которые она могла дать, при условии, конечно, что не будут отвлечены силы, которые можно использовать в операции форсирования Ла-Манша. Во всех этих своих планах я придерживался тех пропорций, о которых говорил генералу Эйзенхауэру двумя месяцами ранее, а именно: шесть десятых наших наличных сил - на операцию форсирования Ла-Манша, три десятых - в Италии и одна десятая - в восточной части Средиземного моря. От этого своего мнения я никогда ни на шаг не отклонялся.
x x x
Вскоре после переезда президента на новую квартиру, в советское посольство, Сталин пришел его приветствовать, и между ними состоялась дружественная беседа. По словам биографа Гопкинса, президент сообщил Сталину, что он обещал Чан Кайши развернуть активные операции в Бирме. Сталин был невысокого мнения о боевых качествах китайских войск. Президент "коснулся одной из его излюбленных тем... обучения колониальных
[315]
народов Дальнего Востока... искусству самоуправления... Он предостерег Сталина против обсуждения проблем Индии с Черчиллем, и Сталин согласился, что это, несомненно, больной вопрос. Рузвельт сказал, что реформа в Индии должна начаться снизу, а Сталин заметил, что реформа снизу означает революцию". Я провел это утро спокойно, занимаясь многочисленными телеграммами из Лондона.
x x x
Первое пленарное заседание состоялось в советском посольстве в воскресенье 28 ноября в 4 часа дня. В просторном и красивом зале заседаний мы уселись за большим круглым столом. Со мной были Идеи, Дилл, три начальника штабов и Исмей. С президентом были Гарри Гопкинс, адмирал Леги, адмирал Кинг и два других офицера. Генерал Маршалл и генерал Арнольд не присутствовали, так как, по свидетельству биографа Гопкинса, "они перепутали час заседания и поехали осматривать достопримечательности Тегерана". Со мной был мой превосходный переводчик, который обслуживал меня и в предыдущем году, майор Бирс. Павлов снова выполнял эту роль для советских представителей, а Болен, новый человек, - для представителей США. Сталина сопровождали только Молотов и маршал Ворошилов. Мы сидели со Сталиным почти напротив. Мы заранее договорились, что на первом заседании будет председательствовать президент Рузвельт, который не возражал против этого. Он открыл наше заседание поздравительной речью, заявив, согласно нашим записям, что русские, англичане и американцы впервые сидят за столом как члены одной семьи, добивающиеся единой цели - победы в войне. Никакой повестки дня для совещания заранее намечено не было, и каждый может обсуждать все, что угодно, и не обсуждать то, что ему неугодно. Каждый может свободно высказать все, что желает, на дружественной основе, и ничто не подлежит опубликованию.
В своем вступительном слове я тоже подчеркнул значение этого события. Это совещание, сказал я, представляет, пожалуй, величайшую концентрацию мировых сил, неизвестную еще в истории человечества. От нас зависит
[316]
сокращение сроков войны, почти верная победа и, вне всякого сомнения, счастье и судьбы всего человечества.
Сталин сказал, что он высоко ценит наши заявления о дружбе трех держав. Им действительно предоставляется великая возможность, и он надеется, что они хорошо используют ее.
Затем президент начал обсуждение кратким обзором военного положения с американской точки зрения. Он сначала коснулся положения на Тихом океане, который имел особое значение для Соединенных Штатов, поскольку американские вооруженные силы несли там главное бремя войны, пользуясь помощью Австралии, Новой Зеландии и Китая. Соединенные Штаты сконцентрировали на Тихом океане основную часть своего флота и чуть ли не миллионную армию. О гигантских масштабах этого театра войны можно судить хотя бы по тому, что грузовое судно могло сделать в год всего три рейса. Соединенные Штаты ведут войну на истощение, и до сих пор она шла успешно. Совершенно очевидно, что Япония теряет суда, как военные, так и торговые, гораздо быстрее, чем она их строит. Затем Рузвельт изложил планы отвоевания Северной Бирмы. Англо-американские войска будут действовать в сотрудничестве с китайскими и будут находиться под командованием адмирала лорда Луиса Маунтбэттена. Обсуждались также планы комбинированных операций против японских линий коммуникаций со стороны Бангкока. Для этого требуются значительные силы, хотя принимаются все меры к тому, чтобы ограничить их минимумом, необходимым для достижения наших основных целей. Эти цели заключаются в том, чтобы поддерживать активное участие Китая в войне, открыть Бирманскую дорогу и захватить позиции, с которых можно было бы наибыстрейшим образом разделаться с Японией после краха Германии. Предполагается создать в Китае базы, с которых в предстоящем году можно было бы бомбить Токио.
Затем президент перешел к Европе. Было проведено много англо-американских совещаний и разработано много планов. Полтора года назад было решено предпринять экспедицию через Ла-Манш, но из-за транспортных и других трудностей все еще было невозможно установить точную дату начала операции. Необходимо собрать в Англии силы, достаточные не только для высадки, но и для продвижения в глубь страны. Воды
[317]
Ла-Манша оказались столь неспокойными, что невозможно будет начать экспедицию до 1 мая 1944 года. Решение об этом сроке было принято в Квебеке. Рузвельт пояснил, что во всех десантных операциях ограничивающим фактором являются десантные суда, и если бы мы решили начать очень крупную экспедицию в Средиземном море, мы должны были бы совершенно отказаться от высадки на другом берегу Ла-Манша. Если бы мы предприняли в Средиземном море операцию меньших масштабов, то она задержала бы нас на один, два и даже три месяца. Поэтому оба мы - как президент, так и я - хотели бы на этой военной конференции услышать от маршала Сталина и маршала Ворошилова, какие действия будут наиболее полезными для Советского Союза. Было рассмотрено множество разных проблем: усиление нашего наступления в Италии; Балканы; Эгейское море; Турция и т. д. Главная задача конференции и состоит в том, чтобы решить, какие из них принять. Основной задачей англо-американских армий будет как можно больше облегчить бремя, лежащее на советских войсках.
Сталин, выступивший следующим, приветствовал успехи Соединенных Штатов на Тихом океане, но заявил, что Советский Союз не может в настоящее время присоединиться к борьбе против Японии, поскольку все его вооруженные силы нужны для борьбы с Германией. Советских войск на Дальнем Востоке более или менее достаточно для обороны, но для наступления их надо было бы по меньшей мере утроить. Советский Союз сможет присоединиться к своим друзьям на этом театре после поражения Германии; тогда можно будет выступить в поход вместе.
Касаясь Европы, Сталин заявил, что он хотел бы сказать несколько слов о советском опыте ведения войны. Немцы предвидели июльское наступление советских войск, но в результате того, что было сконцентрировано достаточно войск и оружия, советским войскам было сравнительно легко перейти в наступление. Сталин откровенно признал, что русские не ожидали таких успехов, каких они достигли в июле, августе и сентябре. Немцы оказались слабее, чем предполагалось.
Затем он сообщил последние сведения о положении на советском фронте. На некоторых участках русские замедлили наступление, на других совсем приостановили, а на Украине, к западу и к югу от Киева, инициатива в послед-
[318]
ние три недели перешла в руки немцев. Немцы снова захватили Житомир и, вероятно, снова займут Коростень. Их целью является вторичный захват Киева. Тем не менее в основном инициатива по-прежнему находится в руках Советской Армии.
Меня спрашивали, сказал он, каким образом англоамериканские войска могут лучше помочь России. Советское правительство всегда считало, что итальянская кампания имела большое значение для дела союзников, поскольку она дала возможность открыть Средиземное море. Однако Италия не является подходящим плацдармом для вторжения в Германию. Мешают Альпы. Поэтому концентрация крупных сил в Италии для вторжения в Германию ничего не даст. Турция была бы лучшим подступом, чем Италия, но она находится далеко от сердца Германии. По его мнению, Северная или Северо-Западная Франция является самым подходящим местом для высадки англо-американских войск, хотя немцы действительно будут там отчаянно сопротивляться.
x x x
Мне предлагали выступить раньше, однако я пока воздерживался от этого. Теперь я решил изложить позицию Англии.
Уже давно решено с Соединенными Штатами, сказал я, что нам надо вторгнуться через Ла-Манш в Северную или Северо-Западную Францию. Именно эту цель преследует большинство наших подготовительных мероприятий, и на ее достижение отведена большая часть наших ресурсов. Потребовался бы целый том цифр и фактов, чтобы показать, почему невозможно было осуществить эту операцию в 1943 году. Но мы решили провести ее в 1944 году. В 1943 году вместо вторжения через Ла-Манш мы предприняли ряд операций в Средиземном море. Это было сделано с полным сознанием того, что они носят второстепенный характер, но мы считали, что это самое большее, что мы могли сделать в 1943 году, учитывая наши ресурсы и транспортные возможности. Английское и американское правительства поставили перед собой задачу предпринять вторжение через Ла-Манш в конце весны или летом 1944 года. Силы, которые можно будет накопить к тому времени, будут состоять из
[319]
16 английских и 19 американских дивизий - в общей сложности из 35 дивизий. Эти дивизии как по численности, так и по вооружению значительно сильнее немецких.
Сталин в этот момент заметил, что он никогда не считал операции в Средиземном море второстепенными. Они имели первостепенное значение, но не с точки зрения вторжения в Германию.
Я ответил, что тем не менее мы с президентом считали их ступенями к решающей операции через Ла-Манш. Если учесть, что английские войска заняты на Средиземном море и в Индии, то 16 английских дивизий, выделенных для операции через Ла-Манш, - это максимум того, что может выставить страна с населением в 45 миллионов человек. Эти дивизии можно будет содержать в полном штатном составе, но число их увеличить нельзя. Придется Соединенным Штатам, у которых имеется много резервных дивизий, расширять и питать фронт. Однако до весны и лета 1944 года остается еще шесть месяцев, и мы с президентом задались вопросом, что можно за эти шесть месяцев сделать с нашими наличными ресурсами на Средиземном море для того, чтобы максимально облегчить бремя России и в то же время не задержать операцию "Оверлорд" более чем на месяц или на два. Семь лучших англо-американских дивизий и некоторое количество десантных судов уже отправлены или отправляются из Средиземного моря в Соединенное Королевство. Это привело к ослаблению наших усилий на Итальянском фронте. Погода плохая, и мы до сих пор не смогли занять Рим. Но мы надеемся занять его к январю. А генерал Александер, который под началом генерала Эйзенхауэра командует 15-й группой армий в Италии, намерен не только занять Рим, но и уничтожить или захватить в плен десять-одиннадцать германских дивизий.
Я пояснил, что мы не намечали продвижения в широкую часть итальянского "сапога" и тем более вторжения в Германию через Альпы. Генеральный план предусматривал сначала занятие Рима и аэродромов к северу от него, что позволило бы нам бомбить Южную Германию, а затем закрепление на линии в направлении Пиза, Римини. После этого должен был быть рассмотрен план создания третьего фронта в соответствии с операцией вторжения через Ла-Манш, но не вместо нее. Существовали две возможности: первая - продвинуться в Южную Францию и вторая, предложенная президентом, - начать про-
[320]
движение на северо-восток от Адриатического моря в сторону Дуная.
Встает вопрос, что же нам делать в следующие шесть месяцев? Можно многое сказать в поддержку Тито, который сковывает больше германских дивизий и делает больше для союзников, нежели четники Махайловича. Можно было бы, несомненно, извлечь большую пользу от поддержки его снаряжением, но это не отвлекло бы сколько-нибудь значительного числа вражеских солдат. В связи с этим перед нами встает крупнейшая проблема, к разрешению которой можно было бы приступить после того, как ее обсудят войсковые штабы, - проблема вовлечения Турции в войну и открытия доступа через Эгейское море в Дарданеллы и, следовательно, в Черное море. Как только Турция вступит в войну и предоставит нам свои авиабазы, мы сможем захватить острова в Эгейском море сравнительно небольшими силами, порядка двух-трех дивизий плюс авиация, уже находящаяся на этом театре войны. Если бы был открыт доступ в черноморские порты, конвои могли бы идти непрерывно. В настоящее время мы вынуждены ограничиться четырьмя конвоями, идущими Северным путем, поскольку эскортные корабли нужны для операции "Оверлорд". Но как только Дарданеллы будут открыты, эскортные суда, уже находящиеся в Средиземном море, могли бы поддерживать непрерывный поток материалов в советские черноморские порты.
Как нам убедить Турцию вступить в войну? Если она вступит, что мы должны у нее просить? Должна ли она просто предоставить нам свои базы или же она должна выступить против Болгарии и объявить войну Германии? Должны ли ее войска двинуться вперед или им следует оставаться на границе Фракии? Какое это окажет влияние на Болгарию, которая глубоко обязана России за спасение в свое время от турецкого ига? Как будет реагировать Румыния? Она уже зондировала почву относительно безоговорочной капитуляции. Затем имеется еще Венгрия. По какому пути она пойдет? Вполне возможен коренной политический сдвиг в странах-сателлитах, что позволило бы грекам восстать и вытеснить немцев из Греции. Все это вопросы, по которым у представителей СССР имеется своя информация и своя особая точка зрения. Крайне важно знать, каково их мнение на этот счет. Соответствуют ли эти планы операций в восточной части Средизем-
[321]
ного моря интересам Советского правительства настолько, что оно согласится на их осуществление, даже если это на месяц или два отодвинет начало операции "Оверлорд", назначенной на 1 мая? Английское и американское правительства сознательно не принимали окончательного решения по этому вопросу, желая выяснить позицию Советского правительства.
Президент напомнил мне в этот момент еще об одном плане - плане продвижения в северную часть Адриатики и затем на северо-восток - к Дунаю. Я согласился и сказал, что, как только мы займем Рим и разгромим немецкие армии южнее Апеннин в узкой части Италии, англоамериканские армии продвинутся достаточно далеко для того, чтобы войти в соприкосновение с противником. Тогда мы могли бы удерживать линию при помощи минимального количества войск и сохранить за собой возможность, используя оставшиеся войска, нанести удар либо по Южной Франции, либо, в соответствии с предложением президента, на северо-восток от северной части Адриатики. Ни одна из этих перспектив не обсуждалась подробно, но если бы Сталин отнесся к ним благосклонно, то можно было бы создать технический подкомитет, который занялся бы изучением путей и средств, фактов и цифр и представил бы доклад конференции.
Дискуссия подошла затем к критическому моменту. В протоколах записано:
"Маршал Сталин обратился к премьер-министру со следующими вопросами:
Вопрос: Правильно ли я понял, что вторжение во Францию должно быть предпринято силами тридцати пяти дивизий?
Ответ: Да. Особенно сильных дивизий.
Вопрос: Существует ли намерение предпринять эту операцию силами, находящимися сейчас в Италии?
Ответ: Нет. Семь дивизий уже переброшены или находятся в процессе переброски из (Италии) и Северной Африки для участия в операции "Оверлорд". Эти семь дивизий необходимы, чтобы дополнить имеющееся число дивизий и довести их до тридцати пяти, упомянутых в вашем первом вопросе. За вычетом семи этих дивизий на Средиземном море еще останется около двадцати двух дивизий для Италии или других объектов. Часть из них может быть использована либо для операции против
[322]
Южной Франции, либо для наступления в северной части Адриатического моря в сторону Дуная. Обе эти операции будут приурочены к операции "Оверлорд". Тем временем можно было бы без труда выделить две-три дивизии для захвата островов на Эгейском море.
x x x
Затем я пояснил, что нет никакой возможности перебросить со Средиземного моря в Соединенное Королевство какие-либо другие дивизии сверх семи упомянутых. Для этого не хватит судов. Тридцать пять англо-американских дивизий будет собрано в Соединенном Королевстве для первоначального штурма. После этого англичане смогут только поддерживать свои шестнадцать дивизий в Северной Франции, однако Соединенные Штаты будут продолжать подбрасывать все новые войска до тех пор, пока экспедиционные силы в Северной Франции не достигнут пятидесяти или шестидесяти дивизий. Каждая английская и каждая американская дивизия, если учитывать войска на коммуникационных линиях, корпусные части, зенитные части и т. д., насчитывают в общей сложности около 40 тысяч человек. В Соединенном Королевстве уже сконцентрированы значительные англо-американские военно-воздушные силы, и тем не менее в ближайшие шесть месяцев американские военно-воздушные силы будут удвоены или даже утроены. Таким образом, в районе, откуда можно легко нанести удар противнику, будет сконцентрировано огромное количество авиации. Войска и снаряжение накапливаются согласно заранее намеченному плану, с которым советские представители смогут ознакомиться, если пожелают.
Сталин спросил меня насчет операции против Южной Франции. Я сказал, что пока еще нет подробных планов, но идея заключается в том, что эта операция должна быть начата в соответствии или одновременно с операцией "Оверлорд". Штурмовые войска будут состоять из солдат, находящихся сейчас в Италии. Я добавил, что необходимо будет также рассмотреть предложение президента о наступлении на северо-восток с северной части Адриатического моря.
Затем Сталин спросил, сколько англо-американских войск надо будет выделить, если Турция вступит в войну?
[323]
Отметив, что я выражаю только свое личное мнение, я сказал, что потребуется самое большее две или три дивизии для того, чтобы занять острова в Эгейском море, и, кроме того, нам, вероятно, придется дать Турции около двадцати авиаэскадрилий и несколько зенитных полков для ее защиты. Как авиаэскадрильи, так и зенитные части могут быть выделены без ущерба для других операций.
Сталин считал, что было бы ошибкой посылать часть наших войск в Турцию и в другие места и часть в Южную Францию. Наиболее правильно было бы сделать "Оверлорд" главной операцией в 1944 году и, как только Рим будет занят, послать все имеющиеся в Италии войска в Южную Францию. Эти войска могли бы потом, когда начнется вторжение, соединиться с войсками "Оверлорд". Франция является самым слабым звеном на германском фронте. Он лично не думает, что Турция согласится вступить в войну.
Затем я сказал, что полностью согласен с замечаниями маршала Сталина о нежелательности распыления сил, но осуществление моего предложения потребует только горстки дивизий - двух или трех, которые могли бы быть хорошо использованы для установления контакта с Турцией. Что же касается авиации, то можно будет использовать военно-воздушные силы, которые защищают Египет; они лишь передвинуться на более передовые базы. Таким образом, не потребуется значительного отвлечения сил ни с итальянского фронта, ни от операции "Оверлорд".
Сталин считал, что вполне имело бы смысл занять эти острова, если бы это можно было сделать тремя или четырьмя дивизиями.
Я сказал, что меня больше всего тревожит интервал шестимесячной бездеятельности между захватом Рима и операцией "Оверлорд". Мы должны бить противника все время, и поэтому предложенные мною операции, хотя они, безусловно, имеют второстепенный характер, должны быть внимательно обсуждены.
Сталин повторил, что "Оверлорд" является очень серьезной операцией и что лучше помочь ее осуществлению путем вторжения в Южную Францию. Он даже предпочел бы занять оборонительную позицию в Италии и воздержаться пока от занятия Рима, если бы вместо этого можно было вторгнуться в Южную Францию, ска-
[324]
жем, десятью дивизиями. Спустя два месяца последовала бы операция "Оверлорд", и тогда обе армии вторжения могли бы соединиться.
Я ответил, что мы не станем сильнее, если откажемся от наступления на Рим; наоборот, как только мы займем город, наши позиции укрепятся в результате уничтожения или разгрома десяти-одиннадцати германских дивизий. Кроме того, нам нужны аэродромы к северу от Рима для бомбардировки Германии. Мы не можем отказаться от занятия Рима - это рассматривалось бы всеми как сокрушительное поражение, и английский парламент ни за что не согласится на это.
x x x
Президент затем заявил, что сроки операций должны быть обсуждены самым внимательным образом. Любая операция в восточной части Средиземного моря повлекла бы за собой отсрочку операции "Оверлорд" до июня или до июля. Он лично против такой отсрочки, если ее можно избежать. Поэтому он предложил, чтобы военные эксперты рассмотрели возможности операции против Южной Франции в сроки, предложенные Сталиным, то есть за два месяца до операции "Оверлорд", причем исходить надо из того, что операция "Оверлорд" должна начаться в намеченное время.
Сталин заявил, что опыт, накопленный Советским Союзом за последние два года войны, показал, что крупное наступление, предпринятое только с одного направления, редко дает результаты. Лучше всего начать наступление одновременно с двух или больше направлений. Это заставляет противника распылять свои силы и в то же время создает возможности для атак при условии, что эти направления настолько близки друг к другу, что можно установить контакт и увеличить силу наступления в целом. Он сказал, что этот принцип вполне применим и к обсуждаемой проблеме.
Я в принципе не возражал против этой точки зрения. Сделанные мною предложения об оказании небольшой помощи Югославии и Турции, сказал я, отнюдь не противоречат этой общей установке. В то же время я прошу отметить, что я ни при каких обстоятельствах не соглашусь приостановить операции средиземноморских ар-
[325]
мий, включающих двадцать английских и подчиненных англичанам дивизий, к тому же только для того, чтобы точно выдержать срок - первое мая - начала операции "Оверлорд". Если Турция откажется вступить в войну, - что же, ничего не поделаешь. Я искренне надеюсь, что с меня не потребуют согласия на такие жесткие сроки операций, какие предлагает президент.
БЕСЕДЫ И СОВЕЩАНИЯ
В воскресенье вечером 28 ноября президент Рузвельт пригласил нас на обед. Нас было человек десять или одиннадцать, включая переводчиков, и беседа вскоре приняла общий и серьезный характер.
В этот первый вечер, когда мы прогуливались после обеда по комнате, я пригласил Сталина присесть на диван и предложил ему поговорить немного о том, что должно произойти после того, как война будет выиграна. Он с удовольствием согласился, и мы присели. К нам присоединился и Идеи. "Давайте прежде всего рассмотрим самое худшее, что может произойти", - сказал маршал. По его мнению, Германия, имеет все возможности восстановить свои силы после этой войны и через сравнительно непродолжительное время начать новую. Он опасался возрождения германского национализма. После Версаля казалось, что мир обеспечен, однако Германия оправилась очень быстро. Поэтому мы должны создать сильный орган для того, чтобы помешать Германии начать новую войну. Он был убежден, что она оправится. Когда я спросил: "Как скоро?", он ответил: "В течение 15 - 20 лет". Я сказал, что надо обеспечить безопасность всего мира, по крайней мере, на 50 лет. Если же речь идет только о 15 или 20 годах, тогда выходит, что мы предали наших солдат.
Сталин считал, что мы должны рассмотреть меры ограничения производственной мощности Германии. Немцы - очень способный, трудолюбивый и изобретательный народ, и они быстро восстановят свои силы. Я ответил, что необходимы некоторые меры контроля. Я бы полностью запретил им иметь авиацию, как гражданскую, так и военную, а также генеральный штаб. "Вы, быть может, потребовали бы закрытия часовых заводов и мебельных фабрик, чтобы они не производили части
[326]
для снарядов? - спросил Сталин. - Немцы выпускали игрушечные ружья, которые они использовали для обучения сотен тысяч людей стрельбе".
"Ничто, - сказал я, - не стоит на месте. Мир движется вперед. Мы теперь кое-чему научились. Наш долг обеспечить безопасность в мире, по крайней мере, на 50 лет путем разоружения Германии, предотвращения перевооружения, установления контроля над германскими предприятиями, запрещения военной и гражданской авиации и путем далеко идущих территориальных изменений. Все зависит от того, смогут ли Великобритания, Соединенных Штаты и СССР сохранить тесную дружбу и контролировать Германию в своих общих интересах. Нам не следует бояться отдавать приказы, как только мы увидим опасность".
"После первой мировой войны, - сказал Сталин, - тоже существовал контроль, но он ни к чему не привел".
"Тогда мы еще были неопытны, - ответил я, - прошлая война не была в такой мере национальной войной, и Россия не участвовала в мирной конференции. На сей раз будет иначе". Я считал, что Пруссия должна быть изолирована и ослаблена, что Бавария, Австрия и Венгрия могли бы создать широкую мирную, неагрессивную конфедерацию. Я полагал также, что с Пруссией следует обойтись более сурово, чем с другими частями рейха, и это могло бы склонить их не связывать свою судьбу с Пруссией. Следует иметь в виду, что все это были настроения военного времени.
"Все это хорошо, но недостаточно", - сказал Сталин.
"Россия, - продолжал я, - будет иметь свою армию. Великобритания и Соединенных Штаты - свои морские флоты, авиацию. Кроме того, все эти три державы будут располагать и другими ресурсами. Все они будут сильно вооружены и не должны брать никакого обязательства о разоружении. Мы являемся попечителями всеобщего мира. Если наши усилия окажутся тщетными, то разразится хаос, который, возможно, продлится целое столетие. Если мы будем сильны, мы сможем выполнить наши обязанности попечителей. Речь идет не только о сохранении мира, - продолжал я. - Эти три державы должны руководить будущим мира. Я не хочу навязывать какую-либо систему другим нациям. Я требую свободы и права всех наций развиваться так, как они хотят. Мы трое должны оставаться друзьями, чтобы обеспечить счастливую жизнь во всех странах".
[327]
Сталин снова спросил, как же быть с Германией.
Я ответил, что я не против трудящихся Германии, я лишь против руководителей и опасных комбинаций. Он сказал, что в рядах немецких дивизий много трудящихся, которые сражаются по приказу. Когда он спрашивал германских военнопленных, выходцев из трудящихся классов, почему они сражаются за Гитлера, они отвечали, что выполняют приказ. Таких военнопленных он расстреливал.
x x x
Я предложил обсудить польский вопрос. Он согласился и предложил мне начать. Я сказал, что мы объявили войну из-за Польши, поэтому Польша имеет для нас большое значение. Нет ничего важнее, чем безопасность западной границы России. Однако я не давал никаких обещаний относительно границ. Мне хотелось бы поговорить по душам с русскими по этому вопросу. Если маршал Сталин пожелает сказать нам, что он примерно думает, можно было бы обсудить этот вопрос и достигнуть некоторого соглашения. Маршал должен сказать мне, что он считает необходимым для защиты западных границ России. После этой войны в Европе, которая, возможно, закончится в 1944 году, Советский Союз будет исключительно сильным и Россия будет нести большую ответственность за любое решение, которое она примет в отношении Польши. Лично я считал, что Польша может продвинуться на запад, подобно солдатам, по команде "два шага влево". Если Польша наступит при этом кое-где на ногу Германии, то ничего не поделаешь, но сильная Польша необходима. Польша является инструментом, необходимым для европейского оркестра.
Сталин сказал, что польский народ имеет свою культуру и свой язык, которые должны быть сохранены. Их невозможно уничтожить.
"Не попытаемся ли мы, - спросил я, - наметить линии границ?"
"Да".
"У меня нет никаких полномочий от парламента определять границы, и, как я полагаю, их нет и у президента. Однако мы можем здесь, в Тегеране, проверить, смогут ли главы трех правительств, действуя в согласии,
[328]
наметить определенную политику, которую мы могли бы рекомендовать полякам и посоветовать им принять ее". Мы согласились изучить эту проблему. Сталин спросил, должны ли мы это делать без участия поляков. Я ответил "да" и сказал, что позже, когда все будет неофициально согласовано между нами, мы сможем обратиться к полякам. Тут Идеи отметил, что его очень поразило заявление Сталина о том, что поляки могут продвинуться на запад вплоть до Одера. Он считает, что это заявление имеет обнадеживающий характер и он весьма этим доволен. Сталин спросил, не думаем ли мы, что он собирается проглотить Польшу. Идеи ответил, что он не знает, сколько Россия собирается съесть, а сколько она оставит непереваренным. Сталин сказал, что русские не хотят ничего, что принадлежит другому народу, хотя они, возможно, откусят что-нибудь у Германии. Идеи сказал, что то, что Польша потеряет на востоке, она может получить на западе. Сталин ответил, что такая возможность существует, но он не знает, как поступить в данном деле. Тогда я показал при помощи трех спичек, как я себе мыслю передвижение Польши на запад. Это понравилось Сталину, и на этом мы разошлись.
x x x
Утро 29-го было занято совещанием английских, советских и американских военных руководителей. Поскольку мне было известно, что Сталин и Рузвельт уже имели частный разговор и жили в одном и том же здании, я предложил президенту позавтракать вместе перед вторым пленарным заседанием, назначенным на вторую половину дня. Однако Рузвельт отклонил мое приглашение и прислал ко мне Гарримана с разъяснением, что он не хочет, чтобы Сталин знал, что мы встречаемся конфиденциально. Меня это удивило, ибо я считал, что все мы трое должны относиться друг к другу с одинаковым доверием. После завтрака президент имел новую беседу со Сталиным и Молотовым, во время которой обсуждалось много важных вопросов, включая, в частности, план Рузвельта об управлении послевоенным миром. Оно должно было осуществляться "четырьмя полицейскими", а именно СССР, Соединенными Штатами, Великобританией и Китаем. Это предложение не встретило
[329]
поддержки со стороны Сталина. Он сказал, что "четверо полицейских" вряд ли могут рассчитывать на благосклонное отношение со стороны малых стран Европы. Он выразил сомнение в том, что Китай будет очень сильным государством после окончания войны, но, если бы он и был таковым, европейские страны не согласились бы на то, чтобы Китай обладал в отношении них правом принуждения. В этом вопросе советский вождь показал себя определенно более проницательным и выказал гораздо более правильное понимание действительного положения вещей, нежели президент. Когда Сталин предложил в качестве альтернативы создание одного комитета для Европы и другого для Дальнего Востока, причем европейский комитет должен был бы состоять из Англии, России, Соединенных Штатов и, возможно, еще одной европейской страны, президент ответил, что это предложение несколько схоже с моей идеей региональных комитетов: одного для Европы, одного для Дальнего Востока и одного для Американского континента. Он, кажется, недостаточно ясно сказал, что, кроме того, я намечал создание верховного совета Объединенных Наций, в состав которого вошли бы три региональных комитета. Поскольку меня только значительно позднее информировали о том, что произошло, я не был в состоянии исправить это ошибочное представление.
x x x
Перед нашим вторым пленарным заседанием, начавшимся в 4 часа, я по поручению короля вручил Почетный меч, который был изготовлен по специальному заказу его величества в честь славной обороны Сталинграда. Большой зал был заполнен русскими офицерами и солдатами. Когда после нескольких пояснительных слов я вручил это великолепное оружие маршалу Сталину, он весьма внушительным жестом поднес его к губам и поцеловал. Затем он передал меч Ворошилову, который его уронил. Меч был вынесен из зала с большой торжественностью в сопровождении русского почетного караула. Когда эта процессия удалилась, я заметил, что президент, сидевший сбоку, был явно взволнован этой церемонией. После этого мы перешли в зал заседаний и заняли свои места за круглым столом, на сей раз вместе с начальниками штабов, которые должны
[330]
были доложить нам о результатах своих утренних трудов.
Начальник имперского генерального штаба сообщил, что они рассмотрели ряд операций и пришли к выводу, что, если в Средиземном море ничего не будет предпринято до начала операции "Оверлорд", немцы смогут перебросить войска из Италии в Россию или в Северную Францию. Они рассмотрели план продвижения вверх по Итальянскому полуострову, план усиления партизанского движения в Югославии, с тем чтобы оно могло сковать германские дивизии на Балканах, и план вовлечения Турции в войну. Они также обсудили вопрос о высадке в Южной Франции, которая должна совпасть с операцией "Оверлорд". Портал сделал обзор наступления нашей бомбардировочной авиации, а Маршалл доложил о ходе сосредоточения американских вооруженных сил в Англии.
Генерал Маршалл заявил, что проблема, стоящая перед западными союзниками в Европе, заключается не в нехватке войск или материалов, а в недостатке кораблей и десантных средств, а также аэродромов, достаточно близко расположенных к району операций. В особенности не хватает десантных судов, и наиболее острый недостаток ощущается в танкодесантных баржах, которые могут сразу взять на борт по 40 танков. Что же касается операции "Оверлорд", то переброска войск и материалов продолжается согласно плану. Самым непостоянным и ненадежным фактором во всех проблемах, стоящих перед союзниками, являются десантные средства. Выполнение программы их строительства было ускорено как в Соединенном Королевстве, так и в Соединенных Штатах с двоякой целью: 1) увеличения масштабов первого штурма в операции "Оверлорд" и 2) создания возможности для осуществления нами операций в Средиземном море, какие будут сочтены необходимыми.
x x x
Затем Сталин задал самый важный вопрос: "Кто будет командовать операцией "Оверлорд"? Президент ответил, что это еще не решено. Сталин прямо сказал, что операция будет сведена к нулю, если вся подготовка к ней не будет поручена одному человеку, Рузвельт разъяснил,
[331]
что это уже сделано. Английскому генералу Моргану выделен объединенный англо-американский штаб, и он уже в течение значительного времени разрабатывает планы этой операции. Фактически все уже решено, за исключением того, кто будет верховным командующим. Сталин заявил, что необходимо немедленно назначить человека, который нес бы ответственность не только за разработку плана, но и за его осуществление. Иначе может получиться, что, по мнению генерала Моргана, все будет уже готово, а верховный главнокомандующий, когда он будет назначен, может придерживаться совершенно иного взгляда и пожелает все изменить.
Я сказал, что генерал Морган был назначен несколько месяцев назад объединенным англо-американским штабом с согласия президента и моего согласия главным штабным офицером при верховном командующем (который должен быть назначен). Правительство его величества выразило готовность действовать под началом американского командующего, поскольку Соединенные Штаты несут ответственность за сосредоточение сил вторжения и будут иметь превосходство в численности войск. С другой стороны, на Средиземном море фактически все военно-морские силы являются английскими, и мы имеем там также значительное превосходство в вооруженных силах. Поэтому мы считаем, что командование на этом театре должно быть поручено англичанину. Я сказал, что вопрос о назначении верховного главнокомандующего скорее подлежит обсуждению тремя главами правительств, чем на довольно широком заседании. Сталин сказал, что Советское правительство не претендует на право голоса в этом назначении. Оно желает лишь знать, кто будет этим главнокомандующим. Очень важно, чтобы это назначение было сделано по возможности скорее и чтобы генерал, который будет избран для этого, нес ответственность не только за подготовку плана, но и за его осуществление. Я согласился, что вопрос о том, кто будет командовать операцией "Оверлорд", является одним из важнейших моментов, которыми нужно заняться, и заявил, что он будет решен не позже ближайших двух недель.
x x x
Затем я изложил позицию Англии.
Первый вопрос - какую помощь могут оказать опе-
[332]
рации "Оверлорд" крупные вооруженные силы, уже сосредоточенные на Средиземном море? В частности, каковы масштабы операций, которые могут быть начаты против Южной Франции войсками, находящимися в Италии? Об этом плане уже упоминали президент и Сталин, но он еще не был изучен достаточно подробно для того, чтобы можно было высказать окончательное мнение. Сталин совершенно правильно подчеркнул значение клещеобразных операций, однако было бы явно бесполезно предпринимать наступление малыми силами, которые могли бы быть истреблены до прибытия главных сил. Высказывая свое личное мнение, я заявил, что на Средиземном море следует оставить такое количество десантных судов, которое было бы достаточно для переброски, по меньшей мере, двух дивизий. При наличии этих десантных средств мы могли бы поддержать наступление вверх по итальянскому "сапогу" десантными фланговыми ударами и, таким образом, избежать медленных и трудных методов фронтальной атаки. Кроме того, наличие этих десантных судов дало бы нам возможность занять остров Родос и открыть доступ в Эгейское море одновременно с вступлением Турции в войну. Используя эти же десантные суда, мы могли бы через пять или шесть месяцев высадиться в Южной Франции, приурочив эту высадку к началу операции "Оверлорд".
Конечно, сроки всех этих операций должны быть изучены и скоординированы самым тщательным образом, но есть полное основание надеяться, что все, о чем я упоминал, может быть осуществлено. С другой стороны, совершенно очевидно, что если десантные суда, достаточные для транспортировки двух дивизий, будут оставлены на Средиземном море, то это повлечет за собой либо перенесение срока начала операции "Оверлорд" на шесть или восемь недель, либо отзыв с Востока кораблей и десантных судов, посланных туда для военных действий против Японии. Это ставит нас перед дилеммой.
Второй вопрос - о Югославии и далматинском побережье. Партизанские силы на Балканах сковывают не менее двадцати одной германской дивизии. Помимо этого имеется девять болгарских дивизий в Греции и Югославии. Таким образом, тридцать вражеских дивизий сковываются этими доблестными партизанами. Поэтому Балканский театр военных действий является одним из
[333]
таких театров, на котором мы можем заставить противника напрячь его силы до предела и облегчить себе положение в предстоящих тяжелых боях. У нас нет никаких притязаний на Балканах. Наше единственное желание заключается в том, чтобы сковать эти тридцать вражеских дивизий. Мы полны решимости работать в полном согласии с ними. С военной точки зрения речь идет не об использовании крупных вооруженных сил в этом районе. Требуется только одно - оказать партизанам помощь материалами, снаряжением и диверсионно-десантными операциями.
Третий и последний вопрос - о Турции. Великобритания является союзником Турции и взяла на себя задачу уговорить или убедить Турцию вступить в войну до рождества. Если президент готов вмешаться на данном этапе и взять на себя инициативу, английское правительство будет радо этому. Я сказал, что могу от имени правительства его величества дать заверение в том, что Англия готова на многое ради того, чтобы вовлечь Турцию в войну. С военной точки зрения вступление Турции в войну отвлечет не больше двух или трех союзных дивизий. Затем я спросил о позиции Советского правительства в отношении Болгарии. Цель всех операций на Средиземном море, которые я имею в виду, заключается в том, чтобы облегчить положение России и обеспечить наилучшие возможности для осуществления операции "Оверлорд".
x x x
Я говорил около десяти минут. Затем наступила пауза. После этого Сталин сказал: "Советское правительство будет считать себя в состоянии войны с Болгарией, если в результате вступления Турции в войну Болгария будет угрожать Турции". Я поблагодарил его за это заверение и спросил, могу ли я сообщить об этом туркам. Сталин сказал, что у него нет возражений. Затем он перешел к изложению своего мнения о Балканах. Он сказал, что расхождений во взглядах, по-видимому, не существует и что он поддерживает предложение о всемерной помощи партизанам. Однако он прямо заявил, что вступление Турции в войну, оказание поддержки Югославии и занятие Рима имеют, с точки зрения русских, сравнительно небольшое значение. Если конференция со-
[334]
звана для того, чтобы обсудить военные вопросы, то операции "Оверлорд" должно быть отведено первое место.
Если в соответствии с внесенным здесь предложением будет создана комиссия по военным вопросам, то ей необходимо будет дать совершенно точные инструкции о том, какие задачи она должна будет выполнить. Русским нужна помощь, и неотложная помощь, в их великой борьбе против германской армии. Такая помощь может быть лучше всего оказана скорейшим и энергичным осуществлением операции "Оверлорд". Необходимо решить три главных вопроса. Первый вопрос - срок; начало операции должно быть назначено на май, но никак не позже. Второй - операция "Оверлорд" должна быть поддержана высадкой в Южной Франции. Если это может быть сделано за два или за три месяца до операции "Оверлорд", тем лучше. Если это невозможно, то высадка должна совпасть с операцией "Оверлорд". Если же это не удастся осуществить и десант начнется несколько позже, он все равно будет служить подспорьем главной операции. Наступление на Южную Францию в качестве вспомогательной операции будет весьма полезно для операции "Оверлорд". Занятие Рима и другие операции на Средиземном море могут рассматриваться лишь как отвлекающие операции.
Третий вопрос, требующий решения, - это назначение главнокомандующего войсками в операции "Оверлорд". Сталин заявил, что он хотел бы, чтобы это было сделано до окончания конференции или в крайнем случае через неделю после ее окончания. Подготовка к операции "Оверлорд" не может быть осуществлена успешно без верховного главнокомандующего. Выбор кандидатуры верховного главнокомандующего - это, конечно, дело английского и американского правительств, однако Советское правительство хотело бы знать, кто именно будет назначен.
Президент сказал, что все мы согласны по поводу значения операции "Оверлорд", но не по поводу ее срока. Если операция "Оверлорд" должна быть осуществлена в течение мая, по меньшей мере, от одной из средиземноморских операций надо отказаться. Если же десантные суда и другое снаряжение будут оставлены на Средиземном море, тогда операцию "Оверлорд" придется отложить до июня или июля. Существует очевидная опас-
[335]
ность отсрочки операции "Оверлорд". Если мы предпримем экспедиции в восточной части Средиземного моря даже силами только двух или трех дивизий, то всегда будет существовать опасность их перерастания в более крупные операции, которые потребуют использования более крупных сил. Если это случится, тогда даже более поздний срок операции "Оверлорд" окажется под угрозой.
x x x
Затем Рузвельт коснулся моего заявления о тридцати германских и болгарских дивизиях, скованных на Балканах. Он предложил сковать их более основательно при помощи диверсионно-десантных операций. Очень важно удержать их в этом районе и не позволить им причинять ущерб где-либо в другом месте. Все согласны с тем, что Тито надо поддержать, но это должно быть сделано не в ущерб операции "Оверлорд".
Сталин заявил, что, по имеющимся у него сведениям, немцы имеют восемь дивизий в Югославии, пять в Греции, три в Болгарии и двадцать пять дивизий во Франции. Он не согласен на то, чтобы перенести срок операции "Оверлорд" дальше мая.
Я заявил, что не могу дать такого обязательства. Тем не менее я не считаю, что имеются какие-либо серьезные расхождения в до сих пор выраженных взглядах. Я готов сделать все, что только в силах правительства его величества, чтобы начать операцию "Оверлорд" как можно раньше, но считаю, что великие возможности, открывающиеся на Средиземном море, не должны быть безжалостно принесены в жертву и отброшены как не имеющие никакого значения только ради того, чтобы сэкономить месяц или около этого в сроке начала операции "Оверлорд". На Средиземном море находится крупная английская армия, и я не могу согласиться на то, чтобы она бездействовала в течение примерно шести месяцев. Она должна сражаться с противником самым энергичным образом вместе с ее американскими союзниками. Я твердо надеюсь, что английские и американские войска вместе уничтожат значительные немецкие силы в Италии и, продвинувшись к северу от Рима, скуют многочисленную германскую армию на итальянском фронте. Оставаться неподвижными и инертными в Италии в течение пример-
[336]
но шести месяцев значило бы неправильно использовать наши вооруженные силы и навлечь на себя упреки в том, что русские несут на себе почти все бремя войны на суше. Сталин сказал, что он никогда не предлагал полного прекращения всех операций в Италии в течение зимы.
Я разъяснил, что, если десантные суда будут переброшены из Средиземного моря, это будет означать определенное свертывание там наших операций. Я напомнил Сталину три условия, от которых зависит успех операции "Оверлорд". Во-первых, до начала наступления необходимо добиться значительного ослабления германской истребительной авиации в Северо-Западной Европе. Во-вторых, германские резервы во Франции, Бельгии и Голландии должны ко дню высадки насчитывать не более 12 полностью укомплектованных первоклассных дивизий в течение первых 60 дней операции. Для обеспечения этих условий мы должны сковать как можно больше германских дивизий в Италии и Югославии. Если Турция вступит в войну, это послужит нам дополнительной помощью, но это не является необходимым условием. Немцы, находящиеся сейчас в Италии, большей частью прибыли из Франции. Если мы ослабим наше давление в Италии, они вернутся обратно. Мы должны воевать с противником на том единственном фронте, на котором мы сейчас можем сражаться с ним. Если мы будем как можно ожесточеннее сражаться с ним в зимние месяцы на Средиземном море, это послужит наилучшей помощью для обеспечения условий, необходимых для успешного исхода операции "Оверлорд".
x x x
Затем я снова вернулся к вопросу о Турции.
От турецкого вопроса не следует отмахиваться. Как уже указывали президент и генерал Маршалл, масштаб, характер и сроки наших операций зависят от наличия десантных средств и возможности переброски наших войск морем. Я сказал, что готов обсудить этот вопрос в любое время и самым подробным образом, но если некоторое небольшое число десантных судов не будет оставлено на Средиземном море или переброшено с какого-либо другого театра, то операции в районе Среди-
[337]
земного моря будут невозможны и от наступления на Южную Францию придется отказаться.
Сталин заявил, что неотложными вопросами являются срок операции "Оверлорд", назначение главнокомандующего, а также вопрос о том, могут ли быть предприняты какие-либо вспомогательные операции в Южной Франции. Все эти вопросы должны быть решены на пленарном заседании.
Президент сказал, что он наметил самые простые предварительные инструкции комитету по военным вопросам, если будет решено, чтобы этот орган приступил к работе. Они состоят из двух фраз, а именно: "Параграф 1. Комитет представителей трех штабов будет исходить из того, что операция "Оверлорд" является главной операцией в 1944 году. Параграф 2. Комитет представит рекомендации о вспомогательных операциях, которые надлежит провести, и должен при этом обратить особое внимание на их влияние в смысле отсрочки операции "Оверлорд". Это предложение было принято.
Перед тем как мы разошлись, Сталин посмотрел на меня через стол и сказал: "Я хочу задать премьер-министру весьма прямой вопрос насчет операции "Оверлорд". Верят ли действительно премьер-министр и английский штаб в операцию "Оверлорд"? Я ответил: "Если изложенные выше условия осуществления операции "Оверлорд" будут созданы, когда наступит время, мы будем считать своим неуклонным долгом бросить через Ла-Манш против немцев все имеющиеся у нас силы". На этом мы разошлись.
x x x
Обедали мы у Сталина, в узкой компании: Сталин и Молотов, президент, Гопкинс, Гарриман, Кларк Керр, я, Идеи и наши переводчики. Усталости от трудов заседания как не бывало, было довольно весело, предлагалось много тостов. Как раз в это время в дверях появился Эллиот Рузвельт, который прилетел, чтобы присоединиться к своему отцу; кто-то жестом пригласил его войти. Поэтому он вошел и занял место за столом. Он даже вмешивался в разговор и впоследствии дал весьма пристрастный и крайне неверный отчет о том, что он слышал. Сталин, как рассказывает Гопкинс, сильно меня "поддразнивал", но я принимал это спокойно до тех пор,
[338]
пока маршал в шутливом тоне не затронул серьезного и даже жуткого вопроса наказания немцев. Германский генеральный штаб, сказал он, должен быть ликвидирован. Вся сила могущественных армий Гитлера зависит примерно от 50 тысяч офицеров и специалистов. Если этих людей выловить и расстрелять после войны, военная мощь Германии будет уничтожена с корнем. Здесь я счел нужным сказать: "Английский парламент и общественное мнение никогда не потерпят массовых казней. Даже если в период военного возбуждения и будет дозволено начать их, английский парламент и общественное мнение после первой же массовой бойни решительно выступят против тех, кто несет за это ответственность. Советские представители не должны заблуждаться на этот счет".
Однако Сталин, быть может, только шутки ради продолжал говорить на эту тему. "50 тысяч, - сказал он, - должны быть расстреляны". Я очень рассердился. "Я предпочел бы, - сказал я, - чтобы меня тут же вывели в этот сад и самого расстреляли, чем согласиться запятнать свою честь и честь своей страны подобным позором".
Здесь вмешался президент. Он внес компромиссное предложение. Надо расстрелять не 50 тысяч, а только 49 тысяч человек. Этим он, несомненно, рассчитывал свести все к шутке. Идеи тоже делал мне знаки и жесты, чтобы успокоить меня и показать, что это шутка. Однако в этот момент Эллиот Рузвельт поднялся со своего места в конце стола и произнес речь, в которой выразил свое полное согласие с планом маршала Сталина и свою полную уверенность в том, что американская армия поддержит его. Здесь я не выдержал, встал из-за стола и ушел в соседнюю комнату, где царил полумрак. Я не пробыл там и минуты, как почувствовал, что кто-то хлопнул меня сзади руками по плечам. Это были Сталин и Молотов; оба они широко улыбались и с живостью заявили, что они просто шутили и что ничего серьезного они и не думали. Сталин бывает обаятелен, когда он того хочет, и мне никогда не приходилось видеть, чтобы он проявлял это в такой степени, как в этот момент. Хотя в то время - как и сейчас - я не вполне был уверен, что все это была шутка и что за ней не скрывалось серьезного намерения, я согласился вернуться к столу, и остальная часть вечера прошла очень приятно.
[339]
ТЕГЕРАН: ТРУДНЫЕ ПРОБЛЕМЫ
30 ноября было для меня очень хлопотливым и памятным днем. Это было 69-летие со дня моего рождения, и почти весь день я был занят самыми важными делами, какими мне когда-либо приходилось заниматься. Тот факт, что президент встречался с маршалом Сталиным в частном порядке и жил в советском посольстве, что он избегал встречи со мной наедине с тех пор, как мы выехали из Каира, несмотря на наши прежние близкие отношения и на то, что наши важнейшие дела переплетались самым тесным образом, побудил меня стремиться к личной беседе со Сталиным. Я чувствовал, что у русского лидера складывалось неправильное представление о позиции Англии. У него создавалось ложное впечатление, которое коротко может быть выражено следующим образом: "Черчилль и английский штаб собираются сорвать операцию "Оверлорд", а если это им удастся, вторгнуться на Балканы". Я считал своим долгом рассеять это вдвойне неправильное представление.
Установление точного срока для операции "Оверлорд" зависело от перебросок сравнительно небольшого количества десантных средств. Для операций на Балканах эти десантные средства не были нужны. Президент связал нас обещанием предпринять операцию в Бенгальском заливе. Если бы эта операция была отменена, то у нас было бы достаточно десантных средств для всех намечавшихся мною операций, а именно, у нас были бы комбинированные силы для одновременной высадки, невзирая на сопротивление, двух дивизий на побережье Италии или на юге Франции, а также для начала операции "Оверлорд" в мае, как это было намечено. Я согласился с президентом, что операция должна быть начата в мае, а он со своей стороны отказался от точной даты - 1 мая. Это должно было дать мне необходимое время. Если бы я мог убедить президента отказаться от обещания, данного Чан Кайши, и от плана операции в Бенгальском заливе, о котором на наших заседаниях в Тегеране не упоминалось, у нас было бы достаточно десантных средств как для операций на Средиземном море, так и для начала операции "Оверлорд" точно в намеченный срок. В действительности великий десант начался 6 июня, но решение об этом сроке было принято значительно позже и не по моему требованию, а из-за фаз луны
[340]
и метеорологических условий. По возвращении в Каир мне удалось, как это будет видно из дальнейшего, убедить президента отказаться от операции в Бенгальском заливе. Поэтому я полагаю, что добился того, что считал абсолютно необходимым. Однако в это ноябрьское утро в Тегеране все это казалось далеко не определенным. Я твердо решил, что Сталин должен знать главный факт. Я не считал себя вправе сказать ему о нашей с президентом договоренности начать операцию "Оверлорд" в мае. Я знал, что Рузвельт хотел сам сообщить ему об этом за завтраком, который должен был последовать за моей беседой с маршалом.
То, что следует ниже, основано на записях, сделанных моим доверенным переводчиком майором Бирсом, о моей конфиденциальной беседе со Сталиным.
x x x
Сначала я напомнил маршалу, что я наполовину американец и питаю большую любовь к американскому народу. То, что я собираюсь сказать, не должно быть воспринято как пренебрежение к американцам, и я буду полностью лоялен по отношению к ним, но есть вещи, которые лучше говорить с глазу на глаз прямо.
У нас имеется превосходство в войсках по сравнению с американцами на Средиземном море. Там находится в два или три раза больше английских войск, чем американских. Вот почему мне хотелось, чтобы наши армии на Средиземном море не бездействовали, если только этого можно избежать. Я хотел бы использовать их все время. В Италии имеется около тринадцати-четырнадцати дивизий, из которых девять или десять английских. Там имеются две армии - англо-американская 5-я армия и 8-я армия, полностью английская. Дело изображается таким образом, будто приходится делать выбор между сохранением даты операции "Оверлорд" и продолжением операции на Средиземном море. Однако в действительности это далеко не все. Американцы хотят, чтобы я предпринял в марте десантную операцию в Бенгальском заливе против японцев. Мне этого не хочется. Если бы мы располагали на Средиземном море десантными средствами, которые выделяются для операции в Бенгальском заливе, то у нас было бы их достаточно, чтобы осущест-
[341]
вить все наши планы на Средиземном море и в то же время возможно скорее начать операцию "Оверлорд".
Речь идет о выборе не между операциями на Средиземном море и сроком начала операции "Оверлорд", а между операцией в Бенгальском заливе и сроком начала операции "Оверлорд". Однако американцы связали нас сроком операции "Оверлорд", и в результате этого в последние два месяца пострадали наши операции на Средиземном море. Наша армия в Италии несколько обескуражена переброской семи дивизий. В порядке подготовки к операции "Оверлорд" мы отправили в Англию три наши дивизии и американцы отправляют свои четыре дивизии. Вот почему мы не смогли полностью воспользоваться преимуществами поражения Италии. Однако в то же время это свидетельствует о серьезности наших приготовлений к операции "Оверлорд".
Крайне важно принять в ближайшее время решение о назначении главнокомандующего. Вплоть до августа считали, что верховное командование войсками в операции "Оверлорд" будет вверено англичанину, однако в Квебеке я сказал президенту, что согласен с назначением на этот пост американца, но зато верховное командование на Средиземном море должно принадлежать нам. Я согласился на это потому, что американцы, хотя они и будут иметь равное с нами количество войск во время высадки, очень скоро превзойдут нас, и их роль будет гораздо шире после первых нескольких месяцев. С другой стороны, англичане имеют превосходство на Средиземном море: у меня свои взгляды на войну на этом театре, и я считаю справедливым, чтобы верховное командование на нем принадлежало нам. Президент согласился с этим предложением, и теперь назначение главнокомандующего войсками в операции "Оверлорд" зависит от него. Как только президент это сделает, я назначу главнокомандующего и других командующих на Средиземноморском театре военных действий. Президент задержал это назначение по соображениям внутреннего порядка, связанным с высокопоставленными личностями, но я просил его принять решение до нашего отъезда из Тегерана.
Сталин сказал, что это хорошо.
Затем я снова вернулся к вопросу о десантных средствах и еще раз разъяснил, почему они являются узким местом. У нас более чем достаточно войск на Средизем-
[342]
ном море даже после переброски упомянутых семи дивизий, и в Соединенном Королевстве будет сконцентрирована достаточно сильная англо-американская армия вторжения. Все зависит от десантных средств. Когда маршал сделал два дня назад свое важное заявление о том, что Россия вступит в войну против Японии после капитуляции Гитлера, я немедленно указал американцам, что им следовало бы либо изыскать больше десантных средств для операций, которые нас просили предпринять в Индийском океане, либо перебросить некоторые десантные средства с Тихого океана в помощь операции "Оверлорд" на первом этапе. В таком случае десантных средств было бы достаточно для всего. Однако американцы весьма чувствительны ко всему тому, что относится к Тихому океану. Я сказал им, что Япония может быть гораздо быстрее выведена из войны, если против нее выступит и Россия, и что поэтому американцы могут позволить себе оказать нам большую помощь.
Различия между моей точкой зрения и американской по существу весьма незначительны. Речь идет не о том, что я как-то равнодушен к операции "Оверлорд". Я хочу получить то, что мне нужно для действий на Средиземном море, и в то же время выдержать срок операции "Оверлорд". Подробные планы должны были быть разработаны представителями штабов, и я рассчитывал, что это будет сделано в Каире. К сожалению, там был Чан Кайши, и китайский вопрос занял почти, все наше время. Однако я уверен, что в конце концов найдется достаточно десантных средств для выполнения всех планов.
Теперь об операции "Оверлорд". К установленному сроку в мае или июне англичане будут иметь в готовности около шестнадцати дивизий вместе с корпусными частями, десантными войсками, зенитными частями и различными службами, в общей сложности несколько более полумиллиона человек. Они будут состоять из некоторых наших лучших войск, включая закаленных в боях солдат со Средиземноморского театра военных действий. Кроме того, англичане будут иметь все необходимое, что требуется от флота для транспортировки и прикрытия армии, и наряду с этим мы будем располагать военно-воздушными силами метрополии численностью четыре тысячи английских самолетов первой линии, которые будут действовать непрерывно. Сейчас
[343]
начинается переброска американских войск на Британские острова. До сих пор американцы посылали главным образом авиачасти и продовольствие для армии, в ближайшие же четыре-пять месяцев будет прибывать ежемесячно по сто пятьдесят тысяч или более человек, и к маю количество их составит семьсот-восемьсот тысяч человек. Переброска войск в таком большом масштабе стала возможной лишь в результате разгрома вражеских подводных лодок в Атлантическом океане. Я высказываюсь за то, чтобы операция в Южной Франции была начата примерно в то же время, что и операция "Оверлорд", или в любой момент, который будет сочтен подходящим. Мы будем удерживать вражеские войска в Италии, и из наших двадцати двух-двадцати трех дивизий на Средиземном море по возможности большая часть будет использована для операции против Южной Франции, а другая останется в Италии.
В Италии предстоит большое сражение. У генерала Александера находится под командованием около полумиллиона человек. Там имеется тринадцать-четырнадцать союзных дивизий против девяти или десяти германских. Погода стоит неблагоприятная, и все мосты снесены. Однако мы намерены двинуться в декабре, причем первой выступит находящаяся под командованием генерала Монтгомери 8-я армия. Около Тибра будет предпринята десантная операция. В то же время 5-я армия будет вести ожесточенные бои, сковывая противника. Это может перерасти в Сталинград в миниатюре. Мы не намерены продвигаться в широкую часть Итальянского полуострова, а хотим удержать узкую его часть.
Сталин сказал, что он должен предупредить меня о том, что действия Красной Армии зависят от успеха нашего вторжения в Северную Францию. Если в мае 1944 года не будет операций, тогда Красная Армия сочтет, что никаких операций вообще не будет предпринято в течение всего этого года. Погода будет плохая, будут затруднения с транспортом. Если операция не состоится, он не хочет внушать Красной Армии ложные надежды. Разочарование может вызвать лишь недоброжелательство. Если не произойдет крупных изменений в европейской войне в 1944 году, русским будет очень трудно продолжать войну. Они устали от войны, и он опасается, как бы в Красной Армии не возникло чувства одиночества. Вот почему он пытался точно выяснить, будет ли операция
[344]
"Оверлорд" предпринята вовремя, как обещано. Если же нет, то он должен принять меры для предотвращения возникновения чувства недоброжелательства в Красной Армии. Это крайне важно.
Я сказал, что операция "Оверлорд", несомненно, состоится при условии, если противник не перебросит во Францию более крупные силы, чем смогут сосредоточить там американцы и англичане. Если у немцев будет во Франции тридцать или сорок дивизий, то я не думаю, чтобы войска, которые мы собираемся перебросить через Ла-Манш, смогли устоять. Я боюсь не высадки на побережье, я опасаюсь того, что может произойти на тридцатый, сороковой или пятидесятый день. Однако если Красная Армия будет вести бои с противником, и мы скуем его в Италии, да к тому же еще Турция, возможно, вступит в войну, тогда, я полагаю, мы сможем одержать победу.
Сталин сказал, что первые же этапы операции "Оверлорд" произведут хорошее впечатление на Красную Армию, и если бы он знал, что она состоится в мае или июне, он мог бы уже сейчас подготовить удары по Германии. Весна является для этого лучшим временем. Март и апрель - месяцы затишья, во время которых он сможет сосредоточить войска и материальную часть, и в мае и июне начать наступление. У Германии не будет войск для переброски во Францию. Немцы продолжают перебрасывать дивизии на Восток. Немцы боятся за свой Восточный фронт, потому что там нет Ла-Манша, который надо форсировать, и нет Франции, куда бы надо было высадиться. Немцы боятся наступления Красной Армии, Красная Армия будет наступать, если она увидит, что от союзников идет помощь. Он спросил, когда начнется операция "Оверлорд".
Я сказал, что не могу раскрыть дату операции "Оверлорд" без согласия президента, но ответ будет дан за завтраком, и я полагаю, что Сталин будет им удовлетворен.
x x x
После некоторого промежутка времени маршал и я отправились каждый в отдельности, к президенту на завтрак "только трех" (вместе с нашими переводчиками), на который он нас пригласил, и тогда Рузвельт сказал
[345]
Сталину, что мы договорились о том, чтобы начать операцию "Оверлорд" в течение мая. Маршал явно был очень доволен и успокоен этим торжественным и прямым обещанием, какое мы оба дали ему.
x x x
После короткого перерыва началось третье пленарное заседание, как и прежде в русском посольстве, в 4 часа. На этом заседании присутствовали все, нас было около 30 человек.
Президент заявил, что он рад сообщить участникам совещания о достижении соглашения по главным военным проблемам. Алан Брук сообщил, что после совместного заседания американские и английские начальники штабов рекомендовали нам начать операцию "Оверлорд" в мае "вместе с вспомогательной операцией против Южной Франции в самых широких масштабах, какие только позволит нам наличие десантных средств в то время".
Затем я подчеркнул необходимость для американских и английских штабов поддерживать теснейшую связь с советскими военными властями, с тем чтобы все операции на Восточном, Западном и Средиземноморском фронтах были согласованы. Таким путем три великие державы сумеют окружить дикого зверя и будут одновременно наносить ему удары со всех сторон. Штабам придется детально разработать планы операции "Оверлорд", которая будет представлять собой самую крупную комбинированную операцию в истории.
Сталин заявил, что он понимает важность решения, принятого штабами, и трудности, связанные с его осуществлением. Опасным периодом для операции "Оверлорд" будет период развертывания войск после высадки. В этот момент немцы могут перебросить войска с востока, для того чтобы создать максимальные трудности для операции "Оверлорд". Для того чтобы предотвратить переброску с востока сколько-нибудь значительных германских сил, он берется организовать крупное наступление русских войск в мае *.
----------------------------------------
* Генеральное наступление русских "мчалось 23 июня. - Прим. авт.
[346]
Президент подчеркнул значение согласования по времени операций на всех фронтах. Теперь, когда представители трех штабов собрались вместе, он надеется, что они будут и дальше действовать совместно. Он уже сообщил маршалу Сталину, что следующим шагом будет назначение главнокомандующего операцией "Оверлорд". После совещания с его собственным штабом и со мной возможно будет принять решение в течение трех или четырех дней. Теперь, когда главные военные решения уже приняты, английскому и американскому штабам было бы целесообразно вернуться по возможности скорее в Каир для разработки деталей. Мы со Сталиным согласились с этим.
Я добавил, что теперь, когда важнейшие решения уже приняты, все усилия должны быть направлены на изыскание путей и методов получения возможно большего количества десантных средств. Поскольку до начала операции "Оверлорд" остается еще пять месяцев и все ресурсы Америки и Великобритании находятся в нашем распоряжении, это может быть сделано. Если уж предпринимать операцию "Оверлорд", то это должно быть сделано с сокрушительной силой, и я надеюсь, что штабы найдут средства и способы увеличения мощи нашего удара в первоначальный период.
Я спросил, нельзя ли сделать так, чтобы три штаба согласовали планы маскировки. Сталин объяснил, что русские часто прибегали к обману противника, применяя для этого макеты танков, самолетов и аэродромов. Радиообман тоже оказался эффективным. Он полностью согласен с тем, чтобы штабы сотрудничали в деле разработки планов маскировки и обмана. "В военное время, - сказал я, - правда является такой драгоценностью, что ее всегда должен охранять целый отряд лжи". Сталину и его коллегам очень понравилось это замечание, когда оно было переведено, и на этой веселой нотке наше официальное совещание закончилось.
Я затем предложил, чтобы представители штабов составили краткое коммюнике о военных переговорах и представили его президенту, маршалу Сталину и мне. Это коммюнике должно быть коротким, загадочным и должно указывать на неизбежную обреченность Германии. С общего согласия было опубликовано следующее коммюнике:
"...Представители наших военных штабов участвова-
[347]
ли в наших переговорах за круглым столом, и мы согласовали наши планы уничтожения германских вооруженных сил. Мы пришли к полному соглашению относительно масштаба и сроков операций, которые будут предприняты с востока, запада и юга".
x x x
До сих пор мы собирались для наших заседаний и обедов в советском посольстве. Но теперь я заявил, что третий обед даю я и он должен состояться в английской миссии. Никто не мог против этого возражать. По алфавиту и Великобритания и я сам стояли первыми, а по возрасту я был лет на пять старше Рузвельта и Сталина. Из трех правительств наше старше других на целые столетия. Я мог бы также добавить, но не сделал этого, что мы дольше всех воюем; наконец, я сказал, что 30 ноября мой день рождения. Эти аргументы, в особенности последний, оказались решающими, и наш посланник сделал все необходимые приготовления к обеду примерно на 40 человек, включая не только политических и военных руководителей, но и некоторых ответственных работников их аппарата. Советская политическая полиция, НКВД, настояла на том, чтобы обыскать здание английской дипломатической миссии снизу доверху, заглядывая за каждую дверь и под каждую подушку, перед тем как прибыл Сталин. Около 50 вооруженных русских полицейских под началом своего собственного генерала стали около всех дверей и окон. Сотрудников американской тайной полиции также было достаточно. Однако все прошло хорошо. Сталин, прибывший под усиленной охраной, был в прекрасном настроении, а президент, сидя в своем кресле, смотрел на нас с сияющей улыбкой.
Это был памятный день в моей жизни. Справа от меня сидел президент Соединенных Штатов, слева - хозяин России. Вместе мы фактически контролировали все флоты и три четверти всей авиации в мире и управляли армиями примерно в 20 миллионов человек, участвовавшими в самой ужасной из всех войн в истории человечества. Я не мог не радоваться тому, как далеко мы продвинулись по пути к победе начиная с лета 1940 года, когда мы были одиноки, и, если не считать флота и авиации, фактически безоружны перед лицом победоносных и све-
[348]
жих сил Германии и Италии, державших в своих руках почти всю Европу с ее ресурсами. Рузвельт преподнес мне в подарок прекрасную персидскую фарфоровую вазу; она разбилась в пути, когда я возвращался на родину, но была чудесно восстановлена, и я храню ее среди прочих дорогих для меня вещей.
Во время обеда у меня завязался исключительно приятный разговор с обоими моими знатными гостями. Сталин повторил вопрос, который он задавал на совещании: "Кто будет командовать операцией "Оверлорд"? Я сказал, что президент еще окончательно не решил, но я почти уверен, что это будет генерал Маршалл, который как раз в это время сидел недалеко от нас по другую сторону стола, - во всяком случае, так предполагалось до сих пор. Сталин явно был этим очень доволен. Затем он заговорил о генерале Бруке. Он считал, что Брук не любит русских. Брук был очень резок и груб с ними на нашем первом совещании в Москве в августе 1942 года. Я разубеждал Сталина, говоря, что военные бывают склонны к прямоте и резкости, когда они обсуждают военные проблемы со своими коллегами. Сталин сказал, что этим они особенно нравятся ему. Он внимательно посмотрел на Брука через всю комнату.
Когда наступило время, я предложил тост за здоровье наших знаменитых гостей, а президент предложил тост за мое здоровье и пожелал мне много лет здравствовать. После него выступил Сталин в таком же духе.
x x x
Затем было предложено много неофициальных тостов, согласно русскому обычаю, который, безусловно, очень хорошо подходит для банкетов такого рода. Гопкинс произнес веселую речь, в которой сказал, что он "очень долго и глубоко изучал английскую конституцию, которая не зафиксирована на бумаге, и деятельность военного кабинета, полномочия и состав которого нигде конкретно не определены". В результате этого изучения, сказал он, "я убедился, что статьи британской конституции и полномочия военного кабинета означают именно то, что Уинстон Черчилль хочет, чтобы они означали в каждый данный момент". Это вызвало общий смех. Читатель этой книги узнает, как мало оснований было
[349]
для этого шутливого утверждения. Я действительно пользовался лояльной поддержкой в руководстве войной со стороны парламента и моих коллег по кабинету, и эта поддержка оказывалась мне в такой полной мере, какая, возможно, и в самом деле являлась беспрецедентной. Число таких случаев, когда бы в важных вопросах мое мнение не восторжествовало, было очень невелико. Но я не без гордости не раз напоминал моим обоим великим товарищам, что из нашей тройки я - единственный, кого могут в любой момент отстранить от власти голосованием в палате общин, свободно избранной на основании всеобщих выборов, и кто подчинен повседневному контролю военного кабинета, представляющего все партии в государстве. Срок пребывания президента у власти твердо установлен, а его полномочия не только как президента, но и как главнокомандующего являются в соответствии с американской конституцией почти неограниченными. Сталин, казалось, обладал, а в данный момент наверняка обладал всей полнотой власти в России. Они оба могли приказывать. Я же должен был уговаривать и убеждать. Но я был доволен таким положением вещей. Система была сложной, однако у меня не было оснований жаловаться на то, как она действовала.
x x x
Во время обеда было произнесено много речей, и большинство самых видных гостей, включая Молотова и генерала Маршалла, тоже внесли свой вклад. Но больше всего мне запомнилась речь генерала Брука. Я привожу ее согласно отчету, любезно написанному им для меня.
"Примерно в середине обеда президент любезно предложил тост за мое здоровье, вспомнив те времена, когда мой отец посетил его отца в Гайд-парке. Когда он заканчивал свой тост, а я думал над тем, как лучше ответить на его любезные слова, Сталин поднялся и сказал, что он хочет продолжить этот тост. Он начал говорить о том, что я не проявил настоящих дружественных чувств к Красной Армии, что я недооцениваю ее замечательных качеств и что он надеется в будущем
[350]
на более товарищеское, с моей стороны, отношение к солдатам Красной Армии!
Я был крайне удивлен этим обвинением, поскольку не мог понять, на чем оно основано. Однако к тому времени я уже достаточно хорошо знал Сталина и понимал, что если я ничего не отвечу на эти оскорбления, то тем самым потеряю всякое уважение, какое он когда-либо мог питать ко мне, и что он будет продолжать подобные нападки и впредь.
Поэтому я встал, чтобы как можно учтивее поблагодарить президента за его любезные слова, а затем обратился к Сталину примерно со следующими словами:
"Теперь, маршал, разрешите мне ответить на Ваш тост. Я удивлен тем, что Вы сочли нужным выдвинуть против меня совершенно необоснованные обвинения. Вы, вероятно, помните, что сегодня утром, когда мы обсуждали планы маскировки, г-н Черчилль сказал, что "в военное время правда должна иметь целый эскорт лжи". Вы, наверное, также помните, как сами рассказывали нам, что при всех Ваших великих наступлениях Вы всегда скрывали свои истинные намерения от внешнего мира. Вы рассказали нам, что Ваши макеты танков и макеты самолетов сосредоточивались на тех фронтах, которые представляли непосредственный интерес, в то время как Ваши истинные намерения были окутаны строжайшей тайной.
Да, маршал, Вы были введены в заблуждение макетами танков и самолетов, и Вы не смогли распознать те чувства искренней дружбы, которые я питаю к Красной Армии, и те чувства подлинного товарищества, с которыми я отношусь ко всему ее составу".
Пока Павлов фразу за фразой переводил это Сталину, я внимательно наблюдал за последним. Выражение его лица было непроницаемым. Однако в конце он повернулся ко мне и сказал с видимым удовольствием: "Этот человек мне нравится. Он говорит правду. Я должен с ним потом потолковать".
Затем мы перешли в приемную и там прохаживались группами. Я чувствовал, что мы достигли такой солидарности и такого настоящего товарищества, каких никогда
[351]
прежде не достигали в этом великом союзе. Я не пригласил Рандольфа и Сару * на обед, хотя они зашли, когда поднимали тост в честь дня моего рождения, но теперь Сталин отозвал их в сторону и весьма тепло приветствовал их. Президент, конечно, был с ними хорошо знаком. Прохаживаясь вокруг, я увидел, что Сталин стоит в тесном кругу рядом с Бруки, как я его называю. Отчет генерала об этом разговоре гласит:
"Когда мы вышли из комнаты, премьер-министр сказал мне, что он несколько волновался, не зная, что я скажу после того, как я упомянул о "правде" и "лжи". Однако он успокоил меня, сказав, что мой ответ на тост произвел на Сталина надлежащее впечатление. Поэтому я решил возобновить атаку в приемной. Я подошел к Сталину и сказал ему, что был удивлен и огорчен тем, что он счел нужным выдвинуть против меня такие обвинения в своем тосте. Он тут же ответил через Павлова: "Лучшая дружба та, которая начинается с недоразумений", и тепло пожал мне руку".
Мне казалось, что все тучи рассеялись. И действительно, доверие Сталина к моему другу было установлено на основе уважения и доброжелательства, которые на протяжении всей нашей совместной работы никогда не были нарушены.
Наверное, было уже более 2 часов ночи, когда мы наконец разошлись. Маршал отдал себя на попечение своего эскорта и отбыл, а президента повезли на квартиру в советское посольство. Я лег в постель усталый донельзя, но довольный, чувствуя, что ничего, кроме хорошего, не было сделано. Этот день рождения был для меня действительно счастливым днем.
ТЕГЕРАН: ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Некоторые из важнейших политических вопросов, стоявших перед нами, все еще оставались открытыми даже после принятия главных решений стратегического
----------------------------------------
* Сын и дочь Черчилля.
[352]
характера. 1 декабря "тройка" снова собралась за завтраком у президента в советском посольстве. На этот раз присутствовали также Молотов, Гопкинс, Идеи, Кларк Керр и Гарриман. Первой темой нашего разговора был вопрос о вовлечении Турции в войну.
Я сказал, что у нас имеется в Египте семнадцать английских эскадрилий, не находящихся под началом англо-американского командования, и главный маршал авиации Теддер располагает еще тремя эскадрильями, которые мы можем выделить. Они состоят преимущественно из истребителей и могут быть использованы для защиты Турции. Кроме того, у нас имеется три полка зенитной артиллерии. Вот и все, что мы обещали. Мы не обещали Турции никаких войск. Она имеет пятьдесят оснащенных дивизий, и, следовательно, нет никакой необходимости посылать ей войска.
"Каких мер ожидает г-н Черчилль от Советского Союза в случае, если Турция объявит войну Германии и если в результате этого Болгария нападет на Турцию, а Советский Союз объявит войну Болгарии?" - спросил Сталин.
Я сказал, что не прошу ничего конкретного, но продвижение советских армий к Одессе и дальше окажет большое влияние на население Болгарии. Турецкая армия имеет винтовки, храбрую пехоту, неплохую артиллерию, но у нее нет зенитных орудий, самолетов, и она располагает лишь небольшим количеством танков. Мы создали военные школы, но турки посещают их нерегулярно. Турки не очень восприимчивы к учебе. Их армия - храбрая, но несовременная. 25 миллионов фунтов стерлингов было израсходовано на оружие, главным образом американское, и мы отправили им это оружие.
Сталин сказал, что Турции, возможно, не придется воевать. Она предоставит нам свои воздушные базы; таков может быть ход событий, и это будет хорошо.
Президент попросил Идена сообщить нам, что сказали турки в Каире. Идеи ответил, что он просил турецкого министра иностранных дел предоставить нам авиабазы и заверил его, что Германия не нападет на Турцию. Министр иностранных дел отказался, заявив, что Германия ответит на это как на турецкую провокацию. Турция скорее предпочтет вступить в войну на основе соглашения, чем оказаться вовлеченной в нее косвенно.
Я сообщил, что, когда мы просим турок несколько
[353]
отойти от своего нейтралитета, предоставив нам авиационные базы, они отвечают: "О нет, мы не можем играть пассивной роли". А когда мы просим их вступить в войну всерьез, они отвечают: "О нет, мы недостаточно вооружены". Я предложил испытать, если необходимо, другие методы. Если Турция откажется, она упустит возможность участвовать в мирной конференции. С ней будут обращаться так, как с другими нейтралами. Мы скажем ей, что Великобритания больше не заинтересована в ней и что мы прекратим поставки оружия.
Идеи заявил, что он хотел бы полностью уяснить себе требования, которые мы собираемся предъявить Турции. Следует ли понимать, что Турция должна объявить войну только Германии, и никому другому? Если в результате этого немцы заставят Болгарию присоединиться к ним в войне с Турцией, то объявит ли в этом случае Советское правительство войну Болгарии? Сталин ответил утвердительно по обоим пунктам.
x x x
Молотов спросил затем, не может ли Советское правительство получить ответ по вопросу о судьбе итальянских кораблей. Ответ Рузвельта был очень прост. Большое число торговых судов и несколько меньшее число военных кораблей могут быть использованы тремя державами во время войны и затем могут быть распределены между ними. Но до сих пор эти суда должны использоваться теми, кто может использовать их наилучшим образом. Молотов сказал, что Россия могла бы хорошо их использовать. Я спросил, где бы Советское правительство хотело получить их. Сталин сказал, что в Черном море, а если это невозможно, то на Севере. Если Турция не вступит в войну, Черное море отпадает. Но они могут быть использованы на Севере.
Я сказал, что это мелочь в сравнении с усилиями, которые Россия прилагала и прилагает. Мы лишь просили дать нам немного времени для того, чтобы урегулировать это дело с итальянцами. Мне бы хотелось, сказал я, чтобы эти суда были переброшены в Черное море, и, пожалуй, я мог бы одновременно послать вместе с ними несколько английских кораблей. Но мне и президенту необходимо время для того, чтобы уладить этот вопрос
[354]
с итальянцами, - некоторые из их небольших судов уже оказывают нам помощь в патрульной службе, а некоторые итальянские подводные лодки перевозят важные материалы. Необходимо избежать бунта в итальянском флоте и потопления судов командами. Мне и президенту нужно примерно два месяца для того, чтобы договориться с итальянцами. К тому времени эти корабли после их переоснащения можно будет передать русским. Далее я сказал, что мне хотелось бы послать в Черное море четыре-пять английских подводных лодок. Это будет одна из просьб, с которой можно было бы обратиться к Турции, если она согласится лишь на "смягчение нейтралитета". Но мы не пойдем наперекор желаниям маршала Сталина. У нас нет никаких притязаний в Черном море.
Сталин ответил, что он будет благодарен за любую помощь.
x x x
После некоторого промежутка времени, когда завтрак уже закончился, мы перешли в другую комнату, и заняли свои места за столом конференции. Наше обсуждение продолжалось в течение всей второй половины дня. Следующим важным вопросом был вопрос о Польше.
Президент начал с выражения надежды, что польское и Советское правительства возобновят свои отношения, чтобы любое достигнутое решение могло быть принято польским правительством. Однако он признал, что имеются трудности. Сталин спросил, с каким правительством ему вести переговоры. Польское правительство и его друзья в Польше поддерживают связь с немцами. Они убивают партизан. Ни президент, ни я не имеем никакого представления о том, что сейчас происходит в Польше.
Я сказал, что для Соединенного Королевства польский вопрос является важным, ибо мы объявили Германии войну за то, что она вторглась в Польшу. Хотя Великобритания еще не была подготовлена, нападение Германии на Польшу вовлекло нас в войну. Я вернулся к своей иллюстрации при помощи трех спичек - Германия, Польша и Советский Союз. Одна из главных целей союзников - обеспечение безопасности западной границы Советского Союза и, таким образом, предот-
[355]
вращение нападения со стороны Германии в будущем. При этом я напомнил Сталину об упоминании им линии Одера на западе.
Сталин, прервав меня, сказал, что раньше не было никакого разговора о восстановлении отношений с польским правительством и речь шла только об определении польских границ. Сегодня этот вопрос ставится совсем иначе. Россия даже больше, чем другие государства, заинтересована в хороших отношениях с Польшей, ибо для нее это является вопросом безопасности ее границ. Россия - за восстановление, развитие и расширение Польши главным образом за счет Германии. Однако он делает различие между Польшей и польским эмигрантским правительством в изгнании не из-за каприза, а потому, что оно присоединилось к клеветнической пропаганде Гитлера против России. Какая существует гарантия, что это не повторится? Он хотел бы иметь гарантию, что польское эмигрантское правительство не будет убивать партизан, а, наоборот, будет призывать поляков бороться с немцами и не будет заниматься никакими махинациями. Он будет приветствовать любое польское правительство, какое предпримет подобные активные меры, и он был бы рад возобновить с ним отношения. Но он отнюдь не уверен в том, что польское эмигрантское правительство когда-нибудь сможет стать таким правительством, каким ему следовало бы быть.
Тут я заявил, что было бы очень хорошо, если бы за этим круглым столом мы могли узнать взгляды России в отношении границ. Тогда я поставил бы этот вопрос перед поляками и прямо сказал бы им, считаю ли я эти условия справедливыми. Правительство его величества, а я выступаю только от его имени, хотело бы получить возможность заявить полякам, что этот план - хороший и даже самый лучший из всех, на какой они могут рассчитывать, и что правительство его величества не будет возражать против него на мирной конференции. После этого мы могли бы заняться предложением президента о возобновлении отношений. Чего мы хотим, так это сильной и независимой Польши, дружественной к России.
Сталин сказал, что это верно, однако нельзя позволить полякам захватить украинскую и белорусскую территории. Это было бы несправедливо. В соответствии с границей 1939 года земли Украины и Белоруссии были возвращены Украине и Белоруссии. Советская Россия
[356]
придерживается границ 1939 года, потому что они справедливы с этнической точки зрения.
Идеи спросил, означает ли это линию Риббентроп - Молотов.
"Называйте ее, как хотите", - сказал Сталин.
Молотов заметил, что эту линию обычно называют линией Керзона.
"Нет, - сказал Идеи, - имеются существенные различия".
Молотов сказал, что никаких различий нет.
Тогда я взял карту и показал линию Керзона и линию 1939 года, а также линию, проходящую по Одеру. Идеи сказал, что южная часть линии Керзона никогда точно не была определена.
Участники совещания разбились на группы и собрались возле моей карты и карты американцев; поэтому переводчикам трудно было вести записи.
Идеи заявил, что линия Керзона должна была пройти восточнее Львова.
Сталин ответил, что эта линия на моей карте проведена неправильно. Львов должен остаться на русской стороне, и линия должна пройти к западу в направлении Перемышля. Молотов достанет карту с линией Керзона и описание к ней. Сталин заявил, что не желает никакого польского населения и что, если где-либо окажется район, населенный поляками, он с удовольствием отдаст его.
Я сказал, что германские земли гораздо ценнее Пинских болот. Это развитые в промышленном отношении районы, и они сыграют свою роль при создании гораздо лучшего польского государства. Мы хотели бы иметь возможность сказать полякам, что русские правы, что они должны согласиться, что с поляками обходятся справедливо. Если же поляки не согласятся, тогда мы ничего не сможем поделать. Здесь я пояснил, что говорю только от имени Англии, добавив, что в Соединенных Штатах имеется много поляков, являющихся согражданами президента.
Сталин снова повторил, что, если будет доказано, что какой-либо район является польским, он не будет претендовать на него, и тут же заштриховал кое-где на карте районы западнее линии Керзона и южнее Вильно, которые, как он сказал, населены главным образом поляками.
Участники заседания снова разбились на группы и в течение длительного времени изучали на карте линию,
[357]
проходящую по Одеру. Когда это кончилось, я сказал, что мне все это нравится, и я скажу полякам, что, если они не согласятся, они совершат глупость, и напомню им, что, если бы не Красная Армия, они были бы полностью уничтожены. Я скажу полякам, что им дано прекрасное место для существования - территория протяженностью более 300 миль в любой конец.
Сталин сказал, что в самом деле это будет большое промышленное государство.
"И дружественное по отношению к России", - вставил я.
Сталин ответил, что Россия желает дружественной Польши.
Согласно протокольной записи, я после этого сказал Идену несколько подчеркнуто, что я не собираюсь расстраиваться из-за передачи части территории Германии Польше или же из-за Львова. Идеи сказал, что если маршал Сталин примет за основу линию Керзона и линию Одера, то это может послужить началом.
В этот момент Молотов представил русский вариант линии Керзона и текст радиограммы лорда Керзона, в которой перечисляются названия всех пунктов. Я спросил, будет ли Молотов возражать против передачи полякам района Оппельна *. Он ответил, что едва ли.
Я сказал, что со стороны поляков будет благоразумно принять наш совет. Я не намерен поднимать шум из-за Львова. Обращаясь к маршалу Сталину, я добавил, что, как мне кажется, между нами нет особых разногласий в принципе. Рузвельт спросил Сталина, считает ли он возможным переселение жителей на добровольной основе. Маршал, ответил, что, вероятно, это будет возможно.
На этом мы пока что оставили обсуждение вопроса о Польше.
x x x
Затем президент спросил Сталина, согласен ли он обсудить вопрос о Финляндии. Может ли правительство Соединенных Штатов сделать что-либо для того, чтобы помочь вывести Финляндию из войны?
Сталин сказал, что недавно шведский заместитель
Опольское воеводство.
[358]
министра иностранных дел заявил Коллонтай (советский посол), что финны опасаются намерения со стороны России превратить Финляндию в русскую провинцию. Советское правительство ответило, что у него нет никакого намерения превращать Финляндию в русскую провинцию, если только финны не вынудят его это сделать. Коллонтай было затем дано указание сказать финнам, что Советское правительство не будет возражать против приезда в Москву финской делегации. Однако оно желает чтобы финны высказали свои взгляды относительно выхода из войны. Здесь, в Тегеране, он только что получил содержание финского ответа, который был ему передан через Богемана *. В этом ответе ничего не говорится о желании Финляндии порвать с Германией. В нем ставится вопрос о границах. Финны предлагают в качестве основы для обсуждения границу 1939 года с некоторыми исправлениями в пользу Советского Союза. Сталин считал, что финны не стремятся по-настоящему к серьезным переговорам. Их условия неприемлемы, и финнам это хорошо известно. Финны все еще надеются на победу Германии, и, по крайней мере, некоторые из них твердо верят, что немцы одержат победу.
Рузвельт спросил, имеет ли смысл, чтобы правительство Соединенных Штатов посоветовало финнам поехать в Москву. Сталин ответил, что они готовы поехать в Москву, но эта поездка будет бесполезна, если они поедут туда со своей нынешней программой.
Я сказал, что в дни первой русско-финской войны я сочувствовал Финляндии, но после того, как она вступила в войну против Советского Союза, я против Финляндии. Россия должна добиться безопасности Ленинграда и подступов к нему. Положение Советского Союза как морской и воздушной державы на Балтике должно быть обеспечено. Однако народ Соединенного Королевства был бы огорчен, если бы финны были включены в состав Советского Союза против их воли. Поэтому я был рад услышать то, что сказал маршал Сталин. Не думаю, что было бы полезно требовать контрибуции. Финны могут срубить некоторое количество деревьев, но едва ли это что-нибудь даст.
Сталин сказал, что ему не нужны деньги, но финны
----------------------------------------
* В то время - заместитель министра иностранных дел Швеции.
[359]
в течение, скажем, пяти или восьми лет вполне могли бы возместить причиненный России ущерб, снабжая ее бумагой, древесиной и многими другими вещами. Он считает, что финнам должен быть преподан урок, и он решил получить компенсацию.
Я сказал, что, как мне представляется, ущерб, который причинили финны, напав на Россию и совершив, таким образом, недостойный и нелепый поступок, значительно превышает то, что может поставить такая бедная страна, как Финляндия. Я добавил, что "у меня в ушах все еще звучит знаменитый лозунг: "Никаких аннексий и контрибуций". Может быть, маршалу Сталину не понравится, что я говорю это".
Сталин с широкой улыбкой ответил: "Я же сказал Вам, что становлюсь консерватором".
Затем я спросил, чего он хочет. Близится "Оверлорд". Мне бы хотелось, чтобы к весне Швеция вступила в войну на нашей стороне, а Финляндия вышла из войны. Сталин сказал, что это было бы хорошо.
Затем разговор перешел на территориальные детали: Выборг ("О Выборге нечего и говорить", - сказал Сталин); Карельский перешеек; Ханко. "Если уступка Ханко вызывает трудности, - сказал Сталин, - я готов взять взамен Петсамо". "Справедливая мена", - заметил Рузвельт.
Я сказал, что англичане хотят, во-первых, чтобы Россия была довольна своими границами и, во-вторых, чтобы финны были свободными и независимыми и жили, как сумеют, в этих весьма неудобных районах. Но мы не хотим оказывать какого бы то ни было нажима на Россию. Сталин сказал, что, если на то пошло, союзники могут, если хотят, время от времени нажимать друг на друга. Но пусть финны живут, как хотят. Все будет в порядке, если они возместят половину причиненного ими ущерба. Рузвельт спросил, принесет ли поездка финнов в Москву, если они не привезут с собой конкретных предложений, какие-либо результаты. Сталин сказал, что, если финны не дадут заверений в том, что будет заключено соглашение, эта поездка в Москву окажется на руку лишь Германии, которая широко использует всякую неудачу. То же самое можно сказать и об агрессивных элементах Финляндии, которые скажут, что русские в действительности не хотят мира.
[360]
Я сказал, что это было бы ложью и что все мы громко заявили бы об этом.
"Ладно, - сказал Сталин. - Пусть приезжают, если вы настаиваете".
Рузвельт заявил, что нынешние финские лидеры настроены прогермански. Будь там другие руководители, мы могли бы чего-то добиться. По мнению Сталина, было бы лучше иметь других руководителей, но он не возражает даже против Рюти. Пусть приезжает кто угодно, хотя бы сам черт. Он не боится чертей.
Я выразил надежду, что маршал Сталин подойдет к вопросу о Финляндии с должным учетом возможности вступления Швеции в войну во время нашего общего наступления в мае.
Сталин согласился, но сказал, что он не может отказаться от нескольких условий:
1) Восстановление договора 1940 года.
2) Ханко или Петсамо (здесь он добавил, что Ханко был предоставлен Советскому Союзу в аренду, но что он предложит взять Петсамо).
3) Компенсация натурой до 50 процентов причиненного ущерба. Вопрос о количествах можно будет обсудить позднее.
4) Разрыв с Германией.
5) Высылка всех немцев.
6) Демобилизация.
Насчет компенсации я ответил, что ущерб причинить легко, но возместить его очень трудно, и что для всякой страны плохо оказаться данником другой. Сталин сказал, что финнам может быть предоставлена возможность оплатить причиненный ими ущерб, скажем, за пять - восемь лет. Я заявил: "Опыт показывает, что возмещения в крупных масштабах неосуществимы". Сталин предложил оккупировать один из районов Финляндии, если финны не заплатят, а, если они заплатят, русские уйдут через год.
"Я еще не избран советским комиссаром, - заявил я, - но, будь я им, я бы отсоветовал делать это. Есть гораздо более важные вещи, о которых следует подумать". Мы поддерживаем русских и готовы помогать им на каждом шагу, но мы должны подумать о майской битве. Президент Рузвельт сказал, что он готов поддержать все, что было сказано (против возмещений в крупных масштабах).
[361]
x x x
Затем Сталин спросил: "Есть еще вопросы?" Президент ответил: "Есть вопрос о Германии". Сталин сказал, что он хотел бы видеть Германию расчлененной. Президент согласился. Сталин высказал предположение, что я стану возражать.
Я сказал, что в принципе не возражаю. Рузвельт заявил, что, учитывая возможность обсуждения, он и его советники набросали около трех месяцев назад план, предусматривающий раздел Германии на пять частей. Сталин, усмехнувшись, предположил, что я не слушаю, так как не склонен поддерживать предложение о разделе Германии. Я сказал, что, по моему мнению, корень зла таится в Пруссии, в прусской армии и генеральном штабе.
Затем Рузвельт изложил свой план раздела Германии на пять частей:
1. Пруссия.
2. Ганновер и северо-западная часть Германии.
3. Саксония и район Лейпцига.
4. Гессен-Дармштадт, Гессен-Кассель и район к югу от Рейна.
5. Бавария, Баден и Вюртемберг.
Эти пять частей должны быть самоуправляющимися, но, кроме них, намечается создать еще части, управляемые Объединенными Нациями:
1. Киль, Кильский канал и Гамбург.
2. Рур и Саар.
Эти районы находились бы под опекой Объединенных Наций. Он * предлагает это лишь в качестве идеи, которую можно будет обсудить.
"Если позволительно применить американское выражение, - сказал я, - то президент "наговорил уйму". План Рузвельта для меня нов. На мой взгляд, имеются два момента, один - разрушительный, другой - созидательный. У меня две ясные идеи. Первая - это изоляция Пруссии. Что следует сделать с Пруссией - после - вопрос второстепенный. Затем я отделил бы Баварию, Вюртемберг, Пфальц, Саксонию и Баден. В то время как с Пруссией я поступил бы сурово, ко второй группе я отнесся бы мягче, так как я хотел бы, чтобы она вросла
----------------------------------------
* Рузвельт.
[362]
в то, что я назвал бы Дунайской конфедерацией. Население этих районов Германии не отличается особой жестокостью, и я хотел бы, чтобы оно жило в сносных условиях, и тогда через поколение оно будет исповедовать совсем иные взгляды. Южные немцы не начнут новую войну, а мы должны будем сделать так, чтобы им имело смысл забыть Пруссию. Мне довольно безразлично, будет ли это одна или две группы". Я спросил маршала Сталина, готов ли он действовать на этом фронте.
Сталин сказал, что дунайская комбинация была бы нежизнеспособной и что немцы воспользовались бы этим, чтобы облечь в плоть то, что являлось бы лишь костяком, и, таким образом, создали бы новое большое государство. В этом он усматривал большую опасность, которую необходимо будет нейтрализовать рядом экономических мероприятий и в конечном счете, если понадобится, силой. Это единственный способ сохранить мир. Однако, если мы создадим какую-то большую комбинацию и включим в нее немцев, неизбежно возникнут неприятности. Мы должны проследить за тем, чтобы держать их отдельно и чтобы Венгрия и Германия не объединялись. Нет никаких способов не допустить движения к воссоединению. Немцы всегда будут стремиться воссоединиться и взять реванш. Мы должны быть достаточно сильными, чтобы разбить их, если они когда-либо развяжут новую войну.
Я спросил Сталина, предусматривает ли он Европу, состоящую из малых разрозненных государств, не имеющую никаких более крупных единиц.
Он ответил, что говорит о Германии, а не о Европе. Польша и Франция - большие государства. Румыния и Болгария - малые государства. Но Германия должна быть раздроблена любой ценой так, чтобы она не могла воссоединиться. Президент сказал, что его предложение предусматривает метод осуществления этого. Я сказал, что должен уточнить, что все это - лишь предварительный обзор колоссальной исторической проблемы. Сталин подтвердил, сказав: "Да, несомненно, весьма предварительный обзор ее".
x x x
Затем я вновь перевел разговор на Польшу. Я сказал, что не прошу ни о каком соглашении и что сам не
[363]
убежден насчет этого дела, но хотел бы занести кое-что на бумагу. Затем я предложил следующую формулу: "Считается в принципе, что территория польского государства и нации должна находиться между так называемой линией Керзона и линией Одера *, включая для Польши Восточную Пруссию (в тех рамках, как она будет определена) и Оппельн. Но фактическое проведение границы требует тщательного изучения и, возможно, перемещения части населения в некоторых пунктах". Почему бы не принять такую формулу, на основании которой я мог бы сказать полякам примерно следующее: "Я не знаю, одобрят ли это русские, но думаю, что смогу добиться этого для вас. Вы видите, о вас хорошо заботятся". Я добавил, что нам никогда не добиться того, чтобы поляки сказали, что они удовлетворены. Ничто не удовлетворит поляков.
Сталин сказал затем, что русские хотели бы иметь незамерзающий порт Кенигсберг, и набросал возможную линию на карте. Таким образом, Россия оказалась бы как бы у самого затылка Германии. Если он это получит, он будет готов согласиться на мою формулу насчет Польши. Я спросил, как со Львовом. Сталин сказал, что он согласится на линию Керзона.
x x x
В тот же вечер Рузвельт, Сталин и я парафировали следующий документ, который излагает военные выводы нашей Тройственной конференции.
"Участники конференции
1. Договорились, что партизан в Югославии следует всемерно поддерживать поставками и снаряжением, а также диверсионно-десантными операциями.
2. Договорились, что с военной точки зрения весьма желательно, чтобы Турция вступила до конца года в войну на стороне союзников.
3. Приняли к сведению заявление маршала Сталина о том, что, если Турция окажется в войне с Германией и в результате Болгария объявит войну Турции или нападет на нее, Советский Союз немедленно вступит в войну
----------------------------------------
* В то время вопрос о том, должна ли это быть Восточная или Западная Нейсе, еще не возникал. - Прим. авт.
[364]
с Болгарией. Участники конференции приняли к сведению, что на этот факт будет прямо указано во время последующих переговоров о вовлечении Турции в войну.
4. Приняли к сведению, что операция "Оверлорд" начнется в течение мая 1944 года наряду с операцией против Южной Франции. Последняя операция будет предпринята возможно большими силами, насколько это позволит наличие десантных судов. Участники конференции приняли далее к сведению заявление маршала Сталина, что советские вооруженные силы начнут наступление примерно в то же время, чтобы помешать переброске германских войск с Восточного фронта на Западный.
5. Договорились, что военные штабы трех держав должны отныне поддерживать тесный контакт друг с другом по поводу предстоящих операций в Европе. В частности, достигнута договоренность о том, что между соответствующими штабами должен быть согласован план маскировки с целью мистифицировать и ввести в заблуждение противника в отношении этих операций".
x x x
Таким образом, наши долгие и трудные переговоры в Тегеране пришли к концу. Военные выводы определяли в основном будущий ход войны. Вторжение через Ла-Манш было назначено на май, естественно, с учетом приливов и фаз луны. Ему должно было помочь новое крупное наступление русских.
x x x
Политические аспекты были и более отдаленными, и более гадательными. Они явно зависели от результатов великих битв, которые еще предстояли, а затем и от настроений каждого из союзников после победы. Обещание Сталина вступить в войну против Японии тотчас после свержения Гитлера и разгрома его армий имело величайшее значение.
Мы добились смягчения условий для Финляндии, которые в целом остаются в силе и по сей день. Были в общих чертах намечены границы новой Польши на востоке и на западе. Линия Керзона, с учетом возможных
[365]
отклонений на востоке, и линия Одера на западе, казалось, давали подлинный и надежный очаг для польской нации, перенесшей столько страданий.
Важнейший вопрос об обращении победителей с Германией на этом этапе мог быть лишь объектом "предварительного обзора колоссальной политической проблемы" и, как выразился Сталин, "несомненно, весьма предварительного". Следует помнить, что мы находились в разгаре ужаснейшей борьбы с могучей нацистской державой.
Мы все сильно боялись мощи единой Германии. Пруссия имеет собственную большую историю. Я полагал, что можно будет заключить с ней суровый, но почетный мир и в то же время воссоздать в современных формах нечто вроде Австро-Венгерской империи, о которой, как говорят, Бисмарк сказал: "Если бы она не существовала, ее пришлось бы выдумать". Это был бы большой район, в котором не только мир, но и дружба могли бы воцариться гораздо раньше, чем при любом другом решении. Таким образом, можно было бы создать объединенную Европу, в которой все - победители и побежденные - могли бы найти надежную основу для жизни и свободы всего своего измученного многомиллионного населения.
НАКАНУНЕ ОПЕРАЦИИ "ОВЕРЛОРД"
По мере приближения дня высадки напряжение усиливалось. Все еще не было никаких признаков, что врагу стали известны наши секреты. В конце апреля он добился незначительной удачи, потопив две американские танкодесантные баржи, принимавшие участие в учениях. Однако враг, по-видимому, не связывал их маневры с нашими планами вторжения. Мы заметили прибытие в течение мая в Шербур и Гавр некоторых подкреплений в виде легких кораблей, усилилось также минирование Ла-Манша, но в общем враг сохранял спокойствие, дожидаясь определенных сведений относительно наших намерений.
События теперь развертывались быстро и как по мас-
[366]
лу шли к развязке. После совещания 15 мая король посетил каждое из десантных соединений в портах их сосредоточения. 28 мая командирам подразделений сообщили, что высадка состоится 5 июня. Начиная с этого момента весь личный состав, участвующий в высадке, был собран на судах, в лагерях или сборных пунктах на берегу и изолирован полностью от внешнего мира. Вся почта задерживалась, и личные сношения в любой форме были запрещены, за исключением случаев крайней необходимости. 1 июня адмирал Рамсей взял на себя руководство операциями в Ла-Манше, и деятельность командующих военно-морскими силами в английских портах была подчинена его указаниям.
x x x
Погода начинала внушать нам тревогу. Ясные дни сменились неустойчивой погодой. Начиная с 1 июня два раза в день происходили совещания командиров, собираемых для ознакомления со сводками погоды. На первом совещании было сказано, что в день высадки будет плохая погода и низкая облачность. Погода имела важнейшее значение для действий авиации - как для бомбардировок, так и для высадки воздушных десантов. В тот же вечер из реки Клайд вышли первые военные корабли, а из Портсмута - две подводные лодки "малютки". Их задача заключалась в том, чтобы указать районы наступления. 3 июня положение было малоутешительным. Усилившийся западный ветер создавал на море умеренное волнение, появилась сильная облачность с низко нависшими облаками.
Предсказания на 5 июня были мрачными.
В этот день я поехал в Портсмут вместе с Бевином и фельдмаршалом Смэтсом и наблюдал посадку на суда частей и подразделений, отправлявшихся в Нормандию. Мы посетили корабль, на котором находился штаб 50-й дивизии, а затем прошли на катере по проливу Солент, причаливая по очереди к стоявшим там кораблям.
На обратном пути мы остановились в ставке генерала Эйзенхауэра и пожелали ему счастья. Мы вернулись на поезд к обеду, за который сели очень поздно. Во время обеда Исмея вызвал по телефону Беделл Смит и сказал ему, что погода ухудшается и что операцию,
[367]
вероятно, придется отложить на сутки, но генерал Эйзенхауэр не хочет принимать окончательного решения до рассвета 4 июня, а тем временем корабли великой армады будут продолжать выходить в море согласно намеченному плану.
Исмей вернулся и сообщил нам это мрачное известие. Для тех, кто своими глазами видел огромное скопление войск в проливе Солент, было ясно, что их движение остановить так же невозможно, как преградить путь лавине. Нас тревожило то, что если плохая погода затянется и мы не совершим высадки вплоть до 8 июня, то, по крайней мере, в течение двух последующих недель не будет необходимого благоприятного сочетания лунных ночей и приливов. Между тем все войска были проинструктированы. Конечно, нельзя будет бесконечно держать их на этих крошечных судах. Как предотвратить разглашение тайны?
Мы легли спать примерно в половине второго. Исмей сказал мне, что он будет ждать известий о результатах утреннего совещания. Поскольку я ничего не мог поделать в этом отношении, я сказал, чтобы меня не будили, когда будут получены эти сообщения. В 4 часа 15 минут утра Эйзенхауэр вновь встретился со своими командирами, и они заслушали мрачное сообщение специалистов по погоде: небо затянуто облаками, низкая облачность, сильный юго-западный ветер, дождь и умеренное волнение на море. Прогноз на 5 июня был еще хуже. Эйзенхауэр с неохотой приказал отложить атаку на сутки, и вся огромная масса была двинута обратно в соответствии с заранее тщательно подготовленным планом. Все конвои в море повернули обратно, а небольшие суда искали убежища на подходящих якорных стоянках. Только один большой конвой, состоявший из 138 небольших судов, не получил приказа. Но его тоже своевременно перехватили и повернули обратно, так что у врага не возникло никаких подозрений. Это был тяжелый день для тысяч солдат, которыми были набиты десантные суда, растянувшиеся вдоль побережья. Американцам, которые отплыли из портов Западной Англии, пришлось проделать самый большой путь, и поэтому им досталось больше всего.
Примерно в 5 часов утра Беделл Смит снова позвонил по телефону Исмею и подтвердил, что высадка отложена.
[368]
x x x
5 июня в течение всего дня конвои, на которых находился авангард вторгающихся войск, концентрировались в сборных пунктах к югу от острова Уайт. Затем бесконечным потоком во главе с минными тральщиками, шедшими широким фронтом, защищенная со всех сторон мощью союзного флота и авиации величайшая армада, когда-либо отходившая от наших берегов, двинулась к побережью Франции. Волнение на море послужило суровым испытанием для солдат накануне битвы, особенно для тех, которые находились в ужасно неудобных условиях на небольших судах. Но, несмотря на все это, грандиозная операция была осуществлена почти с такой же точностью, как на параде. При этом, конечно, были потери, но имевшие место жертвы и задержки, главным образом мелких судов, шедших на буксире, не оказали сколько-нибудь заметного влияния на ход событий.
Оборонительные силы, расположенные вдоль всего нашего побережья, проявляли величайшую бдительность. Флот метрополии был готов на тот случай, если бы немецкие надводные корабли проявили какую-либо активность, а воздушные патрули наблюдали за вражеским побережьем от Норвегии до Ла-Манша. Далеко в море, на западных подступах и в Бискайском заливе, крупные соединения береговой авиации, поддерживаемые флотилиями эсминцев, неусыпно следили за возможными передвижениями врага. Наша разведка сообщила, что во французских портах Бискайского залива сосредоточено более 50 подводных лодок, готовых вступить в дело, как только будет дан сигнал. Назначенный час близился.
x x x
Таким образом, мы подошли к операции, которую западные державы с полным основанием могли считать кульминационным пунктом войны. Хотя лежащий впереди путь мог оказаться длинным и тяжелым, мы имели все основания быть уверенными в том, что одержим решающую победу. Африка была очищена. Индии больше не угрожало вторжение. Японцы, выдохшиеся и деморализованные, отступали обратно на свою территорию. Уг-
[369]
роза безопасности Австралии и Новой Зеландии миновала. Италия сражалась на нашей стороне. Русские армии изгнали немецких захватчиков из своей страны. Все то, что Гитлер так быстро завоевал у русских за три года до этого, было им утрачено при громадных потерях в людях и снаряжении. Крым был очищен. Были достигнуты польские границы. Румыния и Болгария отчаянно пытались избежать мести со стороны восточных победителей. Со дня на день должно было начаться новое наступление русских, приуроченное по времени к нашей высадке на континенте. Когда я сидел в своем кресле в картографическом кабинете в Аннексе, пришло радостное известие о занятии Рима. Колоссальная по своему размаху операция по высадке через Ла-Манш и освобождению Франции началась. Все корабли вышли в море. Мы обладали господством на морях и в воздухе.
Тирания Гитлера была окончена. На этом мы можем остановиться, исполненные благодарности и надежды, что впереди нас ждет не только победа на всех фронтах, на суше, на море и в воздухе, но и безопасное и счастливое будущее для исстрадавшегося человечества.
НАСТУПЛЕНИЕ НА ЮГ ФРАНЦИИ
Освобождение Нормандии было главным событием в Европейской кампании 1944 года, однако оно было результатом лишь одного из нескольких концентрических ударов, нанесенных нацистской Германии. На востоке русские хлынули в Польшу и на Балканы, а на юге армии Александера в Италии пробивались к реке По. Теперь наступило время принять решение о направлении нашего следующего удара на Средиземном море, и приходится с сожалением отметить, что это вызвало первые серьезные разногласия по вопросу высокой стратегии между нами и нашими американскими друзьями.
План окончательной победы в Европе был в общих чертах намечен в ходе длительной дискуссии на Тегеранской конференции в ноябре 1943 года. В наших планах мы все еще руководствовались этими решениями, и поэтому не мешает напомнить о них. Прежде всего мы обещали осуществить операцию "Оверлорд". Это была главная задача, и никто не оспаривал, что это наша первейшая обязанность. Но у нас еще оставались крупные силы
[370]
в Средиземном море, и возникал вопрос: "Что же им предпринять?" Мы решили, что они должны захватить Рим, поскольку находящиеся поблизости от него аэродромы были необходимы для бомбардировки Южной Германии. По окончании этой операции мы намеревались двинуться вверх по полуострову к линии Пиза, Римини и сковать как можно больше дивизий противника в Северной Италии. Однако этим дело не кончалось. Мы также договорились и о третьей операции, а именно - о комбинированной высадке на юге Франции, и по этому вопросу суждено было возникнуть спорам. Вначале эта операция намечалась как маневр для отвлечения внимания противника или как угроза с целью приковать германские войска к Ривьере и не допустить включения их в бои в Нормандии. Однако в Тегеране американцы настаивали на том, чтобы предпринять действительное наступление силами десяти дивизий, и Сталин поддержал их. Я согласился с этим изменением главным образом потому, что хотел избежать излишнего отвлечения сил в Бирму, хотя я и думал о других путях использования успеха, достигнутого в Италии. Этот план получил условное название "Энвил".
Одно было ясно: не будет никакого смысла высаживаться на юге Франции, если мы не сделаем это вовремя. Одной только угрозы высадки было бы достаточно для того, чтобы сковать германские войска в этом районе. Настоящее вторжение заставило бы противника усилить эти войска. Но раз мы начали бои в Нормандии, значение операции "Энвил" существенно уменьшилось, потому что Гитлер едва ли стал бы оттягивать силы с главного фронта на севере для того, чтобы удержать свои позиции в Провансе. Если мы вообще собирались вторгнуться в Ривьеру, мы должны были сделать это одновременно или перед самой высадкой в Нормандии, и именно таковы были наши намерения, когда мы готовили свои планы на Тегеранской конференции.
Было также и другое соображение, ставившее под сомнение полезность операции "Энвил". Многие войска, необходимые для этой операции, то есть для настоящего вторжения, а не для маневра с целью отвлечения сил противника или для угрозы ему, должны были быть взяты из наших армий в Италии. Но они должны были
[371]
выполнить сначала трудную и важную задачу - захватить Рим и аэродромы. До тех пор пока это не было сделано, нельзя было брать войска из сил Александера. Прежде чем начать операцию "Энвил", надо было захватить Рим.
Все зависело от занятия Рима. Если бы нам удалось захватить его быстро, все обошлось бы хорошо. Тогда можно было бы перебросить войска с Итальянского фронта для осуществления операции "Энвил" в подходящее время. Если же Рим не удастся быстро захватить, тогда достаточно будет отвлекающего маневра. Если мы предпримем настоящую высадку, но после того как уже начнется операция "Оверлорд", нашим войскам придется проделать довольно длинный путь, прежде чем они смогут соединиться с армиями Эйзенхауэра, и к тому времени битва на побережье уже закончится. Они пришли бы слишком поздно, чтобы оказать помощь. Именно так и произошло, и это казалось вероятным еще в начале 1944 года.
На Тегеранской конференции мы уверенно рассчитывали добраться до Рима в начале весны, но это оказалось невозможным. Крупный десант в Анцио, предпринятый с целью ускорить захват Рима, заставил германское командование перебросить восемь - десять дивизий с важнейшего театра военных действий, то есть больше, чем предполагалось оттянуть к Ривьере операцией "Энвил". Фактически этот десант заменил "Энвил", достигнув намеченной цели. Тем не менее план наступления на Ривьеру продолжал оставаться в силе, как будто ничего не произошло.
Помимо операции "Энвил", будущее которой неясно вырисовывалось, часть наших лучших дивизий, находившихся в Италии, была с полным основанием выделена для главной операции "Оверлорд" и отправлена в Англию еще до конца 1943 года. Таким образом, Александер был ослаблен, а Кессельринг усилен. Немцы послали подкрепления в Италию, парировали внезапный удар у Анцио и задержали наше наступление на Рим почти до самого дня "Д". Ожесточенные сражения, конечно, поглотили значительные резервы противника, которые в ином случае могли бы быть использованы во Франции. Этим мы, несомненно, помогли осуществлению операции "Оверлорд" в первые критические дни, и тем не менее в Средиземном море наше продвижение сильно задержалось.
[372]
Другим препятствием была нехватка десантных судов. Многие из них были переключены на операцию "Оверлорд". Операцию "Энвил" нельзя было начать, пока эти суда не вернутся, а это зависело от хода событий в Нормандии. Эти обстоятельства были давно учтены, и еще 21 марта верховный главнокомандующий вооруженными силами союзников на Средиземном море генерал Мэйтлэнд Вильсон сообщил, что операцию "Энвил" невозможно начать до конца июля. Затем он перенес этот срок на середину августа и заявил, что операции "Оверлорд" можно было бы лучше всего помочь, отказавшись от наступления на Ривьеру и сосредоточив внимание на Италии.
После падения Рима 4 июня этот вопрос надо было пересмотреть и решить, должны ли мы осуществить операцию "Энвил" или же следует разработать новый план.
Генералу Эйзенхауэру, естественно, хотелось усилить наступление в Северо-Западной Европе всеми имеющимися средствами. Стратегические возможности в Северной Италии не привлекали его, но он согласился вернуть десантные суда по возможности скорее, если это приведет к ускорению операции "Энвил". Американские начальники штабов согласились с Эйзенхауэром, строго придерживаясь тезиса максимального сосредоточения сил на решающем участке, которым, по их мнению, была только Северо-Западная Европа. Их поддерживал президент, помнивший соглашения, заключенные со Сталиным много месяцев назад в Тегеране. Однако вся обстановка изменилась в результате задержки, происшедшей в Италии.
БАЛКАНСКИЕ СУДОРОГИ: ПОБЕДЫ РУССКИХ
x x x
Летняя кампания русских была эпопеей блестящих успехов. Здесь я могу рассказать об этой кампании лишь суммарно.
Продвижение началось с второстепенного наступления на финнов. Между Ладожским озером и морем финны углубили и укрепили прежнюю линию Маннергейма, превратив ее в мощную оборонительную систему. Однако русские войска, весьма отличавшиеся по качеству
[373]
и по вооружению от тех русских войск, которые сражались здесь в 1940 году, произвели прорыв после 12 дней ожесточенных боев и 21 июня захватили Выборг. В тот же день начались операции по очищению северного берега Ладожского озера, а к концу месяца они отбросили противника и вновь завладели железной дорогой из Ленинграда в Мурманск - конечный пункт наших арктических конвоев. Финны некоторое время продолжали воевать при поддержке немецких войск, но им уже попало достаточно, и 25 августа они запросили перемирия.
Наступление на германский фронт между Витебском и Гомелем началось 23 июня. Эти города, а также Бобруйск, Могилев и многие другие города и деревни были превращены в сильно укрепленные позиции с круговой обороной, но они один за другим были окружены и захвачены, и сразу же русские армии хлынули в образовавшиеся бреши. В течение недели они прорвались на глубину 80 миль. Быстро развивая свой успех, они захватили 3 июля Минск и замкнули кольцо вокруг отступающего врага по спешно созданной линии, идущей к югу от Вильно до Припятских болот, откуда немцы были вскоре вытеснены непреодолимым русским потоком. В конце июля Красная Армия вышла к Неману у Ковно и Гродно. Продвинувшись на 250 миль за пять недель, они временно остановились здесь для пополнения. Немцы понесли огромные потери. 25 дивизий прекратили свое существование, и такое же количество было отрезано в Курляндии.
Южнее Припятских болот успехи русских были не менее великолепны. 13 июля была предпринята серия атак на линии фронта между Ковелем и Станиславом. За десять дней весь германский фронт был прорван и русские взяли Ярослав (на реке Сан), продвинувшись на 120 миль в западном направлении. Станислав, Львов и Перемышль, изолированные этим наступлением, вскоре были обречены, и 30 июля торжествующие русские форсировали Вислу южнее Сандомира. Здесь необходимо было остановиться из-за снабжения. Форсирование Вислы было воспринято польским движением Сопротивления в Варшаве как сигнал к злополучному восстанию, о котором рассказывается в другой главе.
В этой великой кампании имелся и другой далеко идущий успех русских. К югу от этих районов их побед простиралась Румыния. Далеко продвинутая вперед германская линия от Черновцов до Черного моря преграж-
[374]
дала до августа путь в Румынию, к нефтепромыслам Плоешти и на Балканы. Эта линия была ослаблена отводом войск для поддержания рушившейся линии дальше на севере, и под ударами сильных атак, начавшихся 22 августа, она быстро распалась. С помощью десантов на побережье русские быстро расправились с противником. Немцы потеряли 16 дивизий. 23 августа в Бухаресте был совершен организованный молодым королем Михаем и его ближайшими советниками государственный переворот, который привел к полному изменению всей военной обстановки. Все румынские армии, до одного человека, последовали за своим королем. В течение трех дней до прибытия советских войск германские войска были разоружены или отступили за северные границы. К 1 сентября немцы эвакуировали Бухарест. Румынские армии распались, и страна была захвачена. Румынское правительство капитулировало. Болгария, после того как она в последние минуты попыталась объявить войну Германии, была занята. Двигаясь на запад, русские армии достигли долины Дуная и через Трансильванские Альпы вышли к венгерской границе, в то же время их левый фланг южнее Дуная развернулся вдоль границы Югославии. Здесь они подготовились к большому наступлению на запад, которое впоследствии привело их в Вену.
ОСВОБОЖДЕНИЕ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ
1 сентября генерал Эйзенхауэр в соответствии с достигнутой договоренностью принял непосредственное командование сухопутными войсками в Северной Франции. В них входили английская 21-я группа армий под командованием фельдмаршала Монтгомери и американская 12-я группа армий под командованием Омара Брэдли, боевыми действиями которой до этого времени управлял Монтгомери. Всего в распоряжении Эйзенхауэра находилось пять армий. В состав 21-й группы армий Монтгомери входили канадская 1-я армия под командованием генерала Крерара и английская 2-я армия под командованием генерала Демпси - всего четырнадцать дивизий и семь бронетанковых бригад. В состав американской 12-й группы армий, находившейся на их правом фланге, входили 1-я армия под командованием генерала Ходжеса, 3-я армия под командованием генерала Паттона
[375]
и еще не участвовавшая в операциях 9-я армия под командованием генерала Симпсона. Таким образом, в распоряжении Эйзенхауэра имелось более 37 дивизий, или свыше 500 тысяч бойцов. Каждой группе армий был придан собственный авиационный корпус поддержки наземных войск; все эти авиационные силы находились в ведении главного маршала авиации Ли-Меллори.
Эта мощная армия гнала остатки германских армий на восток, которых наши превосходящие военно-воздушные силы изматывали днем и ночью. Силы врага тогда еще составляли примерно 17 дивизий, однако, прежде чем они сумели переформироваться и получить подкрепления, большинство из них в значительной мере утратили боеспособность.
Эйзенхауэр планировал продвинуться на северо-восток как можно большими силами и так быстро, как это позволяли линии снабжения. В соответствии с этим основная тяжесть ложилась на английскую 21-ю группу армий, которая на пути следования вдоль побережья Ла-Манша должна была не только захватить пусковые станции самолетов-снарядов, но и занять Антверпен. Без огромной гавани этого города всякое продвижение через нижнее течение Рейна и вступление на равнины Северной Германии было бы невозможным. Американская 12-я группа армий также должна была преследовать врага: ее 1-я армия должна была идти вровень с англичанами, а остальные, двигаясь на восток по направлению к Вердену и верхнему течению реки Маас, должны были готовиться к удару в направлении Саара.
Монтгомери внес два контрпредложения. Одно из них, выдвинутое в конце августа, предусматривало, что его группа армий и 12-я группа армий совместно нанесут удар в северном направлении крупными силами примерно сорока дивизий. Второе предложение от 4 сентября предусматривало нанесение только одного удара - либо по направлению к Руру, либо по направлению к Саару. Какой бы из этих вариантов ни был избран, войска нужно было обеспечить всеми необходимыми ресурсами и снабжением. Он требовал, чтобы остальной фронт был ограничен в интересах главного удара, руководить которым должен был один командующий - он сам или Брэдли, в зависимости от обстоятельств. Он считал, что таким образом, пожалуй, удастся достичь Берлина, и полагал, что Рур предпочтительнее Саара.
[376]
Однако Эйзенхауэр придерживался своего плана. Германия все еще имела резервы внутри страны, и он считал, что если бросить далеко вперед через Рейн сравнительно небольшие силы, то это сыграет на руку врагу. Он считал, что 21-й группе армий было бы лучше приложить все усилия с целью занять плацдарм на другом берегу Рейна, а 12-й группе армий - продвигаться как можно дальше против линии Зигфрида.
Стратеги могут вести длительные дискуссии по этим вопросам.
Дискуссии не остановили преследования противника, но количество дивизий, которые можно было использовать, а также темпы и масштабы их продвижения целиком зависели от портов, транспорта и снабжения. Боеприпасов использовалось сравнительно мало, однако любое передвижение зависело от продовольствия и прежде всего от бензина. В нашем распоряжении имелись лишь порты Шербур и "Малберри" в Арроманше, да и те с каждым днем оставались все дальше позади. Линия фронта по-прежнему тянулась от Нормандии, и ежедневно нужно было перебрасывать на все увеличивавшееся расстояние около 20 тысяч тонн различных грузов, а также материалы для ремонта дорог и мостов и строительства аэродромов. Порты Бретани после захвата оказались бы еще более отдаленными, однако порты Ла-Манша к северу от Гавра и особенно Антверпен, если бы нам их удалось захватить прежде, чем они будут серьезно разрушены, имели бы очень важное значение.
Поэтому Антверпен служил непосредственным объектом группы армий Монтгомери. 3 сентября гвардейская бронетанковая дивизия вступила в Брюссель, поспешно эвакуированный немцами, и, как и повсюду в Бельгии, хорошо организованное движение Сопротивления приветствовало гвардейцев и оказывало им большую помощь. Оттуда гвардейцы повернули на восток к Лувену, и 4 сентября 11 -я бронетанковая дивизия вступила в Антверпен, где, к нашему удивлению и великой радости, обнаружила, что порт остался почти нетронутым. Наступление развивалось так быстро - свыше 200 миль было пройдено менее чем за четыре дня, - что враг едва унес ноги и не успел заняться, как обычно, тщательным разрушением портовых сооружений. Западнее 12-й корпус встретил более сильное сопротивление, но достиг своей главной цели - Гента - 5 сентября.
[377]
Рывок вперед был завершен, стало ясно, что необходима остановка. Противнику удалось уничтожить переправы через канал Альберта между Антверпеном и Хаселтом, и 30-й корпус обнаружил, что этот канал защищают примерно десять батальонов. Гвардейцы подошли к каналу Маас-Шельда и захватили мост, оставшийся неразрушенным.
x x x
Перед канадской 1-й армией тем временем стояла серьезная и ответственная задача - очистить западный фланг. Ее командующий генерал Крерар имел в своем распоряжении английский 1-й корпус и канадский 2-й корпус, куда входила польская бронетанковая дивизия. Их главная задача состояла в том, чтобы очистить порты Ла-Манша к северу от Гавра, захватить пусковые станции самолетов-снарядов и закрепиться на южном берегу Шельды. Хотя Антверпен находился в наших руках, наши корабли могли подходить к нему лишь через извилистое, трудно проходимое устье Шельды. Эти тяжелые и дорогостоящие операции выпали главным образом на долю этой канадской армии, и многое зависело от ее успеха. Несмотря на обстрел с моря из 15-дюймовых орудий, несмотря на то, что с воздуха было сброшено более 10 тысяч тонн бомб, немцы сдали Гавр лишь 12 сентября. Дьепп был взят 1 сентября. К 6 сентября были взяты Булонь и Кале, затем Дюнкерк. К 9 сентября канадская армия очистила весь Па-де-Кале с его пусковыми станциями самолетов-снарядов и подошла к Брюгге. Гент был взят польской бронетанковой дивизией. Булонь, с 10 тысячами пленных, пала 22 сентября, а Кале - 30 сентября. Дюнкерк с его 12-тысячным гарнизоном был лишь изолирован, поскольку наступление к Шельде имело гораздо более важное значение.
Наступление американцев за Парижем также велось с присущей Брэдли и его пылким офицерам стремительностью. Перейдя Сену правее англичан, американская 1-я армия двинулась к Намюру и Льежу. Она подошла к Шарлеруа и Монсу 3 сентября, отрезав и захватив в большом мешке 30 тысяч немцев к юго-востоку от Монса; затем, повернув на восток, она освободила 8 сентября Льеж, а два дня спустя - город Люксембург. Сопротивление усиливалось, но 12-го числа американская 1-я ар-
[378]
мия подошла к германской границе на фронте шириной 60 миль и прорвала линию Зигфрида южнее Ахена. За две недели она освободила весь Люксембург и Южную Бельгию. Американская 3-я армия захватила 31 августа Верден и перешла Маас. Неделю спустя она имела достаточно бензина, чтобы дойти до Мозеля. Противник наскреб достаточно сил, чтобы удержаться на этой реке, а в Меце находился большой и решительно сопротивлявшийся гарнизон. Однако к 16 сентября были захвачены плацдармы у Нанси и немного южнее Меца. Американская 7-я и французская 1-я армии, составлявшие теперь 6-ю группу армий под командованием генерала Деверса, после высадки в Южной Франции 11 сентября встретились с патрулями армии Паттона к западу от Дижона. Повернув на восток, они выравнялись с главными наступавшими силами на линии, шедшей от Эпиналя на юг к швейцарской границе. Это был конец великой кампании преследования. На протяжении следующих нескольких месяцев мы могли продвигаться лишь с тяжелыми боями. Сопротивление противника повсеместно усиливалось, а наши линии снабжения были растянуты до предела. Нужно было исправить положение, усилить и пополнить вырвавшиеся вперед соединения, чтобы подготовить их к предстоявшим осенним боям.
ПРЕЛЮДИЯ К ВИЗИТУ В МОСКВУ
x x x
В соответствии с соглашением, достигнутым летом между мною и президентом, в течение трех месяцев действовала договоренность относительно раздела ответственности за различные страны, захваченные продвигающимися вперед армиями. Однако с наступлением осени положение во всей Восточной Европе становилось все более напряженным. Мне хотелось снова лично встретиться со Сталиным, с которым я не виделся со времени Тегерана. Несмотря на варшавскую трагедию, я чувствовал, что после успешного начала операции "Оверлорд" меня с ним связывают новые узы. Русские армии оказывали сильный нажим на Балканском театре
[379]
военных действий, а Румыния и Болгария находились в их власти. Поскольку победа Великого союза становилась лишь делом времени, естественно, что устремления русских возрастали. Коммунизм поднимал голову за победоносным русским фронтом. Россия была спасительницей, а коммунизм - евангелием, которое она с собой несла(11).
Я никогда не считал, что наши отношения с Румынией и Болгарией в прошлом требовали от нас каких-то особых жертв. Однако судьба Польши и Греции нас касалась непосредственно: из-за Польши мы вступили в войну; ради Греции мы предпринимали мучительные усилия. Правительства обеих этих стран нашли убежище в Лондоне, и мы считали себя ответственными за их возвращение, если народы этих стран действительно этого захотят. Соединенные Штаты в основном разделяли эти чувства, но до их сознания очень медленно доходило резкое усиление коммунистического влияния, которое предшествовало и следовало за продвижением мощных армий, управлявшихся из Кремля. Я надеялся воспользоваться улучшением отношений с Советами, чтобы добиться удовлетворительного решения этих новых проблем, возникавших между Востоком и Западом.
Помимо этих серьезных вопросов, касавшихся всей Центральной Европы, нашего внимания требовали проблемы создания международной организации. В августе - октябре в Думбартон-Оксе (Вашингтон) состоялась длительная конференция, на которой США, Англия, СССР и Китай разработали ныне общеизвестный план сохранения всеобщего мира. Они предложили, чтобы все миролюбивые государства вступили в новую организацию, названную Организацией Объединенных Наций. В ходе переговоров выявились многочисленные разногласия между тремя великими союзниками, о которых будет сказано в дальнейшем. Кремль не имел намерения вступать в международный орган, в котором его могли бы забаллотировать многочисленные малые страны, которые, хотя и не были в состоянии влиять на ход войны, безусловно, стали бы претендовать на равный статус после победы. Я был уверен, что мы можем прийти к хорошим решениям с Россией лишь в период, когда мы связаны с нею товариществом в борьбе против общего врага. Гитлер и гитлеризм были обречены, но что произойдет после Гитлера?
[380]
x x x
На конференции в Думбартон-Оксе не было достигнуто никакого соглашения, однако я ощущал острую потребность повидаться со Сталиным, с которым, как я всегда считал, можно поговорить по-человечески.
Премьер-министр - маршалу Сталину
27 сентября 1944 года
"1. Я был весьма рад, узнав от Посла сэра А. Кларка Керра о той похвале, с которой Вы отозвались о британских и американских операциях во Франции. Мы весьма ценим такие высказывания, исходящие от вождя героических русских армий. Я воспользуюсь случаем, чтобы повторить завтра в Палате общин то, что я сказал раньше, что именно русская армия выпустила кишки из германской военной машины и в настоящий момент сдерживает на своем фронте несравненно большую часть сил противника.
2. Я только что вернулся после долгих бесед с Президентом, и я могу заверить Вас в нашей твердой уверенности, что на соглашении наших трех стран - Британии, Соединенных Штатов и Союза Советских Социалистических Республик - покоятся надежды всего мира. Я был очень огорчен, узнав, что Вам нездоровилось в последнее время и что Ваши доктора против того, чтобы Вы предпринимали длительные путешествия по воздуху. Президент считал, что Гаага была бы хорошим местом для нашей встречи. Мы еще не захватили этого места, но возможно, что ход войны, даже до рождества, сможет изменить положение вдоль балтийского побережья в такой степени, что Ваша поездка не будет утомительной или трудной. Однако нам предстоит много тяжелых боев до того, как можно будет составить какой-либо подобный план.
3. Строго доверительно. Президент намеревается посетить Англию, а затем Францию, а также Бельгию, Люксембург и Нидерланды вскоре после выборов, независимо от победы или поражения. Информация, которой я располагаю, дает мне основание думать, что он победит.
4. Я искренне желаю, и я знаю, что этого желает и Президент, вмешательства Советов в японскую войну, как было обещано Вами в Тегеране, как только германская армия будет разбита и уничтожена. Открытие рус-
[381]
ского военного фронта против японцев заставило бы их гореть и истекать кровью, особенно в воздухе, так что это значительно ускорило бы их поражение. Судя по тому, что я узнал о внутреннем положении Японии, а также о чувстве безнадежности, гнетущем ее народ, я считаю вполне возможным, что, как только нацисты будут разгромлены, трехсторонние призывы к Японии капитулировать, исходящие из наших трех великих держав, могут быть решающими. Конечно, мы должны тщательно рассмотреть все эти планы вместе. Я был бы рад приехать в Москву в октябре, если я смогу отлучиться отсюда. Если я не смогу, то Идеи был бы готов заменить меня. Тем временем я шлю Вам и г-ну Молотову свои самые искренние добрые пожелания".
Премьер-министр - президенту Рузвельту
29 сентября 1944 года
"...Во время разговора с Кларком Керром и Гарриманом вчера вечером Д. Дж. держался приветливо и дружественно. Однако он "жаловался на свое здоровье". Он сказал, что чувствует себя хорошо только в Москве и что даже его поездки на фронт были ему вредны. Его врачи возражают против того, чтобы он летал на самолете; после поездки в Тегеран он в течение двух недель не мог оправиться и т. д.
При таких обстоятельствах Антони и я серьезно подумываем о том, чтобы в ближайшее время полететь туда. Путь теперь стал короче. Сталин еще не ответил на наше предложение. Мы поставим перед собой две основные задачи: во-первых, договориться о том, чтобы он выступил против Японии, и, во-вторых, попытаться добиться дружеского урегулирования с Польшей. Есть и другие вопросы, касающиеся Югославии и Греции, которые мы также будем обсуждать. Мы будем держать Вас в курсе всех дел. Мы, конечно, будем приветствовать помощь Аверелла или Вы, быть может, сумеете послать Стеттиниуса или Маршалла? Я совершенно уверен в необходимости личного контакта.
Мне кажется почти несомненным, что Германия не будет побеждена в этом году. Судя по одной из телеграмм, Омар Брэдли уже думает об операции через Рейн в середине ноября; я отметил и другие признаки усиления сопротивления немцев..."
[382]
ОКТЯБРЬ В МОСКВЕ
В Москву мы прибыли во второй половине дня 9 октября. Нас исключительно сердечно и торжественно встретили Молотов и многие высокопоставленные русские деятели. На этот раз нас поместили в самой Москве со всеми удобствами. В моем распоряжении находился небольшой, прекрасно обставленный дом, в распоряжении Антони - другой дом поблизости. Мы были рады возможности пообедать вдвоем и отдохнуть. В 10 часов вечера состоялась наша первая важная встреча в Кремле. На ней присутствовали только Сталин, Молотов, Идеи, Гарриман и я, а также майор Бирс и Павлов в качестве переводчиков. Было решено тотчас же пригласить в Москву польского премьер-министра, министра иностранных дел Ромера и седобородого, престарелого академика Грабского - обаятельного и очень способного человека. Поэтому я телеграфировал Миколайчику, что мы ожидаем его и его друзей для переговоров с Советским правительством и нами, а также с люблинским польским комитетом. Я дал ясно понять, что отказ приехать и принять участие в этих переговорах был бы равносилен прямому отклонению нашего совета и освободил бы нас от дальнейшей ответственности по отношению к лондонскому польскому правительству.
Создалась деловая атмосфера, и я заявил: "Давайте урегулируем наши дела на Балканах. Ваши армии находятся в Румынии и Болгарии. У нас есть там интересы, миссии и агенты. Не будем ссориться из-за пустяков. Что касается Англии и России, согласны ли вы на то, чтобы занимать преобладающее положение на 90 процентов в Румынии, на то, чтобы мы занимали также преобладающее положение на 90 процентов в Греции и пополам - в Югославии?" Пока это переводилось, я взял пол-листа бумаги и написал:
"Румыния
Россия - 90 процентов
Другие - 10 процентов
Греция
Великобритания (в согласии с США) - 90 процентов
Россия - 10 процентов
Югославия - 50:50 процентов
Венгрия - 50:50 процентов
Болгария
[383]
Россия - 75 процентов
Другие - 25 процентов".
Я передал этот листок Сталину, который к этому времени уже выслушал перевод. Наступила небольшая пауза. Затем он взял синий карандаш и, поставив на листке большую птичку, вернул его мне. Для урегулирования всего этого вопроса потребовалось не больше времени, чем нужно было для того, чтобы это написать.
Конечно, мы долго и тщательно обсуждали наш вопрос и, кроме того, касались лишь непосредственных мероприятий военного времени. Обе стороны откладывали все более крупные вопросы до мирной конференции, которая, как мы тогда надеялись, состоится после того, как будет выиграна война.
Затем наступило длительное молчание. Исписанный карандашом листок бумаги лежал в центре стола. Наконец, я сказал: "Не покажется ли несколько циничным, что мы решили эти вопросы, имеющие жизненно важное значение для миллионов людей, как бы экспромтом? Давайте сожжем эту бумажку". "Нет, оставьте ее себе", - сказал Сталин.
Я поднял также вопрос о Германии, и было решено, но наши два министра иностранных дел вместе с Гарриманом займутся им. Я сообщил Сталину, что американцы в ходе наших дальнейших переговоров изложат ему в основных чертах свой план операций на Тихом океане на 1945 год.
x x x
Затем мы отправили совместное послание Рузвельту по поводу нашей первой беседы.
Премьер-министр и маршал Сталин - президенту Рузвельту
10 октября 1944 года
"1. В неофициальной беседе мы в предварительном порядке рассмотрели ситуацию в той степени, в которой она касается нас, и составили программу наших встреч, как протокольных, так и других. Мы пригласили гг. Миколайчика, Ромера и Грабского немедленно прибыть для дальнейших переговоров с нами и с Польским Национальным Комитетом. Мы договорились не касаться
[384]
в наших беседах вопросов Думбартон-Окса и о том, что они будут обсуждаться, когда мы втроем сможем встретиться вместе. Мы должны рассмотреть вопрос о том, как лучше всего согласовать политику в отношении балканских стран, включая Венгрию и Турцию. Мы договорились о том, что г-н Гарриман будет присутствовать как наблюдатель на всех встречах, когда речь будет идти о важных делах, и о том, чтобы генерал Дин присутствовал, когда будут обсуждаться военные вопросы. Мы договорились о техническом контакте между нашими высшими офицерами и генералом Дином по военным аспектам на любых встречах, которые могут быть необходимы позже в нашем присутствии, и о встречах двух Министров Иностранных Дел вместе с г-ном Гарриманом. Мы будем держать Вас полностью в курсе дела сами о том, как идут наши дела.
2. Мы пользуемся этим случаем, чтобы послать Вам наши самые сердечные добрые пожелания и выразить наши поздравления по поводу доблести вооруженных сил Соединенных Штатов и по поводу руководства генералом Эйзенхауэром войной на Западе".
x x x
Вечером 11 октября Сталин прибыл на обед в английское посольство. Английскому послу впервые удалось этого добиться. Полиция приняла все необходимые меры предосторожности. Один из моих гостей, Вышинский, проходя мимо вооруженной охраны НКВД, стоявшей на лестнице, заметил: "Видимо, Красная Армия одержала новую победу. Она заняла английское посольство".
До поздней ночи мы вели переговоры на всевозможные темы в неофициальной атмосфере. Помимо прочего, мы обсуждали вопрос о будущих всеобщих выборах в Англии. Сталин заявил, что он не сомневается в их исходе: победят консерваторы. Политическую жизнь других стран понять еще труднее, чем политическую жизнь собственной страны.
Президент прислал нам ободряющее послание:
Президент Рузвельт - премьер-министру и маршалу Сталину
12 октября 1944 года
[385]
"Благодарю за Ваше совместное послание от 10 октября.
Я был очень рад узнать, что Вы оба договариваетесь об общей точке зрения в отношении международных политических дел, в которых мы все заинтересованы ввиду наших нынешних и будущих общих усилий, направленных к предотвращению международных войн".
x x x
13 октября, в 5 часов вечера, мы собрались на Спиридоновке, где Советское правительство устраивает приемы. Здесь мы выслушали Миколайчика и его коллег. Эти переговоры проводились в порядке подготовки к следующему совещанию, на котором английская и американская делегации должны были встретиться с люблинскими поляками. Я усиленно настаивал на том, чтобы Миколайчик подумал о двух вещах - о принятии дефакто линии Керзона с двусторонним обменом населения и о дружеских переговорах с люблинским Польским комитетом, чтобы можно было создать объединенную Польшу. Я сказал, что произойдут определенные изменения, но было бы лучше всего, если бы единство было установлено сейчас, на этом завершающем этапе войны, и я просил поляков внимательно обсудить этот вопрос в тот же вечер. Идеи и я - к их услугам. Для них было необходимо установить контакт с Польским комитетом и согласиться на линию Керзона в порядке рабочей договоренности, подлежащей обсуждению впоследствии на мирной конференции.
В тот же день, в 10 часов вечера, мы встретились с членами так называемого Польского национального комитета. Вскоре стало ясно, что люблинские поляки - просто пешки России. Они так тщательно выучили и затвердили свою роль, что даже их хозяева, видимо, считали, что они перебарщивают. Так, например, их руководитель Берут говорил так: "Мы явились сюда с целью потребовать от имени Польши, чтобы Львов принадлежал России. Такова воля польского народа". Когда эти слова перевели с польского на английский и русский языки, я взглянул на Сталина и увидел промелькнувшее в его выразительных глазах понимание, как если бы он хотел спросить: "Ну, что вы скажете о нашей советской
[386]
выучке?" Пространное выступление другого люблинского руководителя, Осубка-Моравского, было столь же гнетущим. На Идена трое люблинских поляков произвели самое неблагоприятное впечатление.
Совещание продолжалось более шести часов, но результаты оказались минимальными.
x x x
14 октября состоялось грандиозное представление в Большом театре - сначала балет, затем опера и в завершение программы великолепные пляски и пение хора Советской Армии. Сталин и я находились в царской ложе, и зрители устроили нам восторженную овацию. После театра у нас состоялась в Кремле исключительно интересная и успешная беседа на военные темы. Со Сталиным были Молотов и генерал Антонов. Гарриман привез с собой генерала Дина. Меня сопровождали Брук, Исмей и глава нашей военной миссии в Москве генерал Барроус.
Мы начали с того, что ознакомили их с нашими дальнейшими намерениями в Северо-Западной Европе, Италии и Бирме. Затем Дин сделал заявление о кампании на Тихом океане и в общих чертах рассказал о том, какая помощь Советов была бы особенно ценной после того, как они вступят в войну с Японией. Затем генерал Антонов сделал весьма откровенное заявление о положении на Восточном фронте, о трудностях, с которыми встречаются русские армии, об их планах на будущее. Сталин время от времени вставлял несколько слов, чтобы подчеркнуть особо важные моменты, и в заключение заверил нас в том, что русские армии будут продвигаться решительно и последовательно к Германии и что у нас нет ни малейших оснований беспокоиться, что немцам удастся перебросить какие-либо части с Восточного фронта.
Не было никаких сомнений в том, что Советы намеревались вступить в войну против Японии после разгрома Германии, как только им удастся собрать необходимые войска и снаряжение на Дальнем Востоке. Сталин воздерживался от обязательств в отношении какой-либо определенной даты. Он говорил о периоде в "несколько месяцев" после разгрома Германии. У нас создалось впечатление, что это следует понимать как три или четы-
[387]
ре месяца. Русские согласились немедленно приступить к созданию запасов продовольствия и горючего на своих дальневосточных нефтяных промыслах и разрешить американцам воспользоваться аэродромами и другими средствами обслуживания в приморских провинциях, которые нужны были для американской стратегической авиации. Сталина, видимо, не беспокоил вопрос о том, какое впечатление эти приготовления могут произвести на японцев. На деле он надеялся, что они совершат "упреждающее нападение", ибо это побудило бы русских сражаться наилучшим образом. "Русские, - заметил он, - должны будут знать, за что они сражаются".
15-го у меня была высокая температура, и я не мог участвовать во втором военном совещании, которое состоялось в тот вечер в Кремле. Меня заменил Идеи, которого сопровождали Брук, Исмей и Барроус; Сталина, помимо Молотова и Антонова, сопровождал начальник штаба Советской Армии на Дальнем Востоке генерал-лейтенант Шевченко. Гарриман снова присутствовал вместе с генералом Дином. Обсуждался исключительно вопрос об участии Советов в войне против Японии. Были приняты важные решения.
Сталин прежде всего согласился с тем, что мы должны согласовать наши военные планы. Он просил у американцев помощи в деле создания двух-трехмесячных запасов горючего, продовольствия и транспортных средств на Дальнем Востоке и сказал, что, если это можно будет сделать и если удастся внести ясность в политические вопросы, СССР будет готов выступить против Японии примерно через три месяца после разгрома Германии. Он обещал также подготовить аэродромы в приморских провинциях для американской и советской стратегической авиации и безотлагательно принять американские четырехмоторные самолеты и инструкторов. Совещания между советскими и американскими военными представителями в Москве должны начаться немедленно, и он обещал лично участвовать на первом из них.
Вечером 17 октября состоялась наша последняя встреча. Только что поступило сообщение, что немцы в порядке предосторожности арестовали адмирала Хорти сейчас, когда разваливается весь германский фронт в Венгрии. Я выразил надежду, что к Люблянскому перевалу удастся
[388]
продвинуться как можно быстрее, и добавил, что, по моему мнению, война вряд ли окончится до весны. Затем у нас состоялся первый разговор по вопросу о Германии. Было решено, что Европейская консультативная комиссия должна детально обсудить эту проблему.
x x x
Возвращаясь самолетом на родину, я сообщил президенту дальнейшие подробности наших переговоров.
Премьер-министр - президенту Рузвельту
22 октября 1944 года
"1. В последний день нашего пребывания в Москве Миколайчик встретился в Берутом, который признался, что сталкивается с трудностями. 50 его сторонников были убиты в прошлом месяце. Многие поляки предпочли бежать в леса, лишь бы не присоединяться к его войскам. Приближающаяся зима предвещает тяжелые условия за линией фронта, поскольку русская армия продвигается вперед, используя весь транспорт. Он настаивал, однако, на том, что если Миколайчик будет премьером, он (Берут) должен иметь 75 процентов своих сторонников в кабинете. Миколайчик предложил, чтобы была представлена каждая из пяти польских партий, при этом он должен иметь четыре из пяти лучших постов, на которые он назначил бы людей из числа тех, кто не вызывает неприязни у Сталина.
2. Позже по моей просьбе Сталин принял Миколайчика и в течение полутора часов вел с ним очень дружественную беседу. Сталин обещал помочь ему, а Миколайчик обещал сформировать и возглавить правительство, абсолютно дружественное по отношению к русским. Он изложил свой план, но Сталин дал ясно понять, что люблинские поляки должны иметь большинство.
3. После обеда в Кремле мы прямо заявили Сталину, что если правительство не будет состоять на 50 процентов из сторонников Миколайчика плюс он сам, западный мир не будет убежден в том, что сделка была добросовестной, и не поверит, что создано независимое польское правительство. Сталин сперва ответил, что его удовлетворит соотношение 50:50, но быстро поправил себя,
[389]
назвав худшую цифру. Одновременно Идеи занял аналогичную позицию в отношении Молотова, который, казалось, лучше понимал этот вопрос. Не думаю, что вопрос о составе правительства окажется непреодолимым препятствием, если все остальное будет урегулировано. Миколайчик ранее объяснил мне, что, возможно, публично будет сделано одно заявление, чтобы спасти престиж люблинского правительства, а за кулисами между поляками будет достигнута другая договоренность.
4. Помимо вышеуказанного, Миколайчик намерен доказать своим лондонским коллегам необходимость согласиться на то, чтобы граница России проходила по линии Керзона и включала Львов. Я надеюсь, что нам, быть может, удастся добиться урегулирования даже в ближайшие две недели. Если это удастся, я пошлю Вам телеграмму о том, в какую конкретную форму это вылилось, чтобы Вы могли сообщить, хотите ли Вы опубликовать это сейчас или повременить.
5. В вопросе о главных военных преступниках Д. Дж. неожиданно занял ультраприличную позицию. Не должно быть казней без суда; в противном случае мир скажет, что мы их боялись судить. Я указал на трудности, связанные с международным правом, но он ответил, что, если не будет суда, они должны быть приговорены не к смертной казни, а лишь к пожизненному тюремному заключению.
6. Кроме того, мы в неофициальном порядке обсуждали вопрос о будущем разделе Германии. Д. Дж. хочет, чтобы Польша, Чехословакия и Венгрия образовали сферу независимых, антинацистских, прорусских государств, из которых первые два могли бы объединиться. В противоположность своей прежней точке зрения он был бы рад видеть Вену столицей федерации южногерманских государств, включая Австрию, Баварию, Вюртемберг и Баден. Как Вам известно, идея превращения Вены в столицу обширной дунайской федерации всегда привлекала меня, хотя я предпочел бы включить сюда Венгрию, против чего Д. Дж. категорически возражает.
7. Что касается Пруссии, то Д. Дж. хотел бы отделить Рур и Саар, вывести их из строя и, вероятно, передать под международный контроль, а также создать обособленное государство в Рейнской области. Он хотел бы также интернационализации Кильского канала. Я не возражаю против такого рода мыслей. Однако Вы можете
[390]
быть уверены в том, что мы не приняли никаких окончательных решений и отложили их до встречи нашей Тройки.
8. Я пришел в восторг, узнав от Д. Дж., что Вы предложили встречу нашей Тройки в конце ноября в одном из черноморских портов. Я считаю это великолепной идеей и надеюсь, что Вы поставите меня в известность об этом в свое время. Я приеду в любое место, куда пожелаете вы двое.
9. Кроме того, Д. Дж. официально поднял вопрос о конвенции в Монтре *, желая изменить ее так, чтобы обеспечить свободный проход русских военных кораблей. Мы не возражали против этого в принципе. Пересмотр явно необходим, поскольку одним из подписавших эту конвенцию государств является Япония, а Иненю упустил предоставившуюся ему в декабре прошлого года возможность. Мы договорились о том, что русские должны разработать детальные предложения. Он сказал, что они будут умеренными.
10. Что касается признания нынешней французской администрации временным правительством Франции, то я проконсультировался с кабинетом по возвращении домой. Соединенное Королевство решительно высказывается за немедленное признание. Де Голль не является более единственным хозяином, его удается держать в узде в большей степени, чем когда бы то ни было. Я по-прежнему считаю, что, когда Эйзенхауэр объявит о передаче под управление Франции обширной внутренней зоны страны, больше уже нельзя будет откладывать это ограниченное признание. Несомненно, за де Голлем стоит большинство французского народа, и французскому правительству нужна поддержка в борьбе против потенциальной анархии в обширных районах. Я буду снова телеграфировать Вам из Лондона. Сейчас я пролетаю над благословенной памяти Алаймейном.
Шлю наилучшие пожелания".
Президент ответил:
Президент Рузвельт - премьер-министру
22 октября 1944 года
"С большой радостью узнал о Ваших успехах в Мос-
----------------------------------------
* Конвенция о решении относительно черноморских проливов.
[391]
кве на пути к компромиссному решению польской проблемы.
В том случае если решение будет достигнуто, я хотел бы, чтобы со мной проконсультировались относительно желательности, с этой точки зрения, отложить его опубликование примерно на две недели. Вы поймете меня.
Здесь все идет хорошо в настоящее время.
Ваше сообщение о нынешней позиции Дяди Дж. в вопросе о военных преступниках, будущем Германии о конвенции в Монтре чрезвычайно интересно.
Мы обсудим эти вопросы наряду с вопросом о наших усилиях в тихоокеанской войне на предстоящем трехстороннем совещании".
x x x
Уезжая после этих исключительно интересных двух недель, во время которых мы сблизились с нашими советскими союзниками в большей степени, чем когда-либо раньше или когда-либо впоследствии, я написал Сталину:
Премьер-министр - маршалу Сталину
20 октября 1944 года
"Г-н Идеи и я уехали из Советского Союза освеженными и подкрепленными переговорами, которые мы вели с Вами, Маршал Сталин, и с Вашими коллегами. Эта памятная встреча в Москве показала, что нет вопросов, которые не могут быть улажены между нами в откровенной и задушевной беседе, когда мы встречаемся друг с другом. Русское прославленное гостеприимство превзошло себя во время нашего визита. Как в Москве, так и в Крыму, где мы провели несколько приятных часов, была проявлена самая большая забота об удобстве для меня и для моей группы. Я чрезвычайно признателен Вам и всем, кто был ответствен за эту заботу. Будем надеяться, что мы скоро встретимся вновь".
ПРИГОТОВЛЕНИЯ К НОВОЙ КОНФЕРЕНЦИИ
В предыдущих главах я проследил наступление советских армий к границам Польши и Венгрии. Заняв 20 октября Белград, русские возобновили свое наступление
[392]
вверх по долине Дуная, но, чем дальше они продвигались по Венгерской равнине, тем ожесточеннее становилось сопротивление. 29 ноября они создали плацдарм по ту сторону Дуная в 80 милях ниже Будапешта и двинулись на север. К концу декабря столица Венгрии была окончательно окружена, и в течение шести недель в ней происходили самые ожесточенные за всю войну уличные бои. На берегах озера Балатон упорное сопротивление и ожесточенные контратаки немцев также остановили наступление русских до весны.
В Польше русские потратили осенние месяцы на наращивание своих сил после поразительных летних наступательных операций. В январе русские уже были готовы. Двинувшись на запад со своих плацдармов у Сандомира, они пересекли в конце месяца германскую границу и проникли в глубь обширного промышленного бассейна Верхней Силезии. Дальше на севере, форсировав Вислу по обе стороны Варшавы, они захватили 17 января город и, окружив Познань, устремились к нижнему течению Одера, а также к Штеттину и Данцигу. Одновременно, сметая все на своем пути, они занимали Восточную Пруссию с востока на юг. К концу января они захватили ее целиком, за исключением хорошо обороняемой крепости Кенигсберг. Здесь так же, как и в Данциге, гарнизон продолжал упорную, но безнадежную оборону до апреля. Немецкие войска, отрезанные в Курляндии, оставались там до самой капитуляции, так как Гитлер не позволял им уйти оттуда.
Советское верховное командование, располагавшее превосходящими силами в соотношении, вероятно, 3:1 на суше и господством в воздухе, применило стратегию, напоминающую окончательную победу Фоша в 1918 году. В результате целой серии сражений то здесь, то там на всем широком фронте образовывались один за другим прорывы, пока весь фронт не оказывался вынужденным отступить.
x x x
Кампания, которую мы сами вели на Западе, хотя и в меньших масштабах, также привела нас к границам Германии, так что к концу января 1945 года гитлеровские армии, по существу, оказались зажатыми в границах своей собственной территории, если не считать их не-
[393]
надежных позиций в Венгрии и Северной Италии. Там, как уже отмечалось, искусное, но безнадежно подорванное наступление Александера остановилось. В ноябре стратегическая и тактическая авиация начала продолжавшуюся шесть месяцев кампанию по разрушению железных дорог от самого рейха до Италии. В результате разрушения трансформаторных подстанций по большей части линии, проходящей через Бреннерский перевал, противник был вынужден перейти от электрической к паровой тяге, и переброска его подкреплений и материалов была сильно затруднена. Невозможно описать упорные ежедневные операции союзной тактической авиации, которой командовал генерал Кэннон, непосредственно подчинявшийся главнокомандующему авиацией американскому генералу Экеру. Уничтожая силы противника, несмотря на скверную погоду, она оказала большую помощь осенней кампании.
Однако освобождение Италии закончилось только весной.
Таково было военное положение накануне предстоявшей конференции "трех".
x x x
Политическое положение, во всяком случае в Восточной Европе, было далеко не столь удовлетворительным. В Греции действительно было установлено равновесие, хотя и ненадежное, и казалось, что довольно скоро там можно будет сформировать свободное демократическое правительство на основе всеобщего избирательного права и тайного голосования. Но Румыния и Болгария перешли во власть советской военной оккупации. Венгрия и Югославия стали полем сражений, а Польша, хотя и освобожденная от немцев, лишь сменила одного завоевателя на другого. Неофициальное и временное соглашение, достигнутое мною со Сталиным во время моей поездки в Москву в октябре, не могло иметь и, с моей точки зрения, никогда не имело своей целью определять или влиять на дальнейшую судьбу этих обширных районов после разгрома Германии.
Весь вопрос о форме и структуре послевоенной Европы требовал пересмотра. Как относиться к Германии после того, как нацисты будут побеждены? Какой помо-
[394]
щи можно ждать от Советского Союза для окончательного разгрома Японии? А когда кончится война, какие меры и какую организацию смогут предложить три великих союзника для обеспечения будущего мира и правильного управления всем миром? Переговоры в Думбартон-Оксе закончились разногласиями. Точно так же, правда в более узкой, но не менее важной форме, закончились переговоры между опекаемыми Советами "люблинскими поляками" и их соотечественниками из Лондона, на которые Идеи и я с таким трудом добились согласия во время нашей поездки в Кремль в октябре 1944 года. Безрезультатная переписка между президентом и Сталиным, о которой меня постоянно информировал Рузвельт, сопутствовала разрыву Миколайчика с его лондонскими коллегами, а 5 января, вопреки желаниям Соединенных Штатов и Англии, Советы признали люблинский комитет в качестве Временного правительства Польши.
ЯЛТА: ПЛАНЫ УСТАНОВЛЕНИЯ МИРА ВО ВСЕМ МИРЕ
Советская штаб-квартира в Ялте была расположена в Юсуповском дворце. Из этого центра Сталин, Молотов и их генералы управляли Россией и руководили своим колоссальным фронтом, на котором происходили в это время самые ожесточенные бои. Президенту Рузвельту был предоставлен еще более роскошный, Ливадийский дворец, находившийся поблизости, и именно здесь, чтобы избавить его от физических неудобств, происходили все пленарные заседания. Это были единственные неразрушенные здания в Ялте. Мне и ведущим членам английской делегации была предоставлена большая вилла, примерно на расстоянии пяти миль отсюда, построенная в начале XIX столетия английским архитектором для русского графа Воронцова, бывшего некогда послом императора при английском дворе. Остальных членов нашей делегации разместили в двух домах отдыха, примерно в 20 минутах хода от нас, где они, включая высокопоставленных офицеров, спали по пять-шесть человек в комнате, но на это, казалось, никто не обращал внимания. Немцы эвакуировали окружающий район только за десять месяцев до нашего приезда, и все здания в округе были сильно разрушены.
Наши хозяева сделали все возможное, чтобы создать
[395]
нам комфорт, и любезно принимали к сведению любое, даже случайное замечание. Однажды Портал пришел в восторг, увидев большой стеклянный аквариум, в котором росли растения, но заметил, что там нет ни одной рыбки. Два дня спустя сюда была доставлена целая партия золотых рыбок. В другой раз кто-то случайно сказал, что в коктейле нет лимонных корочек. На следующий день в холле выросло лимонное дерево, отягощенное плодами. И все это, вероятно, приходилось доставлять издалека на самолетах.
x x x
4 февраля, в 3 часа дня (на следующий день после нашего прибытия), меня посетил Сталин, и мы дружески беседовали о войне против Германии. Он был настроен оптимистически. Германии не хватало хлеба и угля; ее транспорт был серьезно разрушен. Я спросил, что сделают русские, если Гитлер переберется на юг, скажем, в Дрезден. "Мы последуем за ним", - ответил Сталин. Затем он сказал, что Одер больше не является препятствием, так как Красной Армии уже удалось захватить на противоположном берегу несколько плацдармов, а немцы используют для его обороны неподготовленное, плохо руководимое и плохо вооруженное народное ополчение. Они надеялись отозвать регулярные войска с Вислы и использовать их для обороны реки, но русские танковые части обошли их. Теперь у них имеется только мобильный или стратегический резерв из 20 или 30 плохо обученных дивизий. У них имеется несколько хороших дивизий в Дании, Норвегии, Италии и на Западе, но в целом их фронт прорван, и они лишь стараются заделать дыры.
Когда я спросил Сталина, что он думает о наступлении Рундштедта против американцев, он назвал это глупым маневром, который причинил Германии вред и был предпринят ради престижа. Военная машина Германии сломана, и такими средствами ее не исправить. Лучшие генералы потеряны; остался только Гудериан, да и тот авантюрист. Если бы германские дивизии, отрезанные в Восточной Пруссии, были своевременно выведены, их можно было бы использовать для обороны Берлина. Но немцы ведут себя глупо. У них все еще имеется 11 танковых дивизий в Будапеште, но они так и не поняли, что не
[396]
являются больше мировой державой и не могут держать войска там, где им заблагорассудится. В свое время они поймут это, но тогда уже будет слишком поздно.
Затем я показал ему свою уже полностью оборудованную комнату оперативной обстановки на фронте. Охарактеризовав наше положение на Западе, я попросил фельдмаршала Александера разъяснить, что происходит в Италии. Замечания Сталина были интересны. Немцы вряд ли предпримут атаку против нас. Не можем ли мы оставить на фронте несколько английских дивизий, а остальные перебросить в Югославию и Венгрию и направить их на Вену? Здесь они могли бы, присоединившись к Красной Армии, обойти с фланга немцев, которые находились южнее Альп. Он добавил, что нам, возможно, потребуются значительные силы. Ему ничего не стоило сказать это сейчас, но я не бросил ему никакого упрека.
"Красная Армия, - ответил я, - возможно, не даст нам времени закончить операцию".
x x x
В 5 часов президент, Сталин и я встретились, чтобы сделать обзор военного положения и, в частности, русского наступления на Восточном фронте. Мы услышали подробный отчет о продвижении русской армии наметили план предстоящих переговоров между начальниками наших штабов. Я заявил, что один из вопросов, которые нам следует обсудить, заключается в том, сколько времени потребуется противнику, чтобы перебросить восемь дивизий из Италии на русский фронт и какие контрдействия мы должны предпринять. Быть может, нам следует перебросить дивизии из Северной Италии, чтобы укрепить наши наступающие войска в других местах? Другой вопрос состоял в том, должны ли мы стремиться нанести удар в верхней части Адриатического моря через Люблянский перевал и соединиться с русским левым флангом.
Обстановка нашей встречи была самой сердечной. Генерал Маршалл сделал блестящий сжатый отчет об англо-американских операциях на Западе. Сталин заявил, что январское наступление русских было предпринято во исполнение морального долга и совершенно независимо от решений, принятых в Тегеране. Теперь он спрашивает, чем он может помочь в дальнейшем. Я ответил, что как
[397]
раз сейчас собрались вместе представители трех штабов и они могут рассмотреть весь вопрос о военной координации между союзниками.
x x x
Первое пленарное заседание конференции началось днем 5 февраля, в четверть пятого. Мы собрались в Ливадийском дворце и заняли наши места за круглым столом. Вместе с тремя переводчиками нас было 23 человека. Со Сталиным и Молотовым были Вышинский, Майский, русский посол в Лондоне Гусев и русский посол в Вашингтоне Громыко. Переводил Павлов. Американскую делегацию возглавляли президент Рузвельт и Стеттиниус. В нее входили также адмирал Леги, Бирнс, Гарриман, Гопкинс, руководитель европейского отдела в государственном департаменте Мэттьюс и специальный помощник из государственного департамента Болен, который также переводил. Идеи сидел рядом со мной. В мою группу входили Александр Кадоган, Эдуард Бриджес, наш посол в Москве Арчибальд Кларк Керр. Переводил для нас, как и всегда со времени моей первой встречи со Сталиным в Москве в 1942 году, майор Бирс.
Переговоры начались с обсуждения вопроса о будущем Германии. Я уже, конечно, обдумал эту проблему и еще месяц назад написал по этому вопросу следующую записку Идену:
Премьер-министр - министру иностранных дел
4 января 1945 года
"1. Обращение с Германией после войны. Нам еще слишком рано решать эти колоссальные вопросы. Когда организованное сопротивление немцев прекратится, первая стадия будет, очевидно, стадией жестокого военного контроля. Она вполне может продлиться много месяцев или, быть может, год-два, если немецкое подпольное движение будет действовать активно.
2. Нам еще предстоит урегулировать практические вопросы раздела Германии, решить вопрос об отношении к промышленности Рура и Саара и т. д. Эти вопросы, возможно, будут затронуты на нашем предстоящем совещании, но я сомневаюсь, будет ли на нем достигнуто
[398]
какое-либо окончательное решение. Никто не может сказать сейчас, каково будет положение Европы, как сложатся отношения между великими державами и каково будет настроение их народов".
Теперь Сталин спрашивал, как нужно будет расчленить Германию. Будем ли мы иметь одно или несколько правительств или же только какую-то форму администрации? Если Гитлер безоговорочно капитулирует, сохраним ли мы его правительство или откажемся иметь с ним дело? В Тегеране Рузвельт предложил разделить Германию на пять частей, и Сталин с ним согласился. Я, с другой стороны, колебался и хотел, чтобы она была разделена лишь на две части, а именно: Пруссию и Австрию - Баварию, с тем чтобы Рур и Вестфалия находились под международным контролем. Теперь, сказал Сталин, настало время принять окончательное решение.
Я сказал, что мы все договорились о том, что Германия должна быть расчленена, но практическое осуществление ее раздела - слишком сложное дело, чтобы о нем можно было договориться за пять или шесть дней. Это потребовало бы весьма тщательного изучения исторических, этнографических и экономических факторов, а также продолжительного изучения вопроса специальным комитетом, который рассмотрел бы различные предложения и представил бы по ним рекомендации. Нужно сейчас же создать орган для изучения этих вопросов, и прежде чем прийти к какому-то окончательному решению, мы должны иметь его доклад.
Затем я высказал предположения относительно будущего. Ясно, что, если Гитлер или Гиммлер предложат безоговорочную капитуляцию, мы должны ответить, что не станем вести переговоры ни с кем из военных преступников. Если они окажутся единственными людьми, которых немцы могут предложить, мы должны продолжать войну. Более вероятно, что Гитлер и его коллеги либо будут убиты, либо исчезнут и безоговорочную капитуляцию предложат другие люди. Если это произойдет, три великие державы должны немедленно проконсультироваться и решить, есть ли смысл иметь с ними дело. Если да, то им нужно будет немедленно предложить разработанные условия капитуляции; если нет - продолжать
[399]
войну и поставить всю страну под контроль строгой военной администрации.
Рузвельт предложил попросить наших министров иностранных дел разработать за сутки план изучения этого вопроса, а через месяц представить конкретный план расчленения. На этом вопрос был на время остановлен.
Обсуждались также, но не были разрешены другие вопросы. Президент спросил, следует ли предоставить французам зону оккупации в Германии. Мы решили, что это, бесспорно, следует сделать, выделив им часть английской и американской зон, и что министры иностранных дел должны подумать о том, как этот район будет управляться.
Затем по просьбе Сталина Майский изложил русский план взимания с Германии репараций и демонтажа ее военных предприятий. Я сказал, что опыт прошлой войны оказался весьма печальным и я не верю в возможность получения с Германии чего-либо похожего на ту сумму, которую, как сказал Майский, она должна выплатить одной только России. Англия также сильно пострадала. Разрушено много зданий. Мы потеряли значительную часть наших капиталовложений в других странах и столкнулись с проблемой - как увеличить наш экспорт настолько, чтобы оплачивать импорт продовольствия, от которого мы зависим. Я сомневался в том, чтобы это бремя можно было значительно облегчить с помощью германских репараций. Другие страны также пострадали, и это нужно будет учесть. Что произойдет, если Германия будет обречена на голод? Намерены ли мы стоять сложа руки в стороне и говорить, что она этого заслужила? Или же мы собираемся кормить немцев, а если так, то кто будет платить? Сталин сказал, что эти вопросы так или иначе возникнут. А я ответил, что если хотят, чтобы лошадь тащила телегу, ей нужно давать немного сена. В конечном счете мы договорились о том, что русское предложение будет изучено специальной комиссией, которая будет секретно работать в Москве.
Мы договорились также встретиться на следующий день и рассмотреть два вопроса, которые должны были занять главное место в наших дальнейших переговорах, а именно - разработанный в Думбартон-Оксе план обеспечения международной безопасности и вопрос о Польше.
[400]
x x x
На этом первом заседании Рузвельт сделал важнейшее заявление. Он сказал, что Соединенные Штаты примут все разумные меры, чтобы сохранить мир, но не ценой содержания большой армии в Европе на расстоянии трех тысяч миль от Соединенных Штатов. Поэтому американская оккупация ограничится только двумя годами. У меня возникли тревожные вопросы. Если американцы покинут Европу, Англия должна будет одна, без посторонней помощи, оккупировать всю западную часть Германии. Такая задача была бы нам далеко не по силам.
Поэтому в начале нашего второго заседания, 6 февраля, я стал настаивать на том, что французы должны разделить с нами это тяжкое бремя. Предоставление Франции зоны оккупации отнюдь не решало вопроса. Германия, бесспорно, снова поднимется, и в то время, как американцы могут в любой момент уйти к себе домой, французам придется жить с ней по соседству. Сильная Франция жизненно необходима не только для Европы, но и для Англии. Только она одна может не допустить создания пусковых станций реактивных снарядов на побережье Ла-Манша и сформировать армию для сдерживания немцев.
Затем мы перешли к международной организации по поддержанию мира. Президент заявил, что в Соединенных Штатах общественное мнение имеет решающее значение. Если можно будет прийти к согласию относительно предложений, выдвинутых в Думбартон-Оксе, или подобного рода предложений, его страна, вероятно, примет активное участие в установлении мира во всем мире, ибо идея создания такой международной организации встречает в Соединенных Штатах большую поддержку. Но, как уже отмечалось в одной из предыдущих глав, конференция в Думбартон-Оксе закончилась, так и не достигнув никакого соглашения по важнейшему вопросу - о процедуре голосования в Совете Безопасности.
5 декабря 1944 года президент сделал Сталину и мне следующие новые предложения: каждый член Совета должен иметь один голос. Для принятия какого-либо решения за него должны голосовать семь членов. Этого будет достаточно для деталей процедуры. Все крупные вопросы, такие, как принятие или исключение отдельных государств из организации, подавление и улаживание
[401]
конфликтов, регулирование вооружений и предоставление вооруженных сил, потребуют совпадения голосов всех постоянных членов Совета. Иными словами, Совет Безопасности фактически бессилен, если нет единогласия "большой четверки". Если Соединенные Штаты, СССР, Великобритания или Китай не согласны, тогда любая из эти стран может отказать в своем согласии и помешать Совету предпринять что-либо. Это было правом вето.
В предложениях Рузвельта содержалось еще одно уточнение. Конфликт может быть урегулирован мирными методами. В этом случае потребовалось бы семь голосов и единогласное решение всех постоянных членов, то есть "большой четверки". Но если кто-либо из членов Совета, включая "большую четверку", участвует в конфликте, он может обсуждать решение, но не может принимать участия в голосовании. Таков был план, изложенный Стеттиниусом на этом втором заседании 6 февраля.
x x x
Сталин заявил, что изучит предложение и посмотрит, в состоянии ли он понять его, но пока оно не совсем ясно. Он опасается что, хотя три великие державы являются в настоящее время союзниками и ни одна из них не совершит никакого акта агрессии, лет через десять или меньше три нынешних руководителя исчезнут и к власти придет новое, не обладающее опытом войны поколение, которое забудет о том, что мы испытали. "Все мы, - сказал он, - хотим обеспечить мир, по крайней мере, лет на пятьдесят. Величайшая опасность - это конфликт между нами самими, ибо если мы останемся едиными, германская угроза не будет особенно серьезной. Поэтому мы должны сейчас подумать о том, как обеспечить наше единство в будущем и как гарантировать, чтобы три великие державы (а возможно, также Китай и Франция) сохранили единый фронт. Должна быть разработана какая-то система, которая предотвратила бы конфликт между главными великими державами".
Затем он выразил сожаление по поводу того, что другие дела мешали ему до сих пор изучить американский план в деталях. Как он понял, это предложение делит все конфликты на две категории - во-первых, те, которые требуют санкций, будь то экономических, поли-
[402]
тических или военных, и, во-вторых, те, которые можно урегулировать мирными средствами. Обе категории будут всесторонне обсуждены. Санкции могут быть применены лишь в случае единогласия постоянных членов Совета, и если один из этих членов Совета сам причастен к конфликту, тогда он может принять участие и в обсуждении, и в голосовании. С другой стороны, если существует конфликт, который может быть урегулирован мирным путем, тогда участвующие в нем стороны не могут голосовать. Русских, сказал он, обвинили в том, что они слишком много говорят о голосовании. Они действительно считают это очень важным вопросом, так как все будет решаться голосованием и их будут весьма интересовать результаты. Предположим, например, что Китай, как постоянный член Совета Безопасности, потребовал бы возвращения Гонконга или что Египет потребовал бы возвращения Суэцкого канала. Он полагает, что в этом случае они не были бы одиноки и имели бы друзей, а возможно, и защитников в Ассамблее или в Совете.
Я сказал, что, как я понимаю, полномочия международной организации не могут быть применены против Англии, если она не будет убеждена и откажется согласиться.
Сталин спросил, действительно ли это так, и я заверил его, что это именно так.
Тогда Идеи разъяснил, что в таком случае Китай или Египет могли бы пожаловаться, что никакое решение, предусматривающее применение силы, не могло бы быть принято без согласия правительства его величества, и Стеттиниус подтвердил, что никакие санкции не могут быть применены, если между постоянными членами Совета Безопасности не будет единогласия. Могут быть порекомендованы меры к мирному урегулированию, например арбитраж.
Сталин заявил, что, как он опасается, споры из-за Гонконга или Суэцкого канала могли бы нарушить единство трех великих держав.
Я ответил, что понимаю, какая опасность может возникнуть, но что международная организация ни в коей мере не нарушает нормальных дипломатических отношений между государствами - великими или малыми. Международная организация - это особая независимая организация, а ее члены будут продолжать обсуждать между собой свои дела. Было бы глупо ставить в между-
[403]
народной организации те или иные вопросы, если они могут нарушить единство великих держав.
"Мои коллеги в Москве, - сказал Сталин, - не могут забыть того, что произошло в декабре 1939 года во время русско-финской войны, когда англичане и французы использовали против нас Лигу Наций и им удалось изолировать Советский Союз и изгнать его из Лиги, а позднее они ополчились против нас и говорили о крестовом походе против России. Не можем ли мы иметь какие-либо гарантии того, что это не повторится?"
Идеи указал, что американское предложение сделает это невозможным.
"Можем ли мы создать еще больше препятствий?" - спросил Сталин.
Я сказал, что предусмотрено особое условие о единогласии великих держав.
"Мы услышали о нем сегодня впервые", - ответил он.
Я признал, что есть опасность разжигания агитации против одной из великих держав, - скажем, против англичан, - и я могу лишь сказать, что обычная дипломатия будет одновременно играть свою роль. Я не думаю, чтобы президент начал и поддержал нападки на Англию, и я считаю бесспорным, что будет сделано все, чтобы приостановить такие нападки. Я в равной мере уверен в том, что маршал Сталин также не предпримет нападки - агитационные, конечно, - на Британскую империю, не поговорив сначала с нами и не попытавшись найти какой-то путь достижения дружественного соглашения.
"Верно", - ответил он.
Рузвельт сказал, что в будущем между великими державами, конечно, возникнут разногласия. Они будут всем известны и будут обсуждаться на Ассамблее. Но если допустить их обсуждение также в Совете, то это не будет способствовать появлению разногласий. Напротив, это покажет, какое доверие мы питаем друг к другу, а также к нашей способности улаживать такие проблемы. Это укрепит, а не ослабит наше единство.
Сталин сказал, что это правильно. Он обещал изучить этот план и продолжить его обсуждение на следующий день.
[404]
x x x
Когда мы снова встретились на следующий день, Молотов принял новый план. В Думбартон-Оксе, сказал он, русские сделали все, что могли, для сохранения единства трех держав после войны и полагали, что планы, явившиеся результатом этой конференции, обеспечат сотрудничество между всеми странами - большими и малыми. Они удовлетворены теперь новой процедурой голосования и правилом единогласия трех великих держав. Оставалось урегулировать только один вопрос. Должны ли советские республики быть членами международной организации с правом голоса в Генеральной Ассамблее? Этот вопрос обсуждался в Думбартон-Оксе, но теперь он собирается предложить кое-что другое. Советская делегация была бы удовлетворена, если бы три или, по крайней мере, две из советских республик стали с самого начала членами организации, а именно: Украина, Белоруссия и Литва. Все они важны, все принесли большие жертвы в войне; они первыми подверглись вторжению и сильно пострадали. Доминионы Британского Содружества наций приближались к независимости постепенно и терпеливо. Это было примером для России, и поэтому они решили внести это более узкое предложение. "Мы полностью согласны, - закончил он, - с предложением президента о процедуре голосования и просим, чтобы три или по крайней мере две из наших республик были членами-учредителями международной организации".
Для всех нас это было большим облегчением, и Рузвельт быстро поздравил Молотова.
Следующая задача, сказал президент, состоит в том, чтобы пригласить все страны собраться. Когда это будет сделано и кого мы пригласим? В СССР значительные массы народа организованы в отдельные республики; в Британской империи большие независимые группы живут на большом расстоянии друг от друга; Соединенные Штаты представляют собой единое целое, с одним министром иностранных дел и без колоний. Но есть и другие страны, такие, как Бразилия, которые имеют меньшую территорию, чем Россия, но большую, чем Соединенные Штаты, и, с другой стороны, целый ряд очень маленьких государств. Можем ли мы согласиться на один голос для
[405]
каждой страны или же более крупные страны должны иметь больше одного голоса в международной Ассамблее? Он предложил передать все эти вопросы на рассмотрение трех министров иностранных дел.
Я тоже поблагодарил Сталина за его важный шаг - принятие предложенной президентом процедуры голосования - и сказал, что соглашение, которого мы достигли, успокоит и удовлетворит людей во всем мире. Предложение Молотова также следует считать большим достижением. Президент Рузвельт вполне прав, сказав, что с точки зрения голосования положение Соединенных Штатов отличается от положения Британской империи. Мы имеем четыре самоуправляющихся доминиона, игравших последние 25 лет видную роль в международной организации мира, которая распалась в 1939 году. Все четыре способствовали поддержанию мира и демократическому прогрессу. Когда в 1939 году Соединенное Королевство объявило Германии войну, все они взялись за оружие, хотя знали, насколько мы были слабы. Мы не имели возможности заставить их сделать это. Они это сделали сами, по собственному почину, в вопросе, относительно которого с ними можно было консультироваться лишь частично, и мы никогда не согласились бы ни на какую систему, лишающую их положения, которое они с полным основанием занимали в течение четверти столетия. Поэтому я не мог не выслушать предложения Советского правительства с чувством глубокого понимания. Я от всего сердца сочувствовал могучей России, истекавшей кровью от нанесенных ей ран, но сметавшей тиранов, стоявших на ее пути. Я признавал, что у страны, имеющей 180 миллионов населения, естественно, возникали вопросы в отношении конституционных порядков Британского Содружества наций, благодаря которым мы имели больше одного голоса в Ассамблее, и поэтому я был рад, что президент Рузвельт дал такой ответ, который отнюдь нельзя было считать отклонением просьбы Молотова.
Однако я указал, что не могу превышать данных мне полномочий. Я хотел бы иметь время обсудить предложение Молотова с Иденом и, быть может, послать телеграмму членам кабинета. Я попросил извинить меня за то, что не могу дать окончательного ответа в этот же день. Затем мы договорились передать весь вопрос на рассмотрение наших министров иностранных дел.
[406]
x x x
Остальные детали были урегулированы очень быстро. Когда мы снова встретились днем 8 февраля, мы договорились принять в Организацию Объединенных Наций две советские республики и провести первую конференцию международной организации в среду 25 апреля. На конференцию будут приглашены только те государства, которые объявили войну нашему общему противнику к 1 марта или уже подписали декларацию Объединенных Наций.
x x x
В этот вечер мы все вместе обедали со Сталиным в Юсуповском дворце. Речи, произносившиеся за обедом, были записаны и могут быть приведены здесь. Между прочим, я сказал:
"Я не прибегаю ни к преувеличению, ни к цветистым комплиментам, когда говорю, что мы считаем жизнь маршала Сталина драгоценнейшим сокровищем для наших надежд и наших сердец. В истории было много завоевателей. Но лишь немногие из них были государственными деятелями, и большинство из них, столкнувшись с трудностями, которые следовали за их войнами, рассеивали плоды своих побед. Я искренне надеюсь, что жизнь маршала сохранится для народа Советского Союза и поможет всем нам приблизиться к менее печальным временам, чем те, которые мы пережили недавно. Я шагаю по этому миру с большей смелостью и надеждой, когда сознаю, что нахожусь в дружеских и близких отношениях с этим великим человеком, слава которого прошла не только по всей России, но и по всему миру".
Сталин ответил мне лестными словами. Он сказал:
"Я провозглашаю тост за лидера Британской империи, за самого мужественного из всех премьер-министров мира, сочетающего в себе политический опыт и военное руководство, за человека, который в момент, когда вся Европа была готова пасть ниц перед Гитлером, заявил, что Англия не дрогнет и будет сражаться против Германии одна, даже без союзников. Даже если нынешние и возможные союзники покинут ее, - сказал он, - она
[407]
будет продолжать сражаться. За здоровье человека, который может родиться лишь раз в столетие и который мужественно поднял знамя Великобритании. Я сказал то, что чувствую, то, что у меня на душе, и то, в чем я уверен".
Затем я коснулся более серьезной темы:
"Я должен сказать, что еще ни разу за всю войну, даже в самые мрачные периоды, я не ощущал на себе такой большой ответственности, как сейчас на этой конференции. Теперь, по причинам, на которые указал маршал, мы понимаем, что достигли вершины холма и перед нами простирается открытая местность. Не будем преуменьшать трудности. В прошлом народы, товарищи по оружию, лет через пять - десять после войны расходились в разные стороны. Миллионы тружеников двигались таким образом по замкнутому кругу, попадая в пропасть и затем снова поднимаясь лишь благодаря своим собственным жертвам. Теперь мы имеем возможность избежать ошибок прежних поколений и обеспечить прочный мир. Люди жаждут мира и радости. Соединятся ли вновь семьи? Вернется ли воин домой? Будут ли восстановлены разрушенные жилища? Увидит ли труженик свой дом? Защита своей страны - доблестное дело, но перед нами еще большие задачи. Нам предстоит претворить в жизнь мечту бедняков, чтобы они могли жить в мире, охраняемые нашей непобедимой мощью от агрессии и зла. Я возлагаю свои надежды на замечательного президента Соединенных Штатов и на маршала Сталина, в которых мы найдем поборников мира и которые, разбив наголову противника, поведут нас на борьбу против нищеты, беспорядков, хаоса, гнета. Я возлагаю на это надежды и от имени Англии заявляю, что мы не отстанем в наших усилиях. Мы неослабно будем поддерживать ваши усилия. Маршал говорил о будущем. Это самое главное. В противном случае океаны крови окажутся напрасными и поруганными. Я провозглашаю тост за яркий, солнечный свет победившего мира".
Сталин ответил. Я никогда не подозревал, что он может быть таким откровенным.
"Я говорю, - сказал он, - как старый человек; вот почему я говорю так много. Но я хочу выпить за наш
[408]
союз, за то, чтобы он не утратил своего интимного характера, свободного выражения взглядов. В истории дипломатии я не знаю такого тесного союза трех великих держав, как этот, в котором союзники имели бы возможность так откровенно высказывать свои взгляды. Я знаю, что некоторым кругам это замечание покажется наивным.
В союзе союзники не должны обманывать друг друга. Быть может, это наивно? Опытные дипломаты могут сказать: "А почему бы мне не обмануть моего союзника?" Но я, как наивный человек, считаю, что лучше не обманывать своего союзника, даже если он дурак. Возможно, наш союз столь крепок именно потому, что мы не обманываем друг друга; или, быть может, потому, что не так уж легко обмануть друг друга? Я провозглашаю тост за прочность союза наших трех держав. Да будет он сильным и устойчивым; да будем мы как можно более откровенны".
И затем:
"За группу деятелей, которых признают только во время войны и о чьих услугах быстро забывают после войны. Пока идет война, этих людей любят и встречают с уважением не только им подобные, но также и женщины. После войны их престиж падает, а женщины поворачиваются к ним спиной.
Я поднимаю мой бокал за военных руководителей".
Он не питал никаких иллюзий относительно предстоявших нам трудностей.
"В эти дни в истории Европы произошли изменения - радикальные изменения. Во время войны хорошо иметь союз главных держав. Без такого союза выиграть войну было бы невозможно. Но союз против общего врага - это нечто ясное и понятное. Гораздо более сложное дело - поставленный союз для обеспечения мира и сохранения плодов победы. То, что мы сражались вместе, - хорошо, но это было не так трудно; с другой стороны, то, что в эти дни здесь завершена работа, начатая в Думбартон-Оксе, и заложены юридические основы обеспечения безопасности и укрепления мира, - это большое достижение. Это поворотный пункт.
[409]
Я провозглашаю тост за успешное завершение Думбартон-Окса и за то, чтобы наш союз, рожденный в огне сражений, стал прочным и сохранился после войны; за то, чтобы наши страны не погрязли только в своих собственных делах, но помнили, что, помимо их собственных проблем, есть общее дело и что в дни мира они должны защищать дело единства с таким же энтузиазмом, как и в дни войны".
x x x
Когда мы сидели за обеденным столом в этой сердечной обстановке, Сталин говорил со мной о прошлом. Некоторые его замечания записаны.
"Финская война, - сказал он, - началась следующим образом. Финская граница находилась примерно в 20 километрах от Ленинграда (он часто называл его Петербургом). Русские попросили финнов отодвинуть ее на 30 километров в обмен на территориальные уступки на севере. Финны отказали. Затем несколько русских пограничников подверглись обстрелу и были убиты финнами. Отряд пограничников сообщил об этом частям Красной Армии, которые открыли огонь по финнам. Москву запросили об инструкциях. В этих инструкциях содержался приказ дать отпор. Одно последовало за другим, и война началась. Русские не хотели войны с Финляндией.
Если бы англичане и французы послали в 1939 году в Москву миссию из людей, действительно желавших соглашения с Россией, Советское правительство не подписало бы пакта с Риббентропом.
Риббентроп сказал русским в 1939 году, что англичане и американцы - только купцы и никогда не будут воевать.
Если мы - три великие державы - будем теперь держаться вместе, ни одна другая держава ничего не сможет нам сделать".
РОССИЯ И ПОЛЬША: СОВЕТСКИЕ ОБЕЩАНИЯ
Польский вопрос обсуждался не менее чем на семи или восьми пленарных заседаниях Ялтинской конференции. Находившееся под советским покровительством люблинское правительство Польши - или "варшавское"
[410]
правительство, как предпочитали его называть русские, - резко враждебно относилось к лондонскому польскому правительству. Со времени нашего октябрьского совещания в Москве отношения между ними не улучшились, а ухудшились.
Обсуждавшиеся вопросы можно суммировать следующим образом:
Как сформировать единое временное правительство для Польши.
Как и когда провести свободные выборы.
Как решить вопрос о границах Польши на Востоке и на Западе.
Как обеспечить безопасность тылов и коммуникаций наступавших советских армий.
x x x
Когда мы собрались на заседание 6 февраля, президент Рузвельт открыл дискуссию заявлением, что, будучи представителем Америки, он знаком с польским вопросом издалека. В Соединенных Штатах живут пять или шесть миллионов поляков, главным образом уже второго поколения, и большинство из них в целом поддерживает линию Керзона. Они знают, что им придется отказаться от Восточной Польши. Они хотели бы присоединения к Польше Восточной Пруссии и части Германии или, во всяком случае, какой-то компенсации. Как президент уже говорил в Тегеране, его положение было бы облегчено, если бы Советское правительство пошло на некоторые уступки, передав Польше, например, Львов и некоторые из нефтеносных районов, чтобы возместить потерю Кенигсберга. Однако важнее всего вопрос о постоянном правительстве для Польши. Общественное мнение в США в общем выступает против признания люблинского правительства, потому что оно представляет лишь небольшую часть Польши и польского народа. Выдвигается требование о создании правительства национального единства, возможно, из представителей пяти основных политических партий. Президент поэтому выразил надежду на создание в Польше представительного правительства, которое получило бы поддержку значительного большинства поляков, даже если бы оно носило лишь временный характер. Существует много путей к его со-
[411]
зданию, как, например, сформирование небольшого президентского совета, который принял бы временную власть, а затем создал бы более постоянный орган.
Затем я сказал, что мой долг - изложить позицию правительства его величества. Я неоднократно заявлял в парламенте и в других публичных выступлениях о своей решимости поддержать притязания СССР на линию Керзона в толковании Советского правительства. Это означало присоединение Львова к СССР. Я всегда считал, что это требование России основывается не на силе, а на праве, если учесть страдания, перенесенные Россией при защите своей территории от немцев, и ее великие подвиги при изгнании немцев и освобождении Польши. Однако если бы она сделала великодушный жест в отношении гораздо более слабой державы и пошла на некоторые территориальные уступки вроде предложенных президентом, то мы были бы восхищены шагом Советского Союза и приветствовали бы его.
Однако создание сильной, свободной и независимой Польши - гораздо более важный вопрос, чем те или иные территориальные границы. Я хотел бы, чтобы поляки могли быть свободными и жить так, как им нравится. Я всегда слышал от маршала Сталина самые твердые заявления о поддержке этой цели, и именно потому, что я доверяю его заявлениям относительно суверенитета, независимости и свободы Польши, я считаю вопрос о границе менее важным. Вопрос о свободе Польши дорог всем англичанам и всему Содружеству наций.
В настоящее время имеются два правительства Польши, по поводу которых мы расходимся во мнениях. Я не видел никого из членов нынешнего лондонского правительства Польши. Мы признали их, но не поддерживаем с ними близких отношений. С другой стороны, Миколайчик, Ромер и Грабский - разумные и честные люди. С ними мы сохранили неофициальные, но дружественные отношения. Три великие державы подверглись бы критике, если бы они допустили видимость раскола из-за этих правительств-соперников в момент, когда нужно выполнять такие великие задачи и когда у трех держав есть такие общие надежды. Не могли бы мы создать правительственный орган для Польши в ожидании полных и свободных выборов - правительство, которое мы все могли бы признать? Подобное правительство могло бы подготовить свободное голосование польского народа по
[412]
вопросу о будущей конституции и управлении. В таком случае мы сделали бы великий шаг вперед на пути к будущему миру и процветанию Центральной Европы.
x x x
После краткого перерыва выступил Сталин. Он сказал, что ему понятна точка зрения английского правительства: для Англии Польша - вопрос чести. Однако для России это вопрос как чести, так и безопасности. Это вопрос чести, потому что у русских было много конфликтов с поляками и Советское правительство хочет устранить причины подобных столкновений (12). Это вопрос безопасности не только потому, что Польша граничит с Россией, но и потому, что на протяжении всей истории Польша служила коридором, через который проходили враги России для нападения на нее. За последние 30 лет немцы дважды прошли через Польшу. Они прошли потому, что Польша была слаба. Россия хочет видеть Польшу сильной и могущественной, с тем чтобы она сама своими силами могла запереть этот коридор. Россия не могла бы держать его закрытым извне. Коридор может быть закрыт только изнутри, самой Польшей, и именно поэтому Польша должна быть свободной, независимой и сильной. Это вопрос жизни и смерти для Советского государства. Его политика значительно отличается от политики царского правительства. Цари стремились подавить и ассимилировать Польшу. Советская Россия положила начало политике дружбы, причем дружбы с независимой Польшей. Это главная основа советской позиции, то есть стремление видеть Польшу независимой, свободной и сильной.
Затем Сталин остановился на некоторых вопросах, поднятых Рузвельтом и мною. Президент, сказал он, предложил некоторое изменение линии Керзона и передачу Польше Львова и, возможно, некоторых других районов, а я заметил, что это было бы великодушным жестом. Однако, заявил Сталин, линия Керзона была изобретена не русскими. Она была намечена Керзоном, Клемансо и представителями Соединенных Штатов на конференции 1919 года, куда Россия не была приглашена. Линия Керзона была принята против воли России на
[413]
основе этнографических данных. Ленин с ней не соглашался. Он не хотел передачи Польше города Белостока и прилегающей к нему области. Русские уже отступили от этой позиции Ленина, а теперь кое-кто хочет, чтобы Россия взяла себе меньше, чем соглашались ей дать Керзон и Клемансо. Это было бы постыдно. Приехав в Москву, украинцы сказали бы, что Сталин и Молотов - менее надежные защитники России, чем Керзон или Клемансо. Лучше продлить войну немного дольше, хотя это и будет стоить России много крови, с тем чтобы можно было компенсировать Польшу за счет Германии. Когда Миколайчик приезжал в Россию в октябре, он спрашивал, какую границу Польши на западе признает Россия. Он был очень рад, узнав, что, по мнению России, западная граница Польши должна быть отодвинута до Нейсе. Есть две реки под таким названием, сказал Сталин, одна близ Бреславля, а другая - дальше на запад. Он имел в виду Западную Нейсе и просил участников конференции поддержать его предложение.
x x x
Сталин затем указал, что мы не сможем создать польское правительство, если на это не согласятся сами поляки. Миколайчик и Грабский приезжали в Москву во время моего пребывания там. Они встретились с представителями люблинского правительства. Между ними была достигнута некоторая степень согласия, и Миколайчик уехал в Лондон, полагая, что он вернется. Вместо этого его коллеги просто сместили его только потому, что он выступал за соглашение с люблинским правительством. Польское правительство в Лондоне враждебно относится к самой идее люблинского правительства и называет его сборищем бандитов и преступников. Люблинское правительство платит им той же монетой, и теперь трудно что-либо сделать в этом вопросе.
Люблинское, или варшавское, правительство, как его теперь следует называть, не желает иметь ничего общего с лондонским правительством. Его представители сообщили Сталину, что они готовы сотрудничать с генералом Желиговским и с Грабским, но что они не хотят слышать о назначении Миколайчика премьер-министром. "Поговорите с ними, если хотите, - сказал Сталин. - Я могу
[414]
устроить вам встречу с ними здесь или в Москве, но они не менее демократичны, чем де Голль, они могут поддерживать мир в Польше и положить конец гражданской войне и нападениям на Красную Армию". Лондонское правительство на это неспособно. Его агенты убили 212 русских солдат; они связаны с польским подпольным движением Сопротивления, и они устраивали нападения на склады, чтобы захватить оружие. Их радиостанции не зарегистрированы и работают без разрешения. Агенты люблинского правительства оказывали помощь, а агенты лондонского правительства причинили много зла. Для Красной Армии жизненно важно иметь безопасный тыл, и, как человек военный, Сталин поддержит только такое правительство, которое сможет гарантировать эту безопасность.
x x x
Было уже поздно, и президент предложил прервать заседание до следующего дня. Но я счел разумным заявить, что Соединенное Королевство и Советское правительство пользуются различными источниками информации в Польше и получили разноречивые сообщения о том, что там произошло. По нашим сведениям, сказал я, не больше трети польского народа поддержало бы люблинское правительство, если бы поляки могли свободно высказать свое мнение. Такая оценка, конечно, основана на наилучшей информации, которую мы смогли получить. Возможно, что в некоторых деталях мы ошибаемся. Я заверил Сталина, что мы весьма опасаемся столкновения между польской подпольной армией и люблинским правительством. Мы опасаемся, что это может привести к озлоблению, кровопролитию, арестам и ссылкам. Вот почему мы столь настойчиво стремимся к согласованному решению. Мы боимся последствий всех этих противоречий для польского вопроса, который и без того достаточно сложен. Мы, конечно, признаем, что за нападения на Красную Армию необходимо наказывать. Однако сведения, имеющиеся в моем распоряжении, не позволяют мне поверить в право люблинского правительства утверждать, что оно представляет польскую нацию.
Президент теперь стремился закончить дискуссию.
[415]
"Польша, - заметил он, - была источником неприятностей в течение более 500 лет".
"Тем более, - ответил я, - нам нужно сделать все возможное, чтобы положить конец этим неприятностям".
На этом заседание закончилось.
x x x
В тот же вечер президент после консультаций с нами направил с нашими поправками Сталину письмо, предлагая, чтобы два члена люблинского правительства и два представителя из Лондона или из самой Польши приехали в Ялту и попробовали договориться в нашем присутствии о создании временного правительства, которое мы все могли бы признать и которое должно как можно скорее провести свободные выборы. Такой курс мне понравился, и я поддержал президента, когда мы собрались на заседание 7 февраля. Рузвельт снова подчеркнул то, что его беспокоило. Границы, сказал он, имеют важное значение. Однако мы вполне можем помочь полякам создать единое временное правительство или мы можем даже создать его сами, пока поляки не сумеют сформировать собственное правительство на основе свободных выборов. "Нам нужно предпринять что-то такое, - сказал он, - что явилось бы свежим дуновением в тумане, окружающем сейчас польский вопрос". Затем он спросил Сталина, не хочет ли он дополнить сказанное им накануне.
Сталин ответил, что он получил письмо президента только полтора часа назад и немедленно дал указания разыскать Берута и Моравского, с тем чтобы он мог связаться с ними по телефону. Он только что узнал, что один находится в Кракове, а другой - в Лодзи, и обещал узнать у них, как найти представителей лагеря оппозиции, так как их адреса ему неизвестны. На тот случай, если доставить их в Ялту будет невозможно, Молотов разработал несколько предложений, которые в известной степени идут навстречу рекомендациям президента.
Затем на сцену выступил Молотов, который зачитал следующее резюме:
"1. Считать, что границей Польши на Востоке должна быть линия Керзона с отклонениями от нее в некоторых районах на 5 - 6 километров в пользу Польши.
[416]
2. Считать, что западная граница Польши должна идти от гор. Штеттин (для поляков), далее на юг по р. Одер, а дальше по р. Нейсе (Западной).
3. Признать желательным пополнить временное польское правительство некоторыми демократическими деятелями из эмигрантских польских кругов.
4. Считать желательным признание пополненного временного польского правительства союзными правительствами.
5. Признать желательным, чтобы временное польское правительство, пополненное указанным в п. 3 способом, в возможно короткий срок призвало население Польши к всеобщим выборам для организации постоянных органов государственного управления Польши.
6. Поручить В. М. Молотову, г-ну Гарриману и г-ну Керру обсудить вопрос о пополнении временного польского правительства совместно с представителями временного польского правительства и представить свои предложения на рассмотрение трех правительств".
x x x
Коммюнике, опубликованное по окончании конференции, содержало совместную декларацию о Польше, которая гласила:
11 февраля 1945 года
"Мы собрались на Крымскую Конференцию разрешить наши разногласия по польскому вопросу. Мы полностью обсудили все аспекты польского вопроса. Мы вновь подтвердили наше общее желание видеть установленной сильную, свободную, независимую и демократическую Польшу, и в результате наших переговоров мы согласились об условиях, на которых новое Временное Польское Правительство Национального Единства будет сформировано таким путем, чтобы получить признание со стороны трех главных держав.
Достигнуто следующее соглашение:
"Новое положение создалось в Польше в результате полного освобождения ее Красной Армией. Это требует создания Временного Польского Правительства, которое имело бы более широкую базу, чем это было возможно раньше, до недавнего освобождения западной части Польши. Действующее ныне в Польше Временное Пра-
[417]
вительство должно быть поэтому реорганизовано на более широкой демократической базе с включением демократических деятелей из самой Польши и поляков из-за границы. Это новое Правительство должно затем называться Польским Временным Правительством Национального Единства.
В. М. Молотов, г-н В. А. Гарриман и сэр Арчибальд К. Керр уполномочиваются, как Комиссия, проконсультироваться в Москве в первую очередь с членами теперешнего Временного Правительства и с другими польскими демократическими лидерами как из самой Польши, так и из-за границы, имея в виду реорганизацию теперешнего Правительства на указанных выше основах. Это Польское Временное Правительство Национального Единства должно принять обязательство провести свободные и ничем не воспрепятствованные выборы как можно скорее, на основе всеобщего избирательного права при тайном голосовании. В этих выборах все антинацистские и демократические партии должны иметь право принимать участие и выставлять кандидатов.
Когда Польское Временное Правительство Национального Единства будет сформировано должным образом в соответствии с вышеуказанным, Правительство СССР, которое поддерживает в настоящее время дипломатические отношения с нынешним Временным Правительством Польши, Правительство Соединенного Королевства и Правительство США установят дипломатические отношения с новым Польским Временным Правительством Национального Единства и обменяются послами, по докладам которых соответствующие правительства будут осведомлены о положении в Польше.
Главы трех Правительств считают, что восточная граница Польши должна идти вдоль линии Керзона с отступлениями от нее в некоторых районах от пяти до восьми километров в пользу Польши. Главы трех Правительств признают, что Польша должна получить существенное приращение территории на севере и на западе. Они считают, что по вопросу о размере этих приращений в надлежащее время будет спрошено мнение нового Польского Правительства Национального Единства и что, вслед за тем, окончательное определение западной границы Польши будет отложено до мирной конференции".
[418]
ЯЛТА: ФИНАЛ
Дальний Восток не играл никакой роли в наших официальных переговорах в Ялте. Я знал, что американцы намерены поднять перед русскими вопрос об их участии в войне на Тихом океане. Мы затронули этот вопрос в общих чертах в Тегеране, и в декабре 1944 года Сталин сделал Гарриману в Москве некоторые конкретные предложения относительно послевоенных претензий России в этом районе. Американские военные власти определили, что для разгрома Японии потребуется полтора года после капитуляции Германии. Помощь русских сократила бы тяжелые потери американцев. Вторжение в собственно Японию в то время было еще в стадии планирования, и генерал Макартур вступил в Манилу лишь на второй день работы Ялтинской конференции. Первый экспериментальный взрыв атомной бомбы предстоял лишь через пять месяцев. Большая японская армия в Маньчжурии могла бы быть брошена на защиту самой Японии, если бы Россия все еще оставалась нейтральной.
Учитывая все это, президент Рузвельт и Гарриман обсудили со Сталиным 8 февраля вопрос о территориальных требованиях России на Дальнем Востоке. Россия согласилась вступить в войну против Японии через два или три месяца после капитуляции Германии.
В тот же день в ходе конфиденциальной беседы со Сталиным я спросил его, чего русские хотят на Дальнем Востоке. Он ответил, что они хотят получить военно-морскую базу, такую, например, как Порт-Артур. Американцы предпочли бы, чтобы порты находились под международным контролем, однако русские хотели бы, чтобы их интересы были гарантированы. Я ответил, что мы будем приветствовать появление русских кораблей в Тихом океане и высказываемся за то, чтобы потери, понесенные Россией во время русско-японской войны, были восполнены. На другой день, 11 февраля, мне показали соглашение, которое было составлено накануне президентом и Сталиным, и я подписал его от имени английского правительства. Этот документ оставался секретным, пока не кончились переговоры между Советским Союзом и националистическим китайским правительством, которое Сталин в самой решительной форме согласился поддерживать. В таком состоянии
[419]
этот вопрос оставался почти до того момента, когда мы снова встретились в Потсдаме.
Фиксация мною хода переговоров сохранилась в виде следующей выдержки из телеграммы, которую я направил премьер-министрам доминионов 5 июля.
Премьер-министр - премьер-министрам доминионов
5 июля 1945 года
"1. Под самым строгим секретом Сталин уведомил Рузвельта и меня на Крымской конференции о готовности Советского Союза вступить в войну против Японии через два или три месяца после капитуляции Германии на нижеследующих условиях:
а) Сохранение статус-кво Внешней Монголии.
б) Восстановление прав русских, утраченных в 1904 году, а именно:
(I) Возвращение Южного Сахалина и прилегающих к нему островов.
(II) Интернационализация торгового порта Дайрен при гарантировании преобладающих интересов СССР, возобновление использования на арендной основе Порт-Артура в качестве советской военно-морской базы.
(III) Совместная эксплуатация советско-китайской компанией Китайско-Восточной железной дороги и Южно-Маньчжурской железной дороги, обеспечивающих выход к Дайрену, при условии, что преобладающие интересы СССР будут гарантированы и что Китай сохранит полностью суверенитет над Маньчжурией.
в) СССР получает Курильские острова.
2. Эти условия были изложены в личном соглашении между Рузвельтом, Сталиным и мной. Соглашение признает, что потребуется согласие Чан Кайши на эти условия, и по совету Сталина Рузвельт взялся добиться этого согласия. Мы все трое договорились добиваться того, чтобы советские требования были удовлетворены безоговорочно после разгрома Японии. В соглашении не содержалось больше ничего, за исключением выражения русскими готовности вступить в договор о союзе с Китаем с целью помочь последнему сбросить японское иго".
x x x
Моя очередь была председательствовать на нашем последнем обеде 10 февраля. За несколько часов до того,
[420]
как Сталин должен был приехать, в Воронцовский дворец прибыл взвод русских солдат. Они заперли двери по обе стороны приемных залов, в которых должен был проходить обед. Была расставлена охрана, и никому не разрешалось входить. Затем они обыскали все - смотрели под столами, простукивали стены. Моим служащим приходилось выходить из здания, чтобы попасть из служебных помещений в комнаты, где они жили. Когда все было в порядке, маршал прибыл в самом приветливом настроении, а немножко позже прибыл президент.
Во время обеда в Юсуповском дворце Сталин провозгласил тост за здоровье короля в такой форме, что, хотя он и предполагал, что тост получится дружественным и почтительным, мне он не понравился. Сталин сказал, что в общем и целом всегда был против королей и держит сторону народа, а не какого бы то ни было короля, но что в этой войне он научился уважать и ценить английский народ, который уважает и чтит своего короля, и что поэтому он хотел бы провозгласить тост за здоровье английского короля. Я не был удовлетворен такой формулировкой и попросил Молотова разъяснить, что этих тонкостей Сталина можно было бы избежать и предлагать в дальнейшем тост за здоровье "глав трех государств". Поскольку на это было дано согласие, я тут же ввел в практику новую формулу:
"Я провозглашаю тост за здоровье его королевского величества, президента Соединенных Штатов и президента СССР Калинина - трех глав трех государств".
На это президент, у которого был очень усталый вид, ответил:
"Тост премьер-министра навевает много воспоминаний. В 1933 году моя жена посетила одну из школ у нас в стране. В одной из классных комнат она увидела карту с большим белым пятном. Она спросила, что это за белое пятно, и ей ответили, что это место называть не разрешается. То был Советский Союз. Этот инцидент послужил одной из причин, побудивших меня обратиться к президенту Калинину с просьбой прислать представителя в Вашингтон для обсуждения вопроса об установлении дипломатических отношений. Такова история признания нами России".
[421]
Теперь я должен был провозгласить тост за здоровье маршала Сталина. Я сказал:
"Я пил за это несколько раз. На этот раз я пью с более теплым чувством, чем во время предыдущих встреч, не потому, что он стал одерживать больше побед, а потому, что благодаря великим победам и славе русского оружия он сейчас настроен более доброжелательно, нежели в те суровые времена, через которые мы прошли. Я считаю, что, какие бы разногласия ни возникали по тем или иным вопросам, в Англии он имеет доброго друга. Я надеюсь, что в будущем Россию ожидают светлая счастливая жизнь и процветание. Я сделаю все, чтобы этому помочь, и уверен, что то же самое сделает президент. Было время, когда маршал относился к нам не столь .благожелательно, и я вспоминаю, что и сам кое-когда отзывался о нем грубо, но наши общие опасности и общая лояльность изгладили все это. Пламя войны выжгло все недоразумения прошлого. Мы чувствуем, что имеем в его лице друга, которому можем доверять, и я надеюсь, что он по-прежнему будет питать точно такие же чувства в отношении нас. Желаю ему долго жить и увидеть свою любимую Россию не только покрытой славой в войне, но и счастливой в дни мира".
Сталин ответил в самом наилучшем настроении, и у меня создалось впечатление, что он счел формулу "главы государств" вполне подходящей для встреч нашей "тройки". У меня нет записи того, что именно он сказал. Вместе с переводчиками нас было не более десяти человек, и по исполнении формальностей мы беседовали по двое и по трое. Я упомянул, что после поражения Гитлера в Соединенном Королевстве будут проведены всеобщие выборы. Сталин высказал мнение, что моя позиция прочна, "поскольку люди поймут, что им необходим руководитель, а кто может быть лучшим руководителем, чем тот, кто одержал победу?" Я объяснил, что в Англии две партии и что я принадлежу лишь к одной из них. "Когда одна партия - это гораздо лучше", - сказал Сталин с глубокой убежденностью. Затем я поблагодарил его за гостеприимство, оказанное им английской парламентской делегации, посетившей недавно Россию. Сталин ответил, что проявить гостеприимство было его долгом и что ему нравятся молодые воины вроде лорда Ловата. В последние годы у него появился новый интерес
[422]
в жизни - интерес к военным делам; фактически этот интерес стал у него почти единственным.
После этого президент заговорил об английской конституции. Он сказал, что я всегда твержу о том, что конституция позволяет и чего не позволяет, но что фактически нет никакой конституции, однако неписаная конституция лучше писаной. Она подобна Атлантической хартии: документа не существует, однако весь мир знает о нем. В своих бумагах он нашел единственный экземпляр, на котором стояли его и моя подписи, однако, как это ни странно, обе подписи были сделаны его собственным почерком. Я ответил, что Атлантическая хартия - это не закон, а путеводная звезда.
Далее в разговоре Сталин упомянул о "непомерной дисциплине в кайзеровской Германии" и рассказал случай, который произошел с ним, когда он, будучи молодым человеком, находился в Лейпциге. Он приехал вместе с 200 немецкими коммунистами на международную конференцию. Поезд прибыл на станцию точно по расписанию, однако не было контролера, который должен был отобрать у пассажиров билеты. Поэтому все немецкие коммунисты послушно прождали два часа, прежде чем сошли с платформы. Из-за этого они не попали на заседание, ради которого приехали издалека.
В таких непринужденных разговорах вечер прошел приятно. Когда маршал собрался уходить, многие представители английской делегации собрались в вестибюле дворца, и я воскликнул: "Трижды "ура" маршалу Сталину!" Троекратное приветствие прозвучало тепло.
x x x
Во время нашего пребывания в Ялте был другой случай, когда не все прошло так гладко. Рузвельт, который давал завтрак, сказал, что он и я в секретных телеграммах всегда называем Сталина "Дядя Джо". Я предложил, чтобы он сказал Сталину об этом в конфиденциальном разговоре, но он пошутил на этот счет при всех. Создалось напряженное положение. Сталин обиделся. "Когда я могу оставить этот стол?" - спросил он возмущенно. Бирнс спас положение удачным замечанием. "В конце концов, - сказал он, - ведь вы употребляете выражение "Дядя Сэм", так почему же "Дядя Джо" звучит так уж обидно?" После этого маршал
[423]
успокоился, и Молотов позднее уверял меня, что он понял шутку. Он уже знал, что за границей многие называют его "Дядя Джо", и понял, что прозвище было дано ему дружески, в знак симпатии.
x x x
Следующий день, воскресенье 11 февраля, был последним днем нашего пребывания в Крыму. Президент торопился на родину и хотел по дороге заехать в Египет, чтобы обсудить дела Среднего Востока с властелинами этих стран. Сталин и я позавтракали с ним в бывшей бильярдной царя в Ливадийском дворце. За завтраком мы подписали заключительные документы и официальные коммюнике. Теперь все зависело от духа, в котором они будут проводиться в жизнь.
x x x
В тот же день Сара * и я выехали в Севастополь.
Мне захотелось посмотреть поле битвы у Балаклавы **. Днем 13 февраля я побывал там вместе с начальниками штабов и русским адмиралом, командующим Черноморским флотом. Оглядывая местность, можно было представить себе ситуацию, с которой столкнулся лорд Реглан около 90 лет назад. Мы посетили его могилу утром и были очень поражены заботливостью и вниманием, с которыми за ней ухаживали русские.
Утром 14 февраля мы выехали автомобилем в Саки, где нас ожидал наш самолет. На аэродроме был выстроен величественный почетный караул из войск НКВД. Я произвел им смотр в своей обычной манере, заглядывая каждому солдату в глаза. Мы долетели до Афин без всяких приключений. 15 февраля мы вылетели на моем самолете в Египет. В Александрии я сел на английский военный корабль "Орора". Я не принимал участия в переговорах президента с теми властелинами стран Среднего Востока, которые были приглашены для встречи с ним - королем Фаруком, Хайле Селассие и Ибн-Саудом. После отъезда наших американских друзей я договорился о встрече с Ибн-Саудом.
----------------------------------------
* Дочь Черчилля.
** Речь идет о Крымской войне 1853 - 1856 гг.
[424]
Король Ибн-Сауд произвел сильное впечатление. Я был глубоко восхищен его неизменной верностью нам. Он всегда проявлял себя наилучшим образом в самые мрачные часы.
Мы вернулись в Каир. Я пробыл несколько дней на вилле Кэзи и вел беседы с королем Фаруком и президентом Сирии, в ходе которых мы обсуждали недавние затруднения на Среднем Востоке.
19 февраля я прилетел в Англию.
x x x
27 февраля я предложил палате общин одобрить результаты Крымской конференции.
Вопрос о Польше беспокоил палату. Я сказал:
"Маршал Сталин и Советский Союз дали самые торжественные заверения в том, что суверенная независимость Польши будет сохраняться, и к этому решению теперь присоединились Великобритания и США".
Я считал себя обязанным провозгласить свою веру в добросовестность Советов, надеясь обеспечить ее. К этому меня поощрило поведение Сталина в отношении Греции. Я сказал:
"Впечатление, сложившееся у меня после поездки в Крым и после всех других встреч, таково, что маршал Сталин и советские лидеры желают жить в почетной дружбе и равенстве с западными демократиями. Я считаю также, что они - хозяева своего слова. Мне не известно ни одно правительство, которое выполняло бы свои обязательства, даже в ущерб самому себе, более точно, нежели русское Советское правительство. Я категорически отказываюсь пускаться здесь в дискуссии относительно добросовестности русских. Совершенно очевидно, что эти вопросы касаются всей будущности земного шара. Действительно, судьба человечества была бы мрачной в случае возникновения какого-либо ужасного раскола между западными демократиями и русским Советским Союзом..."
Общая реакция палаты выразилась в безоговорочной поддержке той позиции, которую мы заняли на Крымской конференции.
[425]
КУЛЬМИНАЦИОННЫЙ МОМЕНТ: СМЕРТЬ РУЗВЕЛЬТА
Президент Рузвельт скончался внезапно в четверг 12 апреля в Уорм-Спрингс, штат Джорджия. Ему было 63 года. После полудня, когда Рузвельт позировал художнице для портрета, он внезапно упал и в тот же вечер скончался, не приходя в сознание.
Можно сказать, что Рузвельт умер в самый кульминационный период войны, в момент, когда его авторитет был крайне необходим для того, чтобы направлять политику Соединенных Штатов. Когда я рано утром в пятницу 13 апреля получил известие о его смерти, я почувствовал себя так, словно мне нанесли физический удар. Мои взаимоотношения с этим блистательным человеком имели огромное значение на протяжении долгих тяжелых лет совместной работы. Теперь этим отношениям пришел конец. Я был подавлен сознанием большой, непоправимой утраты. Я отправился в палату общин, которая собралась в 11 часов, и в нескольких словах предложил почтить память нашего великого друга, немедленно отложив заседание. Этот беспрецедентный шаг, предпринятый по случаю смерти главы иностранного государства, соответствовал единодушному желанию членов палаты. Медленно покидали они парламент после заседания, продолжавшегося всего лишь восемь минут.
Все страны в той или иной форме чтили память Рузвельта. В Москве были вывешены окаймленные крепом флаги, и, когда собрался Совет *, его члены вставанием почтили память президента. Японский премьер-министр выразил американцам "глубокое соболезнование" в связи с потерей их лидера, которому он приписывал заслугу в том, что "Америка в настоящее время занимает выгодное положение". В противовес этому германское радио заявило, что "Рузвельт войдет в историю как человек, который своим подстрекательством превратил нынешнюю войну во вторую мировую войну, как президент, который в итоге сумел усилить мощь своего самого большого противника - большевистского Советского Союза".
На мою первую официальную телеграмму, выражавшую соболезнование и вместе с тем поздравлявшую нового президента, Трумэн прислал самый дружеский от-
----------------------------------------
* Сессия Верховного Совета СССР.
[426]
вет. Несколько дней спустя я получил от нашего посла телеграмму, содержавшую интересные сведения.
Лорд Галифакс - премьер-министру 16 апреля 1945 года
"Антони и я виделись с Гарри Гопкинсом сегодня утром. Уже в течение некоторого времени Гарри замечал, как сильно слабел президент. Он мог выполнять лишь очень небольшую работу.
По его мнению, смерть президента создала совершенно новую обстановку, в которой нам придется начинать с самого начала. В одном мы можем быть уверены - политика будет вырабатываться в значительно большей степени в результате согласованных действий сената. Как это будет выглядеть на деле, трудно предсказать. Многое будет зависеть от его личной оценки людей, с которыми он будет иметь дело.
Что касается самого Гарри, то Трумэн просил его представить ему свои соображения о внешней и международной политике, что Гарри и делает, но, конечно, не сможет продолжать работать на своем нынешнем посту. Трумэн, возможно, не захочет его, да и сам Гарри этого не желает. Методы Трумэна будут совершенно отличными от методов Ф.Д.Р.
Возможно, представляет интерес тот факт, что любимым занятием Трумэна является история военного искусства. Говорят, что он много читал в этой области. Как-то вечером здесь он проявил удивительное знание кампаний Ганнибала. Он почитает Маршалла".
x x x
Сталину я писал:
Премьер-министр - маршалу Сталину
14 апреля 1945 года
"1. Получил Ваше послание от 7 апреля. Благодарю Вас за успокоительный тон этого послания и надеюсь, что недоразумение с "Кроссвордом" можно теперь считать ликвидированным.
2. Я глубоко опечален смертью Президента Рузвельта, с которым у меня за последние пять с половиной лет установились узы очень близкой личной дружбы. Это печальное событие еще больше подчеркивает значение
[427]
того факта, что Вы и я связаны друг с другом многочисленными проявлениями любезности и приятными воспоминаниями даже в обстановке всех тех опасностей и трудностей, которые мы преодолели.
3. Я должен воспользоваться этим случаем, чтобы поблагодарить Вас за все любезности, которыми Вы окружили мою супругу во время ее пребывания в Москве, и за все заботы о ней в ее поездках по России. Мы считаем большой честью награждение ее орденом Трудового Красного Знамени за ту работу, которую она проделала, чтобы смягчить ужасные страдания раненых воинов героической Красной Армии. Денежные суммы, которые она собрала, может быть, невелики, но это проникнутые любовью пожертвования не только богатых, но главным образом пенсы бедных, которые были горды тем, что еженедельно делали свои небольшие взносы. От дружбы масс наших народов, от взаимопонимания наших правительств и от взаимного уважения наших армий зависит будущее всего мира".
КАПИТУЛЯЦИЯ ГЕРМАНИИ
В середине апреля стало ясно, что гитлеровская Германия в скором времени будет полностью уничтожена. Армии вторжения рвались вперед со всей своей мощью, и расстояние между ними сокращалось с каждым днем. Гитлер размышлял, где бы ему оказать последнее сопротивление. Еще 20 апреля он продолжал думать о том, чтобы перебраться из Берлина в "Южный редут" в Баварских Альпах. В тот день он созвал совещание главных нацистских лидеров. Поскольку германскому двойному фронту, выходившему одновременно на восток и на запад, угрожала непосредственная опасность быть разрезанным надвое наступающими авангардами союзников, Гитлер согласился создать два отдельных командования. Адмиралу Деницу было поручено руководить на севере как военными, так и гражданскими властями, и, в частности, на него была возложена задача доставить обратно на немецкую землю почти два миллиона беженцев с Востока. На юге генерал Кессельринг должен был командовать уцелевшими германскими армиями. Эти мероприятия должны были вступить в силу в случае падения Берлина.
[428]
Двумя днями позже, 22 апреля, Гитлер принял свое последнее и окончательное решение остаться в Берлине до конца. Вскоре столица была полностью окружена русскими, и фюрер утратил всякую способность контролировать события. Ему оставалось лишь организовать свою собственную смерть среди развалин города. Оставшимся вместе с ним нацистским руководителям он объявил, что умрет в Берлине. После совещания 20 апреля Геринг и Гиммлер покинули Берлин с тайной мыслью о мирных переговорах. Геринг, поехавший на юг, предположил, что своим решением остаться в Берлине Гитлер фактически отрекся от власти. И тогда Геринг попросил подтвердить его полномочия, а именно - что он должен действовать в качестве преемника фюрера. Ответом было немедленное смещение его со всех постов.
x x x
Последние сцены, происходившие в штаб-квартире Гитлера, описывались довольно подробно в других источниках. Из видных фигур его режима только Геббельс и Борман оставались с ним до самого конца. Русские войска уже дрались на улицах Берлина. В ночь на 29 апреля Гитлер составил свое завещание. Следующий день начался обычной работой в бомбоубежище под имперской канцелярией. В течение дня пришло известие о конце, постигшем Муссолини. Момент его получения зловеще соответствовал всему остальному. Гитлер спокойно позавтракал со своей свитой; окончив завтрак, он пожал руки всем присутствующим и ушел в свое личное помещение. В половине четвертого раздался выстрел. Сотрудники его личного штаба, зайдя в комнату, увидели, что он лежит на диване, сбоку - револьвер. Он покончил с собой выстрелом в рот. Рядом с ним лежала мертвая Ева Браун, с которой он тайно обвенчался в один из последних дней. Она отравилась. Трупы их были сожжены во дворе; погребальный костер Гитлера, пылавший под усиливавшийся грохот русских пушек, ознаменовал страшный конец третьей империи.
Оставшиеся руководители провели последнее совещание. В последнюю минуту были предприняты попытки начать переговоры с русскими, но Жуков потребовал безоговорочной капитуляции. Борман предпринял по-
[429]
пытку прорваться сквозь русские линии и бесследно исчез. Геббельс отравил шестерых своих детей, а затем приказал какому-то эсэсовцу застрелить его жену и его самого. Остальные сотрудники гитлеровской штаб-квартиры попали в руки русских.
В этот вечер адмирал Дениц в своей штаб-квартире в Гольштейне получил следующую телеграмму:
"Вместо бывшего рейхсмаршала Геринга фюрер назначает вас, герр гросс-адмирал, своим преемником. Письменные полномочия - в пути. Немедленно примите все меры, каких требует положение. Борман".
Воцарился хаос. Дениц, поддерживавший связь с Гиммлером и полагавший, что последний будет назначен преемником Гитлера в случае падения Берлина, вдруг обнаружил, что внезапно на его плечи без предупреждения взвалили наивысшую ответственность... Перед ним встала задача организовать капитуляцию.
x x x
В течение ряда месяцев Гиммлера уговаривали вступить по своей собственной инициативе в личный контакт с западными союзниками в надежде добиться сепаратной капитуляции. Некий генерал войск СС Шелленберг предложил ему в качестве посредника графа Бернадотта - главу шведского Красного Креста, которому время от времени представлялся случай побывать в Берлине. В феврале, а затем в апреле, когда Бернадотт посетил германскую столицу, он тайно встречался с Гиммлером. Но нацистский лидер был слишком сильно связан своей верностью Гитлеру для того, чтобы предпринять что-либо. Заявление фюрера 22 апреля, о сопротивлении в Берлине до последнего побудило Гиммлера действовать.
В ночь на 25 апреля в Лондон прибыла телеграмма от английского посланника в Швеции сэра Виктора Маллета. Он сообщал, что в 11 часов вечера 24 апреля его и его американского коллегу Гершеля Джонсона пригласил к себе шведский министр иностранных дел Ботеман. Целью этой беседы была встреча с графом Бернадоттом, приехавшим с неотложной миссией. Бернадотт рассказал
[430]
им, что Гиммлер находится на Восточном фронте, и просил его срочно встретиться с ним в Северной Германии. Бернадотт предложил в качестве места встречи Любек, и накануне вечером они встретились. Гиммлер, хотя он был утомлен и признал, что с Германией покончено, все же держался спокойно и говорил логично. Он сказал, что Гитлер настолько тяжело болен, что, возможно, он уже мертв или, во всяком случае, смерть его - вопрос ближайших нескольких дней. Гиммлер заявил, что, пока фюрер занимался делами, он был бы не в состоянии сделать то, что предлагает сейчас, но поскольку с Гитлером все кончено, он может действовать, располагая для этого всеми полномочиями. Затем он спросил, не сможет ли шведское правительство устроить ему встречу с генералом Эйзенхауэром и капитуляцию на всем Западном фронте. Бернадотт сказал, что в этом нет никакой необходимости, так как Гиммлер может просто приказать своим войскам капитулировать, и, во всяком случае, он не передаст эту просьбу, если Норвегия и Дания не будут включены в эту капитуляцию. Если же это будет сделано, то встреча может еще иметь какой-то смысл, поскольку, возможно, понадобится специальная договоренность относительно того, каким образом и перед кем немцы, находящиеся в этих странах, должны будут сложить оружие. На это Гиммлер ответил, что он готов отдать германским войскам в Дании и Норвегии приказ капитулировать перед английскими, американскими или шведскими войсками. На вопрос о том, что он предполагает сделать в случае отказа западных союзников принять его предложение, Гиммлер ответил, что он возьмет на себя командование Восточным фронтом и погибнет сражаясь. Гиммлер выразил надежду, что в Мекленбург первыми придут западные союзники, а не русские, чтобы можно было спасти гражданское население.
В заключение граф Бернадотт сказал, что генерал Шелленберг находится сейчас во Фленсбурге, близ датской границы, с нетерпением ожидая известий, и что он может обеспечить немедленную доставку Гиммлеру любого сообщения. Оба посланника сказали, что отказ Гиммлера капитулировать на Восточном фронте похож на последнюю попытку создать неприятности в отношениях между западными союзниками и Россией. Ясно, что нацистам придется капитулировать перед всеми союзниками одновременно. Шведский министр признал, что, воз-
[431]
можно, это и так, но сказал, что если войска на всем Западном фронте, в Норвегии и Дании сложат оружие, то это будет большой помощью для всех союзников, включая Россию, и приведет к скорой и полной капитуляции. Во всяком случае, по его мнению, информацию, доставленную Бернадоттом, следовало передать английскому и американскому правительствам. Что касается его собственного правительства, то, как он подчеркнул, англичане и американцы имеют полное право рассказать все Советам, так как шведы никоим образом не намерены и не желают, чтобы кто-либо считал, что они хотят способствовать разладу между союзниками. Единственная причина, почему шведское правительство не может прямо информировать Советы, заключается в том, что Гиммлер особо оговорил, что информация его предназначена только для западных держав.
x x x
Это известие я получил утром 25 апреля и немедленно созвал заседание военного кабинета. О нашей реакции можно судить по телеграмме, отправленной мной президенту Трумэну:
Премьер-министр - президенту Трумэну
25 апреля 1945 года
"Вы, несомненно, получили несколько часов назад от Вашего посла в Стокгольме сообщение о переговорах между Бернадоттом и Гиммлером. Я тут же созвал заседание военного кабинета, члены которого одобрили направляемую Вам вслед за этим посланием телеграмму, которую мы посылаем маршалу Сталину и через обычные каналы повторяем для Вас. Надеемся, что Вы сочтете возможным телеграфировать маршалу Сталину и нам в этом же духе. Так как Гиммлер, очевидно, выступает от имени германского государства в не меньшей мере, чем может выступать кто-либо другой, то проблемой ответа, который нужно направить ему через шведское правительство, в принципе должны заняться три державы, поскольку никто из нас не может вступать в сепаратные переговоры. Однако этот факт ни в коей мере не ущемляет права генерала Эйзенхауэра или фельдмаршала Александера
[432]
принимать капитуляции местного порядка по мере того, как они будут происходить".
Учитывая важность этого мирного предложения немцев и наш опыт с подозрительностью русских в отношении "Кроссворда", я считаю целесообразным подробно рассказать здесь о нашей позиции.
В тот же вечер я говорил с президентом по телефону, а затем продиктовал следующую докладную записку к ближайшему заседанию кабинета:
Премьер-министр - английскому кабинету
25 апреля 1945 года
"1. В 8 ч. 10 м. вечера я разговаривал с президентом Трумэном. Он ничего не знал о том, что произошло в Стокгольме. Когда я выразил желание с ним побеседовать, он спросил, о чем именно, и я рассказал ему об этом важном сообщении из Стокгольма. Он не получил никакого донесения от тамошнего американского посла. Поэтому я зачитал ему полный текст телеграммы Маллета. Я также сказал ему, что, по нашему убеждению, капитуляция должна быть безоговорочной и одновременной перед тремя главными державами. Он выразил свое полное согласие с этим. Далее я зачитал ему телеграмму, посланную мною согласно решению кабинета маршалу Сталину, и он выразил полное согласие также и с нею. Он попросил меня прочитать ему ее вторично, что я и сделал, чтобы он мог немедленно послать русским аналогичную телеграмму. Я изложил ему содержание сопроводительной записки, составленной мною, к нашей телеграмме, адресованной Сталину (которую при сем прилагаю). За полтора часа до этого разговора я отослал Сталину как телеграмму, так и мою сопроводительную записку, так что сейчас он уже должен иметь их в письменном виде.
2. Он также сказал мне, что надеется в скором времени повидаться со мной, на что я ответил, что мы передаем ему по телеграфу предложение о встрече, предпочтительно здесь. Я сказал ему также, что мы полностью одобряем инициативу, проявляемую им в польском вопросе. Это наряду с приветствиями составляло содержание всего нашего разговора".
[433]
x x x
Привожу текст моего сопроводительного письма Сталину:
Премьер-министр - маршалу Сталину
25 апреля 1945 года
"Телеграмма... только что получена мною от Британского Посланника в Швеции. Президент Соединенных Штатов также был информирован об этом. Поскольку это касается Правительства Его Величества, не может идти речи ни о чем меньшем, кроме как об одновременной безоговорочной капитуляции перед тремя главными державами. Мы считаем, что Гиммлеру нужно сказать, что военнослужащие германских вооруженных сил, как одиночки, так и находящиеся в соединениях, должны повсюду сдаться на месте союзным войскам или их представителям. До тех пор пока этого не произойдет, атаки союзников со всех сторон и на всех театрах военных действий, где все еще имеет место сопротивление, будут продолжаться с полной силой..."
Его ответ представлял собой самое сердечное послание, какое я когда-либо от него получал.
Маршал Сталин - премьер-министру
25 апреля 1945 года
"Благодарю Вас за Ваше сообщение от 25 апреля насчет намерения Гиммлера капитулировать на западном фронте.
Ваше предложение о предъявлении Гиммлеру требования безоговорочно капитулировать на всех фронтах, в том числе и на советском фронте, считаю единственно правильным. Зная Вас, я не сомневался в том, что Вы будете действовать именно таким образом *. Прошу действовать в духе Вашего предложения, а Красная Армия будет нажимать на Берлин в интересах нашего общего дела.
Сообщаю к Вашему сведению, что аналогичный ответ
----------------------------------------
* Курсив мой. - Прим. авт.
[434]
дал я Президенту Трумэну, который также обратился ко мне с тем же запросом".
Я ответил:
Премьер-министр - маршалу Сталину
27 апреля 1945 года
"1. На Вашу телеграмму от 25 апреля. Я был весьма рад узнать, что Вы не сомневались в том, как я поступил бы и как буду всегда поступать в отношении Вашей великолепной страны и в отношении Вас лично. Британское и Американское Правительства, уверенные в своих действиях в этом деле, будут развивать свою деятельность в одобренном Вами направлении, и все мы трое будем продолжать полностью информировать друг друга..."
Граф Бернадотт снова отправился в Германию, чтобы передать Гиммлеру наше требование. Больше об этом нацистском руководителе ничего не было слышно до 22 мая, когда он был арестован английским контрольным пунктом в Бремерверде. Гиммлер был переодет, и его не узнали, но его документы вызвали подозрения у часовых, и его доставили в лагерь, расположенный близ штаба 2-й армии. Затем он рассказал коменданту, кто он такой. Его поместили под стражу, раздели, и врач обыскал его с целью возможного обнаружения яда. На последнем этапе медицинского осмотра Гиммлер раздавил ампулу с цианистым калием, которую, видимо, скрывал у себя во рту на протяжении нескольких часов. Он умер почти сразу же в 11 часов вечера в среду 23 мая.
x x x
На северо-западе драма завершилась менее сенсационно. 2 мая поступило известие о капитуляции в Италии. В тот же день наши войска достигли Любека на Балтийском побережье, вступив в соприкосновение с русскими и отрезав всех немцев, находившихся в Дании и Норвегии. 3 мая мы, не встретив сопротивления, вступили в Гамбург, гарнизон которого капитулировал безогово-
[435]
рочно. В штаб-квартиру Монтгомери в Люнебургской пустоши прибыла германская делегация. Ее возглавлял адмирал Фридебург - эмиссар Деница; он пытался добиться соглашения о капитуляции, которое включило бы германские войска на севере, противостоящие русским. Эта просьба была отвергнута, как выходящая за пределы полномочий командующего группой армий, который мог заниматься только своим собственным фронтом. На следующий день, получив от своих начальников новые инструкции, Фридебург подписал капитуляцию всех германских сил в Северо-Западной Германии, Голландии, на островах, в Шлезвиг-Гольштейне и Дании.
Фридебург отправился в штаб-квартиру Эйзенхауэра в Реймс, где 6 мая к нему присоединился генерал Йодль. Они старались выиграть время, чтобы дать возможность как можно большему числу солдат и беженцев оторваться от русских и перебраться к западным союзникам, и они пытались добиться сепаратной капитуляции Западного фронта. Эйзенхауэр установил крайний срок и настаивал на общей капитуляции. Йодль доносил Деницу: "Генерал Эйзенхауэр настаивает на том, чтобы мы подписали сегодня. В противном случае союзные фронты будут закрыты для лиц, пытающихся капитулировать в индивидуальном порядке. Я не вижу никакой альтернативы; хаос или подписание. Прошу вас подтвердить мне немедленно по радио, что я уполномочен подписать капитуляцию".
Документ о полной и безоговорочной капитуляции был подписан 7 мая, в 2 часа 41 минуту утра, генералом Беделлом Смитом и генералом Йодлем в присутствии французских и русских офицеров как свидетелей. На основе этого документа все военные действия прекращались в полночь 8 мая. Официальная ратификация германским верховным командованием, организованная русскими, состоялась в Берлине в ночь на 9 мая. Главный маршал авиации Теддер подписал акт о капитуляции от имени Эйзенхауэра, маршал Жуков от имени русских и фельдмаршал Кейтель от имени Германии.
x x x
В час величайшей победы я слишком хорошо сознавал ожидавшие нас трудности и опасности; но все же это был момент для ликования, хотя и короткий. Президент при-
[436]
слал мне поздравительную телеграмму и в теплых выражениях засвидетельствовал признательность своего правительства за наш вклад в победу.
Я ответил:
Премьер-министр - президенту Трумэну
9 мая 1945 года
"Ваше послание с благодарностью встречено английской нацией и всеми расами во всех землях, и оно будет рассматриваться как боевая награда всеми вооруженными силами его величества. В особенности это относится ко всем великим армиям, сражавшимся совместно во Франции и Германии под командованием генерала армии Эйзенхауэра и в Италии под командованием фельдмаршала Александера. На всех театрах военных действий солдаты наших двух стран были братьями по оружию, и это относится также к силам, сражавшимся в воздухе, на океанах и на морях. Все наши победоносные армии в Европе сражались как один человек. Взглянув на штабы генерала Эйзенхауэра и фельдмаршала Александера, всякий мог подумать, что это организация одной страны, и, безусловно, это была группа людей, объединенных одной возвышенной целью. 21-я группа армий Монтгомери вместе с ее доблестной канадской армией выполнила свою задачу и в нашей овеянной славой высадке в июне прошлого года, и во всех сражениях, в которых она участвовала, будь то в качестве главной оси, от которой зависели важнейшие операции, или при обороне северного фланга, или в продвижении на север в кульминационный момент. Все они были едины сердцем и душой.
Несколько дней назад Вы обратились с посланием к фельдмаршалу Александеру, под началом которого, командуя фронтом в Италии, служит Ваш отважный генерал Марк Кларк.
Разрешите мне сказать Вам, что значил для нас генерал Эйзенхауэр. В его лице мы имели человека, ставившего единство союзных армий превыше всяких национальных интересов. В его штаб-квартире царил только дух единства и стратегии. Единство доходило до такой степени, что английские и американские войска можно было смешивать между собой на поле боя и передавать крупные людские массы из ведения одного командования
[437]
другому, не встречая ни малейших трудностей. Никогда раньше принцип союза между благородными народами не был так высоко вознесен и не сохранялся на такой высоте. От имени Британской империи и Содружества наций выражаю Вам наше восхищение твердым характером, дальновидностью и ясным умом генерала армии Эйзенхауэра.
Я должен выразить также чувства, которые вызвали у нас, англичан, доблестные и великодушные дела Соединенных Штатов Америки, которыми руководил президент Рузвельт и так стойко продолжаете руководить Вы, г-н президент, после того как он скончался на своем боевом посту. Эти чувства всегда будут жить в сердцах британцев во всех уголках мира, где бы они не обитали, и я уверен, что они приведут к еще более тесной любви и привязанности, чем те, что разгорелись пламенем под дуновением двух мировых войн, через которые мы прошли в согласии и с возвышенным духом".
Моя жена в то время находилась в Москве, и поэтому я попросил ее передать там мое послание.
Премьер-министр - г-же Черчилль, Москва
8 мая 1945 года
"Было бы хорошо, если бы завтра, в среду, ты обратилась по радио к русскому народу при условии, что это будет приятно Кремлю. Если это возможно, то передай им от меня следующее послание (наше посольство, конечно, должно представить его на одобрение):
"Я шлю вам сердечные приветствия по случаю блестящей победы, которую вы одержали, изгнав захватчиков с вашей земли и разгромив нацистскую тиранию. Я твердо верю, что от дружбы и взаимопонимания между британским и русским народами зависит будущее человечества. Здесь, в нашем островном отечестве, мы сегодня очень часто думаем о вас, и мы шлем вам из глубины наших сердец пожелания счастья и благополучия. Мы хотим, чтобы после всех жертв и страданий в той мрачной долине, через которую мы вместе прошли, мы теперь, связанные верной дружбой и взаимными симпатиями, могли бы идти дальше под сияющим солнцем победоносного мира".
[438]
Дай мне знать, что ты сделаешь. Целую. У." В такой атмосфере всеобщего доброжелательства Сталин прислал ответ:
Послание Вооруженным силам и народам Великобритании от народов Советского Союза
Маршал Сталин - премьер-министру
10 мая 1945 года
"Приветствую лично Вас, доблестные британские вооруженные силы и весь британский народ и сердечно поздравляю с великой победой над нашим общим врагом - германским империализмом. Эта историческая победа завершила совместную борьбу советских, британских и американских армий за освобождение Европы.
Я выражаю уверенность в дальнейшем успешном и счастливом развитии в послевоенный период дружественных отношений, сложившихся между нашими странами в период войны.
Я поручил нашему Послу в Лондоне передать всем вам мои поздравления с одержанной победой и мои наилучшие пожелания".
x x x
Безоговорочная капитуляция наших врагов явилась сигналом к величайшему взрыву радости в истории человечества. Вторая мировая война в Европе была доведена до конца. Как побежденные, так и победители испытывали невыразимое чувство облегчения. Но для нас как в Англии, так и во всей Британской империи, которые только одни участвовали в борьбе с первого до последнего дня и которые поставили свое существование в зависимость от ее исхода, это событие имело еще значение, непостижимое даже для наших самых могущественных и доблестных союзников. Для нас, усталых и измотанных, обедневших, но не устрашившихся, а теперь победивших - это был поистине великий момент. Мы возносили благодарение Богу за благороднейший из его даров - сознание того, что мы исполнили свой долг.
[439]
ОТКРЫВАЕТСЯ ПРОПАСТЬ
Когда я пробирался сквозь толпы ликующих лондонцев в час их радости, вполне заслуженной после всего того, что им пришлось пережить, мой ум занимали опасения за будущее и многочисленные сложные проблемы. В этом сиянии славы большинству из них казалось, что гитлеровская опасность со всеми ее тяжелыми испытаниями и лишениями канула в прошлое. Грозный враг, с которым они сражались более пяти лет, безоговорочно капитулировал. Единственное, что оставалось сделать трем державам-победительницам, это установить справедливый и прочный мир, охраняемый всемирным органом, вернуть солдат на родину к истосковавшимся по ним родным и близким и вступить в золотой век процветания и прогресса. Это минимальное - думали народы этих стран.
Однако у медали имелась оборотная сторона. Еще не была побеждена Япония. Атомная бомба еще не родилась. Мир был в смятении. Основа связи - общая опасность, объединявшая великих союзников, - исчезла мгновенно. В моих глазах советская угроза уже заменила собой нацистского врага. Но объединения, направленного против нее, не существовало. У нас в стране основа национального единства, на которую так твердо опиралось правительство военного времени, также исчезала. Нашей силе, одолевшей так много бурь, не суждено будет долго сохраниться в солнечный день. Но в таком случае как сможем мы прийти к тому окончательному урегулированию, которое только одно может вознаградить за труды и страдания, связанные с войной? Я не мог избавиться от страха перед тем, что победоносные армии демократии скоро разбредутся, в то время как настоящее и самое трудное наше испытание еще впереди. Мне уже довелось видеть все это раньше. Я вспоминал другой день ликования, почти тридцать лет назад, когда я с женой ехал из министерства вооружений на Даунинг-стрит поздравить премьер-министра, пробираясь через такую же, не помнившую себя от восторга, людскую массу. Тогда, как и на этот раз, я понимал мировую обстановку в целом. Но в то время, по крайней мере, не существовало могучей армии, которой нам нужно было бы бояться.
[440]
x x x
Главное место в моих мыслях занимала встреча трех великих держав, и я надеялся, что президент Трумэн по пути заедет в Лондон.
Ясно, что первоочередной целью должно было быть совещание со Сталиным. Через три дня после капитуляции Германии я телеграфировал президенту:
Премьер-министр - президенту Трумэну
11 мая 1945 года
"1. Я считаю, что мы должны вместе или по отдельности в один и тот же момент обратиться к Сталину с приглашением встретиться с нами в июле в каком-нибудь неразрушенном городе Германии, о котором мы договоримся, чтобы провести трехстороннее совещание. Нам не следует встречаться в каком-либо пункте в пределах нынешней русской военной зоны. Мы шли ему навстречу два раза подряд. Мы беспокоим их своей цивилизацией и нашими методами, отличающимися от их методов. Но все это значительно ослабеет, когда наши армии будут распущены.
2. В данный момент мне неизвестно, когда у нас состоятся всеобщие выборы, но я не вижу никаких причин, почему это должно повлиять на Ваши или мои передвижения, если этого требует долг перед государством. Поэтому прошу Вас, приезжайте сюда в первые дни июля, а затем мы вместе поедем на встречу с Дядей Дж. в любое место, признанное наилучшим за пределами оккупированной русскими территории, куда его можно будет уговорить приехать. Тем временем я горячо надеюсь, что американский фронт не отойдет назад от согласованных сейчас тактических линий".
Трумэн сразу ответил, что он предпочел бы, чтобы встречу предложил Сталин, и выразил надежду, что наши послы убедят его выступить с таким предложением. Далее Трумэн указывал, что он и я должны отправиться на эту встречу по отдельности, во избежание каких-либо подозрений в "сговоре". Он выразил надежду, что по окончании конференции сможет посетить Англию, если это позволят его обязанности в Америке.
[441]
В эти же дни я направил президенту Трумэну телеграмму, если можно так выразиться, телеграмму "железного занавеса". Из всех государственных документов, написанных мною по этому вопросу, я предпочел бы, чтобы обо мне судили именно на основании этого послания.
Премьер-министр - президенту Трумэну
12 мая 1945 года
"1. Я глубоко обеспокоен положением в Европе. Мне стало известно, что половина американских военно-воздушных сил в Европе уже начала переброску на Тихоокеанский театр военных действий. Газеты полны сообщений о крупных перебросках американских армий из Европы. Согласно прежним решениям наши армии, по-видимому, также заметно сократятся. Канадская армия наверняка будет отозвана. Французы слабы, и с ними трудно иметь дело. Каждый может понять, что через очень короткий промежуток времени наша вооруженная мощь на континенте исчезнет, не считая умеренных сил, необходимых для сдерживания Германии.
2. А тем временем как насчет России? Я всегда стремился к дружбе с Россией, но так же, как и у вас, у меня вызывает глубокую тревогу неправильное истолкование русскими ялтинских решений, их позиция в отношении Польши, их подавляющее влияние на Балканах, исключая Грецию, трудности, чинимые ими в вопросе о Вене, сочетание русской мощи и территорий, находящихся под их контролем или оккупацией, с коммунистическими методами в столь многих других странах, а самое главное - их способность сохранить на фронте в течение длительного времени весьма крупные армии. Каково будет положение через год или два, когда английские и американские армии растают и исчезнут, а французская еще не будет сформирована в сколько-нибудь крупных масштабах, когда у нас, возможно, будет лишь горстка дивизий, в основном французских, тогда как Россия, возможно, решит сохранить на действительной службе 200 - 300 дивизий?
3. Железный занавес опускается над их фронтом. Мы не знаем, что делается позади него. Можно почти не сомневаться в том, что весь район восточнее линии Любек, Триест, Корфу будет в скором времени полностью
[442]
в их руках. К этому нужно добавить простирающийся дальше огромный район, завоеванный американскими армиями между Эйзенахом и Эльбой, который, как я полагаю, будет через несколько недель - когда американцы отступят - оккупирован русскими силами. Генералу Эйзенхауэру придется принять все возможные меры для того, чтобы предотвратить новое бегство огромных масс германского населения на Запад при этом гигантском продвижении московитов в центр Европы. И тогда занавес снова опустится очень намного, если не целиком. И, таким образом, широкая полоса оккупированной русскими территории протяжением во много сот миль отрежет нас от Польши.
4. Тем временем внимание наших народов будет отвлечено навязыванием сурового обращения с Германией, которая разорена и повержена, и в весьма скором времени перед русскими откроется дорога для продвижения, если им это будет угодно, к водам Северного моря и Атлантического океана.
5. Безусловно, сейчас жизненно важно прийти к соглашению с Россией или выяснить наши с ней отношения, прежде чем мы смертельно ослабим свои армии или уйдем в свои зоны оккупации. Это может быть сделано только путем личной встречи. Я буду чрезвычайно благодарен Вам за высказанное Вами мнение и совет. Конечно, мы можем прийти к мнению, что Россия будет вести себя безупречно, и это, несомненно, наиболее удобный выход. Короче говоря, с моей точки зрения, проблема урегулирования с Россией прежде, чем наша сила исчезнет, затмевает все остальные проблемы".
ПОТСДАМ: АТОМНАЯ БОМБА
1 июня президент Трумэн сказал мне, что маршал Сталин согласен, как он выразился, на встречу "тройки" в Берлине примерно 15 июля. Я немедленно ответил, что буду рад прибыть в Берлин с английской делегацией, но что, по-моему, 15 июля, предложенное Трумэном, будет слишком поздней датой для решения неотложных вопросов, требующих нашего внимания, и что мы причиним ущерб надеждам и единству всего мира, если позволим своим личным или национальным нуждам помешать организации более скорой встречи. "Хотя у нас самый
[443]
разгар напряженной предвыборной кампании, - телеграфировал я, - я не считал бы свои дела здесь сравнимыми со встречей нас троих. Если 15 июня неприемлемо, то почему бы не 1, 2 или 3 июля? "Трумэн ответил, что после тщательного рассмотрения этого вопроса решено, что 15 июля для него самый близкий срок и что меры принимаются соответственно. Сталин не хотел приближать эту дату.
Я не мог больше настаивать на этом вопросе.
Премьер-министр - президенту Трумэну
9 июня 1945 года
"Хотя я в принципе согласен с нашей трехсторонней встречей в Берлине 15 июля, я надеюсь, Вы согласитесь со мной, что английская, американская и русская делегации должны будут иметь свои отдельные отведенные для них штаб-квартиры и свою собственную охрану и что должно быть подготовлено четвертое место, где мы будем собираться для совещаний. Я не мог бы в принципе согласиться, как в Ялте, чтобы мы прибыли в Берлин, - над которым, как решено, должен быть установлен контроль трех или, с французами, четырех держав, - лишь как гости Советского правительства и советских армий. Мы должны обеспечить себя всем и иметь возможность встретиться на равных правах. Я хотел бы знать, как Вы смотрите на это".
Сталин согласился, что делегации должны быть размещены, как я предложил. Какая делегация будет иметь свою собственную закрытую территорию, где будет установлен режим по усмотрению ее главы. Дворец немецкого кронпринца в Потсдаме будет использован для совместных заседаний. Поблизости имеется хороший аэродром.
x x x
Президент Трумэн прибыл в Берлин в тот же день, что и я. Я горел желанием встретиться с государственным деятелем, с которым, несмотря на разногласия, у меня установились сердечные отношения благодаря переписке, включенной в данный том. Я посетил его в день нашего
[444]
прибытия, и на меня произвели большое впечатление его веселость, точная и яркая манера выражаться и явная способность принимать решения.
На следующий день и президент, и я, каждый по отдельности, совершили поездку по Берлину. Город представлял собой сплошные руины. О нашей поездке, конечно, не сообщалось заранее, и на улицах нам встречались лишь обычные пешеходы. Но на площади перед имперской канцелярией собралась большая толпа. Когда я вышел из машины и пробирался через толпу, все, за исключением одного старика, который неодобрительно покачивал головой, начали приветствовать меня. Моя ненависть к немцам улеглась после того, как они капитулировали, и их приветствия, а также изнуренный вид и поношенная одежда меня очень растрогали. Затем мы вошли в здание канцелярии и довольно долго бродили среди полуразрушенных коридоров и залов. Потом сопровождавшие нас русские провели нас в бомбоубежище Гитлера. Я спустился в самый низ и увидел комнату, в которой покончили с собой Гитлер и его любовница, а когда мы поднялись наверх, нам показали место, где сожгли его труп. От осведомленных людей мы услышали самый подробный рассказ, какой можно было услышать в то время об этих финальных сценах.
Исход, избранный Гитлером, был гораздо более удобным для нас, чем тот, которого я опасался. В любой момент в течение последних нескольких месяцев войны он мог прилететь в Англию и сдаться со словами: "Делайте со мной, что хотите, но пощадите мой введенный в заблуждение народ". Я не сомневаюсь, что он разделил бы участь нюрнбергских преступников. Моральные нормы современной цивилизации, очевидно, предписывают победителям казнить руководителей нации, понесшей поражение в войне. Это, несомненно, побудит их бороться до конца в любой будущей войне, независимо от того, сколько лишних жертв это потребует. Расплачиваться за это будут массы народа, от которых так мало зависит начало или окончание войн.
18 июля я завтракал с президентом. Мы были одни и затронули многие темы. Я говорил о печальном положении в Великобритании, израсходовавшей более половины своих иностранных капиталовложений на общее
[445]
дело, когда мы боролись совсем в одиночку, и теперь вышедшей из войны с большим внешним долгом в три миллиарда фунтов стерлингов. Этот долг накопился в результате закупок, которые делались в Индии, Египте и других странах, в которых не действовал ленд-лиз, и это заставит нас ежегодно экспортировать, ничего не импортируя взамен, для того, чтобы иметь возможность пополнять фонд зарплаты. Нам придется попросить помощи для того, чтобы снова стать на ноги, а до тех пор, пока мы не сумеем как следует наладить свое хозяйство, мы не сможем оказать особенной помощи в обеспечении всемирной безопасности или в осуществлении высоких целей, намеченных в Сан-Франциско. Президент сказал, что он сделает все, что в его силах. Но я, конечно, знал, с какими трудностями он может столкнуться в своей стране.
Президент затронул вопрос об авиации и коммуникациях. Ему пришлось столкнуться с большими трудностями в вопросах создания аэродромов на британской территории, в особенности в Африке, на строительство которых американцы затратили огромные средства. Мы должны пойти им навстречу в этом отношении и разработать справедливый план общего их использования. Я заверил его, что если я по-прежнему буду нести ответственность за правительство, то я вновь вернусь к обсуждению этого вопроса с ним лично.
Президент, видимо, был вполне согласен со мной, если только это все удастся соответствующим образом представить и если это не будет иметь явную форму военного союза двух стран. Он не сказал именно этих слов, но таково было впечатление, которое я вынес. Поощренный этим, я стал излагать ему мысль, которая у меня явилась уже давно, о необходимости сохранить объединенный англо-американский штаб как организацию, во всяком случае до тех пор, пока мир окончательно не успокоится после великого шторма, и до тех пор, пока не будет создана всемирная организация, настолько прочная и дееспособная, что мы смело сможем довериться ей.
Президент ответил на это весьма утешительно. Я видел, что передо мной человек исключительного характера и способностей, взгляды которого в точности соответствовали установившемуся направлению англо-амери-
[446]
канских отношений, у которого была простая и ясная манера речи, большая уверенность в себе и решительность.
x x x
В тот же вечер 18 июля я обедал со Сталиным. С нами были только Бирс и Павлов. Мы приятно беседовали с половины девятого вечера до половины второго ночи, не затронув ни одной из наиболее важных тем. Майор Бирс затем представил мне довольно подробную запись беседы, которую я здесь привожу вкратце. Мой хозяин казался физически несколько подавленным, но его легкая дружелюбная манера держаться была в высшей степени приятной. Об английских выборах он сказал, что вся информация, которую он получал из коммунистических и других источников, подтвердила его уверенность, что меня изберут большинством почти в 80 процентов. По его мнению, лейбористская партия должна получить 220 - 230 мест. Я не пытался пророчествовать, но сказал, что не уверен в том, как голосовали солдаты. Сталин сказал, что армия предпочитает сильное правительство и поэтому, видимо, голосовала за консерваторов. Было ясно, что он надеялся, что его связи со мной и Иденом не будут прерваны.
Он спросил, почему король не приехал в Берлин. Я ответил, что это объясняется тем, что его приезд осложнил бы проблемы безопасности. Затем он заявил, что ни одной стране так не нужна монархия, как Великобритании, ибо королевская власть служит объединяющей силой для всей империи, и никто из друзей Англии не сделает ничего, что ослабило бы уважение к монархии.
Наша беседа продолжалась. Я сказал, что, согласно моей политике, следует приветствовать Россию в качестве великой морской державы. Я хотел бы, чтобы русские корабли ходили по всем океанам мира. Россия до сих пор напоминала гиганта, перед которым закрыты широкие пути и которому приходится пользоваться узкими выходами через Балтийское и Черное моря. Затем я затронул вопрос о Турции и Дарданеллах. Естественно, что турки тревожатся. Сталин объяснил, что произошло в действительности. Турки обратились к русским с предложением заключить договор о союзе. В ответ русские заявили, что договор можно заключить лишь в том случае, если ни одна из сторон не имеет никаких притязаний, а Россия
[447]
хочет получить Каре и Ардаган, которые у нее отобрали в конце прошлой войны. Турки ответили, что они не могут рассматривать этот вопрос. Тогда Россия поставила вопрос о конвенции в Монтрэ. Турки ответили, что они и этого вопроса не могут обсуждать, и поэтому Россия заявила, что она не может обсуждать договор о союзе.
Я сказал, что я лично поддержал бы внесение поправок в конвенцию в Монтрэ, исключив из нее Японию и дав России доступ в Средиземное море. Я повторил, что приветствовал бы выход России в океаны, а это касается не только Дарданелл, но также Кильского канала, в отношении которого нужно установить такой же режим, как и в отношении Суэцкого канала, и выхода в теплые воды Тихого океана. Это не объясняется благодарностью за что-либо совершенное Россией, а просто такова моя твердая политика.
Затем Сталин спросил меня о германском флоте. Он сказал, что какая-то часть этого флота была бы весьма полезна России, понесшей тяжелые потери на море. Он выразил благодарность за суда, которые мы передали ему после капитуляции итальянского флота, но он хотел бы также получить и свою долю германских кораблей. Я не возражал (13).
Далее он заговорил о греческой агрессии на границах Болгарии и Албании. Он сказал, что в Греции есть элементы, подстрекающие к волнениям. Я ответил, что положение на границах неопределенное и что греков очень тревожат Югославия и Болгария, но я не слыхал, чтобы там происходили сколько-нибудь серьезные бои. Конференция должна ясно заявить о своей воле этим малым державам, и ни одной из них нельзя разрешить нарушать границы или начинать сражения. Им нужно об этом заявить ясно и определенно и заставить их понять, что всякое изменение границ может быть произведено только на мирной конференции. В Греции должны быть проведены плебисцит и свободные выборы, и я предложил, чтобы великие державы послали своих наблюдателей в Афины. Сталин высказал мнение, что это будет свидетельствовать о недостатке доверия к честности греческого народа. Он считал, что о ходе выборов должны сообщать послы великих держав.
Затем он спросил мое мнение о Венгрии. Я ответил, что я недостаточно информирован для того, чтобы сооб-
[448]
щать свое мнение о положении в данный момент, но что я запрошу министра иностранных дел.
Сталин сказал, что во всех странах, освобожденных Красной Армией, русская политика состоит в том, чтобы добиваться создания сильного, независимого суверенного государства. Он против советизации какой бы то ни было из этих стран. Там будут проведены свободные выборы, в которых будут участвовать все партии, за исключением фашистских.
Далее я заговорил о трудностях в Югославии, где у нас нет материальных притязаний, но где предусматривалось деление наших интересов поровну. Сейчас соотношение там не 50:50, а 99:1 не в пользу Англии. Сталин утверждал, что соотношение там таково: 90 процентов в пользу Англии, 10 процентов в пользу Югославии и 0 процентов в пользу России. Советское правительство часто не знает, что собирается предпринять Тито.
Сталин также заявил, что он был уязвлен американским требованием сменить правительства в Румынии и Болгарии. Он не вмешивается в греческие дела, и поэтому американцы поступают несправедливо. Я сказал, что я еще не видел американских предложений. Сталин объяснил, что в странах, где были эмигрантские правительства, он счел необходимым помочь в создании внутренних правительств. Это, конечно, не касается Румынии и Болгарии, где все происходило мирно. Когда я спросил, почему Советское правительство наградило короля Михая орденом, он сказал, что, по его мнению, король действовал храбро и разумно во время государственного переворота.
Я затем рассказал ему, как беспокоят людей намерения русских. Я провел линию от Нордкапа до Албании и перечислил столицы восточнее этой линии, оказавшиеся в руках русских. Создавалось впечатление, что Россия движется на запад. Сталин сказал, что у него нет такого намерения. Напротив, он отводит войска с запада. В ближайшие четыре месяца будет демобилизовано и отправлено на родину 2 миллиона человек. Дальнейшая демобилизация будет зависеть лишь от транспортных возможностей. Русские потери в ходе войны достигают 5 миллионов человек убитыми и пропавшими без вести. Немцы мобилизовали 18 миллионов человек, не считая промышленности, а русские - 12 миллионов.
Я выразил надежду, что до окончания конференции
[449]
мы сможем договориться о границах всех европейских стран, а также о доступе России к морям и о разделе Германского флота. Три державы, которые соберутся за столом конференции, - это сильнейшие державы, когда-либо существовавшие в мире, и их задача - сохранить всеобщий мир. Хотя поражение Германии радует нас, все же это великая трагедия. Но немцы похожи на стадо овец. Сталин снова вспомнил о своем пребывании в Германии в 1907 году и рассказал, как 200 немцев не попали на собрание коммунистов, потому что на железнодорожном вокзале некому было проверить их билеты. Затем он извинился за то, что официально не поблагодарил Англию за помощь в снабжении во время войны. Россия приносит благодарность за это.
В ответ на мои вопросы он разъяснил систему труда в совхозах и колхозах. Мы согласились, что и в России и в Англии нет угрозы безработицы. Он сказал, что Россия готова обсудить вопрос о торговле с Англией. Я заявил, что самой лучшей рекламой для Советской России за границей было бы счастье и благосостояние ее народа. Сталин говорил о преемственности советской политики. Если с ним что-нибудь случится, то имеются хорошие люди, готовые стать на его место. Он думал на тридцать лет вперед.
x x x
17 июля пришло известие, потрясшее весь мир. Днем ко мне заехал Стимсон и положил передо мной клочок бумаги, на котором было написано: "Младенцы благополучно родились". Я понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее. "Это значит, - сказал Стимсон, - что опыт в пустыне Нью-Мексико удался. Атомная бомба создана". Хотя мы следили за этими страшными исследованиями на основании всех тех отрывочных и скудных сведений, которые нам давали, нам заранее не сообщили или, во всяком случае, я не знал даты окончательных испытаний. Ни один ученый, обладающий чувством ответственности, не мог бы предсказать, что произойдет при первом атомном взрыве большого масштаба. Были ли эти бомбы бесполезными или они оказались всесокрушающими? Теперь нам это было известно. "Младенцы благополучно родились". Никто еще не мог
[450]
определить ближайших военных последствий этого открытия, и никто еще не осознал его значения.
На следующее утро самолет доставил полное описание этого грандиозного события в человеческой истории. Стимсон привез мне этот доклад. Я рассказываю все по памяти. Бомба, или нечто схожее с ней, была взорвана на вершине вышки в сто футов. Всех людей в радиусе десяти миль удалили от нее, а ученые со своими помощниками укрылись в мощных бетонных убежищах приблизительно на таком же расстоянии. Взрыв был ужасающим. Колоссальный столб пламени и дыма вознесся к внешним пределам атмосферы нашей бедной планеты. В радиусе одной мили было абсолютно все разрушено. Так, значит, вот что даст возможность быстро закончить вторую мировую войну, а пожалуй, и многое другое.
В связи с этим президент пригласил меня безотлагательно побеседовать с ним. При нем находились генерал Маршалл и адмирал Лэги. До сих пор мы мыслили себе наступление на территории собственно Японии при помощи массовых воздушных бомбардировок и вторжения огромных армий. Мы предвидели отчаянное сопротивление японцев, сражающихся насмерть с самоотверженностью самураев не только на поле боя, но и в каждом окопе, в каждом укрытии. Перед моим мысленным взором вставал остров Окинава, где много тысяч японцев вместо того, чтобы капитулировать, стали в строй и уничтожили себя ручными гранатами после того, как их командиры торжественно совершили обряд харакири. Для того чтобы подавить сопротивление японцев и завоевать их страну метр за метром, нужно было бы пожертвовать миллионом жизней американцев и половиной этого числа жизней англичан или больше, если мы сможем доставить их туда, ибо мы твердо решили также участвовать в этом испытании. Сейчас вся эта кошмарная перспектива исчезла. Вместо нее рисовалась прекрасная, казалось тогда, картина окончания всей войны одним или двумя сильными ударами. Я сразу же подумал о том, что японский народ, храбростью которого я всегда восхищался, сможет усмотреть в появлении этого почти сверхъестественного оружия оправдание, которое спасет его честь и освободит его от обязательства погибнуть до последнего солдата.
Кроме того, нам не нужны будут русские. Окончание
[451]
войны с Японией больше не зависело от участия их многочисленных армий в окончательных и, возможно, затяжных боях. Нам не нужно было просить у них одолжений. Через несколько дней я сообщил Идену: "Совершенно ясно, что Соединенные Штаты в настоящее время не желают участия русских в войне против Японии". Поэтому всю совокупность европейских проблем можно было рассматривать независимо и на основании широких принципов Организации Объединенных Наций. Внезапно у нас появилась возможность милосердного прекращения бойни на Востоке и гораздо более отрадные перспективы в Европе. Я не сомневался, что такие же мысли рождались и в голове у моих американских друзей. Во всяком случае, не возникало даже и речи о том, следует ли применить атомную бомбу. Возможность предотвратить гигантскую затяжную бойню, закончить войну, даровать всем мир, залечить раны измученных народов, продемонстрировав подавляющую мощь ценой нескольких взрывов, после всех наших трудов и опасностей казалось чудом избавления.
Принципиальное согласие англичан использовать это оружие было дано 4 июля - до того как состоялось испытание. Окончательное решение теперь должен был принять президент Трумэн, в руках которого находилось это оружие. Но я ни минуты не сомневался, каким будет это решение, и с тех пор я никогда не сомневался, что он был прав. Исторический факт таков - и о нем следует судить в исторической перспективе, - что решение об использовании атомной бомбы для того, чтобы вынудить Японию капитулировать, никогда даже не ставилось под сомнение. Между нами было единодушное, автоматическое, безусловное согласие, и я также никогда не слыхал ни малейшего предположения, что нам следовало бы поступить иначе.
Оказывается, американские военно-воздушные силы подготовили колоссальное наступление с помощью обычных воздушных бомбардировок японских городов и портов. Их, конечно, можно было бы разрушить в течение нескольких недель или нескольких месяцев, и трудно сказать, сколько при этом погибло бы гражданского населения. Но теперь, применив новое оружие, мы смогли бы не только разрушить города, но и спасти жизни как друзей, так и врагов.
[452]
x x x
Сложнее был вопрос о том, что сказать Сталину. Президент и я больше не считали, что нам нужна его помощь для победы над Японией. В Тегеране и Ялте он дал слово, что Советская Россия атакует Японию, как только германская армия будет побеждена, и для выполнения этого обещания уже с начала мая началась непрерывная переброска русских войск на Дальний Восток по Транссибирской железной дороге. Мы считали, что эти войска едва ли понадобятся и поэтому теперь у Сталина нет того козыря против американцев, которым он так успешно пользовался на переговорах в Ялте. Но все же он был замечательным союзником в войне против Гитлера, и мы оба считали, что его нужно информировать о новом великом факте, который сейчас определял положение, не излагая ему подробностей. Как сообщить ему эту весть? Сделать ли это письменно или устно? Сделать ли это на официальном или специальном заседании, или в ходе наших повседневных совещаний, или же после одного из таких совещаний? Президент решил выбрать последнюю возможность. "Я думаю, - сказал он, - что мне следует просто сказать ему после одного из наших заседаний, что у нас есть совершенно новый тип бомбы, нечто совсем из ряда вон выходящее, способное, по нашему мнению, оказать решающее воздействие на волю японцев продолжать войну". Я согласился с этим планом.
ПОТСДАМ: ПОЛЬСКИЕ ГРАНИЦЫ
Победа над Японией не была ни самой трудной, ни, быть может, самой значительной проблемой, стоявшей перед нами на Потсдамской конференции. Германия потерпела крах; нужно восстанавливать Европу. Солдаты должны вернуться домой, а беженцы должны, если могут, возвратиться в свои страны. И прежде всего нации должны заключить мир, при котором они все могли бы жить вместе, если не в условиях комфорта, то, во всяком случае, в условиях свободы и безопасности. Я не собираюсь подробно рассказывать о наших переговорах в ходе официальных совещаний и частных бесед по всем неот-
[453]
ложным и многочисленным вопросам, стоявшим перед нами. Доля России в Польше, доля Польши в Германии и место Германии и Советского Союза в мире - таковы были темы, которым уделялось главное внимание в наших обсуждениях.
В Ялте мы договорились, что Россия должна продвинуть свою западную границу в Польшу до линии Керзона. Мы всегда признавали, что Польша в свою очередь должна получить значительную долю германской территории. Но вопрос - какую именно долю? Как далеко в пределы Германии она должна вступить? На этот счет было много разногласий. Сталин хотел продвинуть западную границу Польши до реки Одер, до того места, где в нее впадает Западная Нейсе; Рузвельт, Идеи и я настаивали на том, чтобы граница остановилась у Восточной Нейсе. Все три руководителя правительств открыто обязались в Ялте проконсультироваться с польским правительством и, если они не смогут договориться, оставить этот вопрос на решение мирной конференции. Это было все, чего нам удалось достигнуть. Но в июле 1945 года мы столкнулись с новым положением. Россия продвинула свою границу до линии Керзона. Это означало, как мы с Рузвельтом понимали, что три или четыре миллиона поляков, живших к востоку от линии Керзона, должны будут переселиться на запад. Теперь мы столкнулись с еще более сложным положением. Находящееся под советским господством правительство Польши также двинулось далее на запад, не до Восточной Нейсе, а до Западной. Значительная часть этой территории была населена немцами, и хотя несколько миллионов немцев бежало, все же многие еще оставались там. Как же поступить с ними? Уже и без того плохо, что придется переселить три или четыре миллиона поляков. Неужели нам придется, кроме того, переселить еще свыше восьми миллионов немцев? Даже если бы такое переселение и было мыслимо, то в оставшейся части Германии для них не хватило бы продовольствия. Значительная доля производимого Германией зерна шла как раз с тех земель, которые захватили поляки, и если западные союзники не получат этих земель, то им останутся только разоренные промышленные районы с изголодавшимся, сильно возросшим населением.
[454]
x x x
Первое пленарное заседание конференции открылось во вторник 17 июля в 5 часов дня. Сталин предложил, чтобы председательствовал президент. Я поддержал это предложение, и Трумэн согласился. Возник ряд более мелких проблем. Трумэн предложил, чтобы Италия присоединилась к Объединенным Нациям и чтобы министры иностранных дел Великобритании, России, Китая, Франции и Соединенных Штатов разработали проект мирных договоров и урегулирования вопроса о границах в Европе. У меня были некоторые сомнения в отношении обоих этих предложений. Хотя наш флот понес тяжелые потери на Средиземном море, все же мы были благожелательно настроены к Италии. Мы предоставили России 14 из 15 кораблей итальянского флота, на который она претендовала. Я сказал напрямик, что английский народ не сможет так быстро забыть, что Италия объявила войну Британскому Содружеству в час величайшей опасности для него, когда сопротивление Франции вот-вот должно было прекратиться; он не может также забыть свою длительную борьбу против Италии в Северной Африке до вступления Америки в войну.
Сталин высказал сомнения относительно приглашения Китая в состав совета министров иностранных дел. Зачем привлекать Китай к решению вопросов, являющихся в первую очередь европейскими? И для чего вообще нужен этот новый орган? У нас есть Европейская консультативная комиссия, и в Ялте мы договорились о регулярных встречах трех министров иностранных дел. Новая организация лишь усложнит все дело. Президент утверждал, что Китай, являясь членом Всемирного Совета Безопасности, должен иметь голос в решении европейских проблем. Он признал, что вновь созданная Организация Объединенных Наций не создаст особенных возможностей для встреч министров иностранных дел Большой тройки. Все это мне казалось несколько преждевременным. Я опасался крушения Великого союза. Всемирная организация, открытая для всех и всепрощающая, может оказаться рыхлой и бессильной. Вопрос о свободных выборах в Польше более своевременный, и я напомнил моим коллегам, что перед нами все еще стоит эта практическая проблема. На этом мы и расстались.
[455]
x x x
Когда мы собрались на второе заседание в 5 часов дня 18 июля, я сразу же поставил другой вопрос, который, хотя и не значился в повестке дня, все же имел непосредственное значение. В Тегеране представителям печати было очень трудно пробраться поближе к месту совещания, а в Ялте это вовсе было невозможно. Но сейчас в районе совещания сновало 180 журналистов, находившихся в состоянии крайнего возмущения. Они располагали сильным оружием и кричали со страниц всей мировой печати, что им не предоставляют никаких возможностей. Сталин спросил, кто пустил их сюда. Я объяснил, что они находятся не в районе расположения делегаций, а главным образом в Берлине. Конференция могла успешно работать только в обстановке спокойствия и секретности, которые нужно было соблюдать любой ценой, и я предложил встретиться с представителями печати самому и объяснить им, почему их приходится не допускать и почему ничего нельзя разглашать до окончания конференции. Я выразил надежду, что их примет и Трумэн. Печать нужно было успокоить, и я считал, что если ее представителям объяснить всю важность секретности и спокойной обстановки для успеха совещания, то они примирятся с тем, что их не допускают.
Сталин с раздражением спросил, что нужно всем этим журналистам, а Трумэн сказал, что у каждого из нас имеется свой представитель для связи с печатью. Мы договорились не допускать представителей печати на совещания и больше не возвращаться к этому вопросу. Я подчинился большинству, но считал и до сих пор считаю, что лучше было бы публично объяснить все это.
Затем министры иностранных дел представили свой план разработки европейских мирных договоров. Совет по-прежнему будет состоять из министров иностранных дел пяти держав, перечисленных президентом, но только те страны будут участвовать в составлении условий договора, которые подписали условия капитуляции, навязанные данному вражескому государству. На этот счет также было достигнуто согласие, но меня беспокоило американское предложение предоставить эти условия Объединенным Нациям. Я отметил, что если это означает необходимость консультироваться с каждой из стран Объединенных Наций, то это будет длительная и трудная
[456]
процедура, и мне не хотелось бы соглашаться с этим. Бирнс * сказал, что мы связаны декларацией Объединенных Наций, но и он сам, и Сталин признали, что к Объединенным Нациям можно обратиться только после того, как пять держав договорятся между собой. Я больше не настаивал.
Затем подошли к вопросу о Германии. Вопрос о конкретных полномочиях Контрольного совета, экономические вопросы, вопрос о судьбе нацистского флота не были готовы к обсуждению. "Что подразумевается под Германией?" - спросил я. "То, что от нее осталось после войны", - сказал Сталин. "Германия 1937 года", - сказал Трумэн. Сталин заявил, что от войны никуда не денешься. Страны больше не существует. Нет ни определенных границ, ни пограничной охраны, ни войск, а есть лишь четыре оккупационные зоны. В конце концов мы договорились принять в качестве отправной точки Германию 1937 года. Это откладывало окончательное решение проблемы, и мы обратились к Польше.
x x x
Сталин предложил немедленно передать люблинским полякам "все акции, фонды и всякую другую собственность, которая принадлежит Польше и еще находится в распоряжении польского правительства в Лондоне, в какой бы форме эта собственность ни была, где бы она ни находилась и в чьем бы распоряжении эта собственность ни оказалась в настоящий момент". Он также хотел, чтобы польские вооруженные силы, в том числе военно-морской флот и торговый флот, были переданы люблинским полякам. Это заставило меня выступить с довольно пространной речью.
Все бремя лежало на плечах англичан. Когда Польша была оккупирована и они были изгнаны из Франции, многие поляки укрылись в нашей стране. Правительству в Лондоне не принадлежала сколько-нибудь значительная собственность. Я сказал, что, как полагаю, в Лондоне и Канаде находится примерно 20 миллионов фунтов стерлингов золотом. Это золото было заморожено нами, поскольку оно принадлежало Центральному банку Поль-
Госсекретарь США.
[457]
ши. Размораживание и передача этого золота Центральному банку Польши должны происходить нормальным образом, как это принято обычно. Оно не является собственностью польского правительства в Лондоне, и последнее не может распоряжаться им. В Лондоне, правда, есть польское посольство, которое может быть предоставлено в распоряжение польского посла, как только новое польское правительство решит направить такового в Англию, и чем скорее это будет сделано, тем лучше.
В связи с этим можно спросить, каким образом финансировалось польское правительство в течение пяти с половиной лет своего пребывания в Соединенном Королевстве. Дело в том, что оно пользовалось поддержкой английского правительства. Мы выплатили полякам около 120 миллионов фунтов стерлингов для финансированиях их армии и дипломатической службы и для того, чтобы дать им возможность позаботиться о поляках, нашедших в нашей стране убежище от гитлеровской чумы. Когда мы дезавуировали польское правительство в Лондоне и признали новое, временное польское правительство, было решено выплатить трехмесячное жалованье и уволить всех его служащих. Их нельзя было увольнять без оплаты, и этот расход пал на Англию.
Затем я попросил разрешения президента осветить важный вопрос, ибо наша позиция в нем была особой, а именно, вопрос о демобилизации или возвращении на родину польских вооруженных сил, участвовавших вместе с нами в войне. Когда пала Франция, мы эвакуировали всех поляков, которые захотели эвакуироваться - около 45 тысяч человек, - и создали из этих людей и из других, прибывших через Швейцарию и иными путями, польскую армию, составившую в конце концов около пяти дивизий. В Германии находилось около 30 тысяч польских войск, а в Италии - польский корпус из трех дивизий, среди которых происходило брожение умов и которые пребывали в подавленном моральном состоянии. Эта армия, насчитывавшая, включая фронтовые и тыловые части, более 180 тысяч человек, сражалась как в Германии, так и в Италии, проявив исключительную храбрость, и была хорошо дисциплинирована. В Италии она понесла большие потери и удерживала свои позиции с таким же упорством, как и другие войска на Итальянском фронте. Таким образом, здесь была замешана честь правительства его величества. Эти войска храбро сражались бок о бок
[458]
с нашими в то время, когда не хватало обученных войск. Многие поляки сложили головы, и если бы я даже не дал обязательств на этот счет в парламенте, то мы все равно хотели бы относиться к ним почтительно.
Сталин с этим согласился, и я заявил далее, что наша политика состоит в том, чтобы убедить как можно больше поляков, и не только солдат, но и гражданских служащих бывшего польского правительства, вернуться в свою страну. Но нам нужно немного времени для того, чтобы преодолеть стоящие перед нами трудности.
За последние два месяца положение в Польше значительно улучшилось, и я от души надеялся на успех нового правительства, которое, хотя и не являло собой всего того, чего мы хотели бы в нем видеть, все же было большим шагом вперед и появилось в результате кропотливой работы трех великих держав. Я сообщил палате общин, что если найдутся такие польские солдаты, которые сражались на нашей стороне и не хотят возвращаться, то мы примем их в Британской империи. Конечно, чем лучше будет положение в Польше, тем больше поляков захочет возвратиться, и было бы хорошо, если бы новое польское правительство гарантировало им средства к существованию и свободу и не преследовало их за их прошлые связи. Я выразил надежду, что с улучшением положения в Польше большинство этих людей возвратится и станет хорошими гражданами страны своих отцов, освобожденной храбрыми русскими армиями.
Сталин сказал, что он понимает, какие проблемы стоят перед нами. Мы дали убежище бывшим правителям Польши, и, невзирая на наше гостеприимство, они создали для нас много трудностей. Но лондонское польское правительство все еще существует. У него есть возможности продолжать свою деятельность в печати и другими средствами, и у него есть свои агенты. Это производит плохое впечатление на всех союзников.
Я сказал, что мы должны считаться с фактами. Лондонское правительство было ликвидировано в официальном и дипломатическом смысле, но невозможно помешать отдельным его членам жить и разговаривать с людьми, в том числе с журналистами и своими бывшими сторонниками. Кроме того, нам нужно обходиться осторожно с польской армией, ибо если неправильно обходиться с ней, то может возникнуть бунт. Я попросил Сталина доверять правительству его величества в этом
[459]
отношении и дать нам время. С другой стороны, должно быть сделано все, дабы Польша стала такой, чтобы поляки захотели в нее вернуться.
Трумэн заявил, что он не видит коренных разногласий между нами. Я просил дать время, а Сталин обязался отказаться от любых своих предложений, которые осложнили бы проблему. Лучше всего министрам иностранных дел обсудить эти вопросы. Но он выразил надежду, что Ялтинское соглашение будет претворено в жизнь как можно скорее.
Сталин затем предложил передать всю проблему министрам иностранных дел.
"В том числе и выборы", - сказал я.
"Временное правительство никогда не отказывалось провести свободные выборы", - ответил Сталин.
На этом закончилось второе заседание.
КОНЕЦ МОЕГО ОТЧЕТА
Этой завершающей конференцией трех держав было суждено создать разброд. Я не пытался описывать здесь все проблемы, которые были поставлены, но не были решены на наших заседаниях. Я ограничился лишь тем, что рассказал, насколько мне было это известно в то время, об атомной бомбе и обрисовал тягостную проблему германо-польских границ.
Мне остается упомянуть лишь о некоторых приемах и личных встречах, которые несколько разнообразили мрачную атмосферу споров. Каждая из трех делегаций устраивала приемы для двух других. Первыми устроили такой прием Соединенные Штаты. Когда очередь дошла до меня, я предложил тост за "лидера оппозиции", "кем бы он ни был", - добавил я. Этт ли и всех присутствовавших это очень позабавило. Обед, который дала советская делегация, также прошел в приятной обстановке, и после него был устроен прекрасный концерт, на котором выступали ведущие русские артисты, и прием так затянулся, что я потихоньку улизнул.
Мне на долю выпало устроить заключительный банкет вечером 23 июля. Я решил устроить большой прием. Пригласив основных командующих, так же как и делегатов. Я посадил президента по правую руку от себя, а Сталина - по левую. Произносилось много речей,
[460]
и Сталин, даже не позаботившись, чтобы все официанты вышли из комнаты, предложил провести нашу следующую встречу в Токио. Было несомненно, что Россия вот-вот объявит войну Японии, и ее большие армии уже концентрировались на границе для того, чтобы прорвать значительно более слабый японский фронт в Маньчжурии (14). Для разнообразия мы время от времени менялись местами, и президент сейчас сидел напротив меня. Я имел еще одну весьма дружескую беседу со Сталиным, который был в самом лучшем настроении и, видимо, не подозревал о той важнейшей информации относительно новой бомбы, которую сообщил мне президент. Он с энтузиазмом говорил о вступлении русских в войну против Японии и, видимо, предвидел еще много месяцев войны, которую Россия будет вести во все больших масштабах, ограничиваемых лишь пропускной способностью Транссибирской железной дороги.
Затем произошло нечто необычайное. Мой могущественный гость поднялся со своего места и с меню в руках стал обходить присутствующих и собирать у многих из них автографы. Мне никогда и в голову не приходило, что я могу его увидеть в роли любителя автографов! Когда он подошел ко мне, я написал свое имя по его просьбе, и мы, взглянув друг на друга, рассмеялись. Глаза Сталина светились весельем и добродушием. Я уже упоминал выше, что советские представители всегда пили на этих банкетах из крохотных рюмок, и Сталин никогда не изменял этому обычаю. Но сейчас мне захотелось заставить его отойти от этого обычая. Поэтому я наполнил два небольших бокала коньяком для него и для себя. Я многозначительно взглянул на него. Мы одним духом осушили бокалы и одобрительно посмотрели друг на друга. После непродолжительного молчания Сталин сказал: "Если вы сочтете невозможным дать нам укрепленную позицию в Мраморном море, может быть, мы могли бы иметь базу в Деде-Агаче?" На это я ответил лишь: "Я всегда буду поддерживать стремление России иметь свободу на морях в течение всего года".
x x x
На следующий день, 24 июля, после окончания пленарного заседания, когда мы все поднялись со своих мест и стояли вокруг стола по два и по три человека, я увидел,
[461]
как президент подошел к Сталину и они начали разговаривать одни при участии только своих переводчиков. Я стоял ярдах в пяти от них и внимательно наблюдал эту важнейшую беседу. Я знал, что собирается сказать президент. Важно было, какое впечатление это произведет на Сталина. Я сейчас представляю себе всю эту сцену настолько отчетливо, как будто это было только вчера. Казалось, что он был в восторге. Новая бомба! Исключительной силы! И может быть, будет иметь решающее значение для всей войны с Японией! Какая удача! Такое впечатление создалось у меня в тот момент, и я был уверен, что он не представляет всего значения того, о чем ему рассказывали. Совершенно очевидно, что в его тяжелых трудах и заботах атомной бомбе не было места. Если бы он имел хоть малейшее представление о той революции в международных делах, которая совершалась, то это сразу было бы заметно. Ничто не помешало бы ему сказать: "Благодарю вас за то, что вы сообщили мне о своей новой бомбе. Я, конечно, не обладаю специальными техническими знаниями. Могу ли я направить своего эксперта в области этой ядерной науки для встречи с вашим экспертом завтра утром?" Но на его лице сохранилось веселое и благодушное выражение, и беседа между двумя могущественными деятелями скоро закончилась. Когда мы ожидали свои машины, я подошел к Трумэну. "Ну, как сошло?" - спросил я. "Он не задал мне ни одного вопроса", - ответил президент. Таким образом, я убедился, что в тот момент Сталин не был особо осведомлен о том огромном процессе научных исследований, которым в течение столь длительного времени были заняты США и Англия и на который Соединенные Штаты, идя на героический риск, израсходовали более 400 миллионов фунтов стерлингов.
Таков был конец этой истории, насколько это касалось Потсдамской конференции. Советской делегации больше ничего не сообщали об этом событии, и она сама о нем не упоминала.
x x x
Утром 25 июля снова состоялось заседание конференции. Это было последнее заседание, на котором я присутствовал. Я еще раз заявил, что западная граница Польши не может быть установлена без учета миллиона с четвер-
[462]
тью немцев, которые все еще находятся в этом районе, а президент подчеркнул, что любой мирный договор может быть ратифицирован только с согласия сената. Мы должны, сказал он, найти такое решение, какое он мог бы честно порекомендовать американскому народу. Я сказал, что если полякам разрешат занять положение пятой оккупирующей державы, не приняв меры для того, чтобы распределять продовольствие, производимое в Германии, поровну между всем германским населением, и не договорившись относительно репараций или военных трофеев, то конференция потерпит провал. Этот узел проблем находится в центре нашего внимания, и до сих пор мы не пришли к согласию. Спор продолжался. Сталин заявил, что гораздо важнее получать уголь и металл из Рура, чем получать продовольствие. Я сказал, что уголь и металл придется обменивать на продовольствие с Востока. Как же иначе смогут горняки добывать уголь? "Они когда-то импортировали продовольствие из-за границы и теперь тоже могут это делать", - ответил Сталин. "А как же они смогут платить репарации?" "В Германии еще осталось много добра", - ответил он мрачно. Я не хотел соглашаться с тем, что Рур должен голодать, потому что поляки захватили все пахотные земли на востоке. У Англии у самой не хватает угля. "Тогда используйте германских пленных на шахтах. Именно это делаю я, - сказал Сталин. - В Норвегии еще находится 40 тысяч германских войск, вы можете переправить их оттуда". "Мы экспортируем свой уголь, - сказал я, - во Францию, Голландию и Бельгию. Почему поляки продают уголь Швеции, в то время как Англия отказывает себе в нем ради освобожденных стран?" "Но это русский уголь, - ответил Сталин. - Наше положение еще более трудное, чем ваше. Мы потеряли более пяти миллионов человек (15) в эту войну и ощущаем острую нехватку рабочей силы". Я снова высказал свою точку зрения: "Мы будем посылать уголь из Рура в Польшу и во все другие районы при условии, если мы будем получать в обмен продовольствие для горняков, добывающих уголь".
Это, видимо, заставило Сталина задуматься. Он сказал, что над этой проблемой нужно поразмыслить. Я согласился и сказал, что я хотел лишь подчеркнуть трудности, стоящие перед нами. На этом, поскольку это касалось меня, закончилось обсуждение этой проблемы.
[463]
x x x
Я не беру на себя никакой ответственности за решения, принятые в Потсдаме, если не считать того, что я здесь изложил. В ходе конференции я мирился с тем, что разногласия, которые нельзя было устранить тут же за столом конференции или на ежедневных совещаниях министров иностранных дел, не разрешались. Таким образом, решение значительного числа проблем, по которым мы были не согласны, было отложено. Я предполагал, в случае если меня выберут, как многие ожидали, дать бой Советскому правительству по этим многочисленным вопросам. Так, например, ни я, ни Идеи не согласились бы, чтобы граница проходила по Западной Нейсе.
Было много и других вопросов, по которым нужно было повоевать с Советским правительством, а также с поляками, которые, захватив огромные куски германской территории, совершенно явно стали ярыми советскими марионетками.
В Потсдаме, быть может, можно было исправить положение, но устранение английского национального правительства и мой уход со сцены в то время, когда я еще пользовался большим влиянием и властью, исключили возможность принять удовлетворительное решение.
x x x
Днем 25 июля я вылетел домой вместе с Мэри. Жена встретила меня на аэродроме. Я отправился спать с уверенностью, что английский народ хочет, чтобы я продолжал свою работу. Я надеялся, что можно будет восстановить национальное коалиционное правительство в новой палате общин. С этим я и заснул. Однако перед самым рассветом я вдруг проснулся, ощутив острую, почти физическую боль. Существовавшее до сих пор подсознательное чувство, что нас победили, вспыхнуло во мне с новой силой и охватило все мое существо. Я ощутил, что все напряжение великих событий, в обстановке которых я сохранял "силу полета", сейчас прекратится и я упаду. Я буду лишен власти определять будущее. Исчезнут те знания и опыт, которые я накопил, тот авторитет и доброжелательство, которые я завоевал в столь многих странах.
[464]
Это была мрачная перспектива, но я повернулся на другой бок и снова заснул. Я проснулся только в 9 часов, и, когда я вошел в оперативный кабинет, начали поступать первые сведения. Они были, как я теперь уже ожидал, неблагоприятны. За завтраком жена сказала мне: "Может быть, это скрытое благо". Я ответил: "В данный момент оно кажется весьма успешно скрытым".
В 4 часа, попросив аудиенцию у короля, я отправился во дворец, вручил свою отставку и посоветовал его величеству послать за Эттли.
Я обратился к стране со следующим посланием, которым я и могу закончить свой отчет:
Послание к стране от премьер-министра
26 июля 1945 года
"Решение английского народа выражено в голосах, подсчитанных сегодня. Поэтому я сложил с себя бремя, возложенное на меня в более мрачный период. Я сожалею, что мне не дали возможности закончить работу против Японии. Однако в этом отношении все планы и вся подготовка уже завершены, и результаты могут быть получены значительно быстрее, чем мы до сих пор могли ожидать. На новое правительство ложится колоссальная ответственность за границей и внутри страны, и все мы должны надеяться, что оно с успехом будет нести ее.
Мне остается только выразить английскому народу, от имени которого я действовал в эти опасные годы, свою глубокую благодарность за непоколебимую, неизменную поддержку, которую он оказывал мне при выполнении моей задачи, и за многочисленные проявления его благосклонности к своему слуге".
[480]
ЧЕРЧИЛЛЬ КАК ЛИТЕРАТОР
Имя Уинстона Черчилля прочно вошло в историю XX века. Крупнейший политический и военный деятель, писатель, художник, журналист, блестящий оратор и полемист, Нобелевский лауреат по литературе, чьи афоризмы широко разошлись по всему миру, - таким остался образ Черчилля в памяти современников и потомков. Его биография - роман с немыслимыми взлетами и падениями героя, захватывающими дух приключениями и счастливым концом.
Потомок пирата-адмирала Дрейка и известного полководца герцога Мальборо, сын английского лорда и американки с примесью индейской крови Уинстон Чарльз Спенсер Черчилль родился 30 ноября 1874г. 7-месячным в раздевалке богатого дома, куда его мать была приглашена на вечеринку. Отличаясь необыкновенным упрямством, Черчилль не получил принятого в кругах английской знати университетского или высшего военного образования. Один из наиболее эрудированных людей своей эпохи, он имел за плечами лишь полуторагодичную кавалерийскую школу.
В 21 год он - лейтенант-доброволец в рядах испанских войск, подавлявших кубинских повстанцев. В 1897г. офицером гусарского полка Черчилль воюет против непокорных племен в Индии, затем переводится в уланский полк, принимавший участие в карательной экспедиции генерала Герберта Китченера в Судане. Там он проявил себя как смелый, инициативный офицер и способный военный журналист. Уже в качестве последнего он отправляется в 1899г. на начавшуюся англо-бурскую войну. В стычке с противником попадает в руки буров. Его должны расстрелять как журналиста, вопреки конвенции, сражавшегося с оружием в руках. Но он бежит из плена, пробирается через дебри Африки в нейтральную португальскую колонию. В 1900 г. 26-летний Черчилль избирается членом парламента от партии консерваторов. В стенах британского парламента он провел с перерывами 64 года и покинул его в возрасте 90 лет.
[481]
Он менял партии и министерские посты. Был консерватором, потом в 1904г. стал либералом, затем в 20-х гг. вновь вернулся в ряды тори. Начав свою деятельность в правительстве с должности заместителя министра по делам колоний в 1906г., через два года он уже министр торговли, а с 1910г. министр внутренних дел. В 1911 г. Черчилль возглавил военно-морское министерство и отдал много сил совершенствованию флота Англии. На этом посту он встретил первую мировую войну, но после провала спланированной им дарданелльской операции в 1915г. был снят с поста и назначен министром без портфеля. Неугомонная натура Черчилля требовала активности, и через несколько месяцев он отказался от этой должности и ушел добровольно на фронт. Майор, затем подполковник, Черчилль командовал батальоном на Западном фронте, показывая пример храбрости.
В апреле 1916г., когда батальон был расформирован, Черчилль возвратился в Англию. Как член парламента, он критикует правительство, дает ему советы, что воспринимается болезненно. Он один из первых осознал значение танков, способствовал созданию первого в Англии батальона бронеавтомобилей. С 1917г. Черчилль - министр вооружения. Он развернул широкое производство танков и получил прозвище "отец танков", после того как эта техника хорошо зарекомендовала себя на полях войны. Он часто выезжал на фронт во Францию, принимал участие в планировании операций.
После октябрьской революции 1917г. в России Черчилль, будучи уже военным министром, всю свою энергию направил на сокрушение советской власти. Он планирует "поход 14 государств" против большевиков, активно содействует снабжению белогвардейских армий, направляет в Россию английские войска.
Осенью 1922 г., когда либеральное правительство ушло в отставку, Черчилль оказался не у дел. Не повезло и с парламентом: его дважды провалили на выборах 1922 г. и 1923 г. Он возвращается в партию консерваторов, которая всегда была близка ему по духу. В 1924 г. Черчилля выбирают в парламент от консервативной партии. Он становится министром финансов. Когда в 1929 г. на выборах победили лейбористы, Черчилль потерял свой министерский пост, но прошел в парламент от консерваторов. Он не подозревал тогда, что выпал из правительственной обоймы на долгих 10 лет. В 1935 г., когда консерваторы вновь победили, Черчилль, потерявший авторитет после своих антисоветских
[482]
выпадов и похвал в адрес итальянского фашизма, не попал в правительство, остался парламентарием-консерватором.
Как только началась вторая мировая война, Черчилль 3 сентября 1939 г. вошел в правительство и вновь возглавил военно-морское министерство. И наконец настал его звездный час: 10 мая 1940 г., когда немецкие танковые армады хлынули во Францию и Бельгию, Черчилль сменил Н. Чемберлена на посту британского премьера. Вступая в эту должность в опаснейший момент британской истории, Черчилль не сулил народу златых гор. Он обещал только "кровь, грязь, слезы и пот". Но он заверил англичан, что его правительство поведет бескомпромиссную войну против фашизма до полного его разгрома, до победы любой ценой.
Он сдержал слово, и Великобритания, став одной из ключевых держав антигитлеровской коалиции, внесла крупный вклад в победу над Германией, Италией и Японией. В ходе войны, на союзнических конференциях Черчилль отстаивал интересы правящего класса Великобритании, как он их понимал, с энергией и гибкостью. Он до середины 1943 г. сумел навязать американцам выгодную Англии стратегию "непрямых действий", оттягивал, как мог, открытие второго фронта в Западной Европе, сосредоточивая основные силы западных союзников в Средиземноморье, поскольку этот регион был жизненно важен для экономики и стратегии Великобритании. В то же время Черчилль проявил незаурядное личное мужество, часто бывая на фронтах, совершал рискованные перелеты над вражеской территорией, был всегда в гуще событий.
Непримиримый враг коммунизма, он, когда это было в его интересах, называл Сталина "своим другом" и провозглашал тосты за его здоровье. Его крайне консервативные взгляды, которые к концу войны шли вразрез с настроениями британского народа и жаждой демократических перемен, привели к поражению консерваторов и его лично, как премьера, на выборах в июле 1945 г., и он вновь отошел от власти на несколько лет. Но не от политики. "Сдерживание коммунизма" стало его главной заботой. Именно он произнес в Фултоне (США) печально знаменитую речь 5 марта 1946 г., ставшую манифестом "холодной войны". В первые послевоенные годы Черчилль - ярый сторонник превентивной атомной войны против СССР.
В 1951 - 1955 гг., вновь став премьер-министром Великобритании и осознав изменения политической обстановки в мире (СССР стал обладателем атомного оружия и средствами его
[483]
доставки в пределах Европы), Черчилль уже не призывает к "крестовому" атомному походу против Москвы, а, наоборот, ратует за созыв совещания в "верхах" с участием США, Англии, Франции и СССР. "Мы не должны забывать, - подчеркивал Черчилль в 1951 г., - что, создавая американскую базу на юго-востоке Англии, мы превращаем себя в мишень, а может быть, в центр мишени". Его идея о "встрече в верхах" была проведена в жизнь в 1955 г. уже после его отставки. Но и уйдя с поста премьер-министра, он оставался членом парламента до 1964г. В возрасте 90 лет он принял решение отойти от политики. Но до конца своих дней был патриархом политической жизни Великобритании. Умер Черчилль 24 января 1965 г.
Таковы вехи политической жизни Черчилля. Они достаточно хорошо известны. Менее знакома широкому читателю его литературная деятельность, хотя он стал лауреатом Нобелевской премии в 1953 г. именно за вклад в литературу.
Первые журналистские опыты Черчилля начались в 1895 г., когда он принял участие в карательной экспедиции испанской армии против кубинских повстанцев. Его корреспонденции с Кубы печатались в лондонской газете "Дейли грэфик" и были благосклонно приняты публикой. Это вдохновило молодого лейтенанта. Позже он участвует как военный корреспондент в походе английского экспедиционного корпуса генерала Б. Б лада для подавления восстания местного населения в районе Малакандского перевала на северо-востоке Индии. Его статьи об этой операции печатаются в "Дейли телеграф". И вновь успех. Тогда он пишет "Повесть о малакандской полевой армии, 1897 год. Эпизод пограничной войны". Книга вышла в 1898г. и была встречена общественностью с интересом. В 1899 г. появилось ее второе издание.
В сентябре 1898 г. Черчилль переводится (по его настойчивой просьбе и не без трудностей) в уланский полк, действовавший в составе английской Суданской армии, которая сражается с отрядами восставших против английского владычества суданцев. Восстание подавлено. Черчилль еще в ходе операции - отправил несколько статей о ней в газету "Морнинг Пост", а по возвращении в Англию пишет книгу "Речная война". Она вышла в 2-х томах в 1899 г. Это был первый крупный успех молодого литератора уже не как способного журналиста, а как военного писателя с аналитическим складом ума. Он критически разбирал ход войны на Ниле, резко осуждал жестокость английского командования. Уже тогда он ценил значение вос-
[484]
питания ненависти к врагу путем направленной пропаганды. "Есть много людей в Англии, - писал Черчилль, - и, вероятно, в других местах, которые, кажется, не способны предпринять, военные действия, покуда не убедят себя в том, что их враг является исключительно и безнадежно подлым". Автор разоблачал лицемерие правящей верхушки Англии, стремившейся прикрыть колониалистские цели войны маской "культуртрегеров", несущих цивилизацию отсталым народам.
К молодому автору приходит известность. Но его критические стрелы в адрес высших командиров экспедиционного корпуса и резкие суждения о системе национальной обороны Великобритании вызвали негативную реакцию в военных кругах. Во всяком случае, его просьбу об участии в другой подобной операции отклонили. Рутинная гарнизонная жизнь была Черчиллю не по душе, и он решает написать роман. Сказано - сделано. В 1900г. роман "Саврола" вышел в свет. Особых художественных ценностей в нем не было, зато в полной мере присутствовала политика. Романист повествовал о некоей вымышленной стране Лаурании. Там народ свергает диктатора, но завоеваниям масс угрожает заговор коммунистов. В конечном счете английский флот подавляет восстание в Лаурании. Главный герой романа своими политическими взглядами весьма напоминал молодого Черчилля. Он считает, что жизнь должна быть наполнена тревогой, стремлением к успеху и т. д. Словом, "и вечный бой". Это было единственное художественное произведение начинающего писателя, не принесшее ему славы.
После возвращения из Южной Африки, где он, как военный корреспондент газеты "Морнинг Пост", освещал войну Англии против буров, Черчилль на основе своих статей издал в 1900 г. двухтомное описание событий англо-бурской войны, не забыв красочно рассказать и о своих приключениях. Этой книгой как бы завершилась стартовая серия его военно-исторических публикаций. Избранный в том же году в парламент, он с головой ушел в политическую деятельность.
Темп его литературной работы заметно замедлился. В 1902 г. Черчилль приступает к написанию биографии своего скончавшегося в 1895 г. отца - Рандольфа Черчилля, известного политического деятеля Англии в 80 - 90-х гг. XIX в. Книга увидела свет в 1906 г. Затем наступил долгий двадцатилетний перерыв. Бурное время войн и революций целиком поглотило энергию Черчилля.
[485]
Оказавшись в 1923 г. вне парламента, а после пятилетней службы в должности министра финансов (1924 - 1929), пребывая только в ранге парламентария, Черчилль вновь берется за перо. В 1923 - 1939 гг. он создает труд "Мировой кризис" в 4-х томах. Несмотря на замысел автора написать всестороннюю историю первой мировой войны, ее причин, хода и последствий, на деле получилось описание деятельности самого Черчилля в предвоенные и военные годы. События как бы группируются вокруг его личности. Основная мысль - военную стратегию в большей мере формировали политики, нежели военные, историю делают герои, гениальные одиночки. Труд этот вызвал оживленную полемику в английской прессе. Многие, особенно генералитет, резко критиковали это произведение, ученые сошлись на том, что "Мировой кризис" не может считаться историческим исследованием.
В 30-х гг., оказавшись отодвинутым от ответственных постов в правительстве, Черчилль пишет 4-томное произведение "Жизнь Мальборо", посвященное деятельности своего предка Джона Черчилля, ставшего первым герцогом Мальборо. Бурная жизнь Мальборо, вошедшего в историю как известный политик и военачальник, по-разному трактовалась историками. Одни изображали его легендарной личностью, а другие - предателем и взяточником. Черчилль приложил немало усилий, чтобы с помощью документов обосновать ложность обвинений, выдвинутых против Мальборо, и создать образ неподкупного героя, верного сына отечества, крупного полководца. "Жизнь Мальборо" - это повествование о борьбе за власть, которая и движет историю. Так, во всяком случае, понимал исторический процесс автор.
Но, безусловно, главным трудом Черчилля, трудом, отразившим "звездный час" его жизни, стала шеститомная история второй мировой войны. Он, как член "Большой тройки", решавшей судьбы войны и мира в годы второй мировой войны, смог с высоты своей позиции создать широкое полотно исторических событий глобального масштаба. Хотя эту книгу трудно отнести к разряду научных исторических исследований, в ней приведено огромное количество официальных и неофициальных документов по проблемам политики, стратегии, дипломатии, экономики, военно-техническим вопросам и т. п. Конечно, в центре событий - сам автор, Уинстон Черчилль, его видение войны, союзников, противников, способов решения важнейших военных кампаний и операций, послевоенного ус-
[486]
тройства мира. Талантливый представитель правящего класса Британии, Черчилль на протяжении всех шести томов стремится убедить читателя в том, что он, возглавляя британский народ в течение пяти труднейших лет, делал все, что было в его силах, чтобы вывести страну из тяжелейшего положения, в котором она оказалась в 1940г., и привести ее к победе в числе ведущей тройки антигитлеровской коалиции. Он всегда выглядит героем, принимавшим правильные решения и точно предвидевшим ход событий и их последствия. А когда что-то не получалось, когда его действия не приводили к успеху, виновными оказывались непреодолимые преграды, непредвиденные обстоятельства, неверные решения других лиц: политиков, военачальников, дипломатов. Как говорил известный английский политический деятель Э. Бивен, Черчилль "подправляет историю, и если натыкается на неприемлемый для него факт, то такой факт летит за борт". В Тегеране, на обеде по случаю дня рождения Черчилля 30 ноября 1943 г., ближайший советник Рузвельта Гарри Гопкинс, произнося шутливый тост в честь именинника, сказал, что он, Гопкинс, "очень долго изучал английскую конституцию, которая не зафиксирована на бумаге, и деятельность военного кабинета, полномочия и состав которого нигде конкретно не определены" и "убедился, что статьи британской конституции и полномочия военного кабинета означают именно то, что Уинстон Черчилль хочет, чтобы они означали в каждый данный момент".
Эти высказывания как нельзя лучше характеризуют позицию Черчилля в мемуарах о второй мировой войне. Конечно, он, многоопытный политик и литератор, не допускал искажения приведенных в его труде документов. Но подбор их носит достаточно тенденциозный характер. Об одних документах (даже весьма важных) он умалчивает, другие цитирует выборочно, публикует лишь выдержки, подтверждающие правоту его рассуждений или действий. Впрочем, автор и не скрывает своего взгляда на особую роль выдающейся личности, героя, который способен менять ход исторических событий, руководить мыслями и действиями безликой массы.
С точки зрения литературной (а именно за литературные достоинства его трудов Черчиллю присуждена Нобелевская премия) мемуары о второй мировой войне содержат в наибольшей степени характерные черты выработанного Черчиллем особого, порой поднимающегося до художественных высот, стиля изложения исторических событий, участником и свидетелем которых он был.
[487]
Черчилль создавал свои мемуары в течение нескольких лет (они печатались с 1948 по 1953 г.). Именно создавал, потому что он не писал их, а диктовал своим секретарям, которые работали в две смены. За день он успевал продиктовать несколько тысяч слов, примерно на 25 - 35 страниц. Эта работа была, по существу, коллективным трудом, поскольку Черчилль собрал для ее создания группу специалистов по различным отраслям военного дела, политологов, историков, журналистов. Этот аппарат отбирал и проверял документы и факты, давал экспертные оценки, готовил записки по вопросам, о которых просил маститый автор. Сам Черчилль еще смолоду любил повторять: "Я никогда не делаю ту умственную работу, которую может сделать для меня кто-либо другой". Эта его черта в полной мере проявилась при написании мемуаров о войне 1939 - 1945 гг.
Кроме "штатных" сотрудников, над мемуарами помогали работать многие видные соратники и помощники Черчилля в годы войны, представлявшие по его просьбам описание тех или иных эпизодов, в которых они участвовали. Но, несмотря на всю эту помощь извне, подача материала, стиль изложения оставались всегда его, Черчилля, равно как и оценки, выводы, концепции. Его мощный интеллект и литературное дарование всегда чувствуются в осмыслении событий, видении политических интересов, тех или иных деятелей, обобщениях, взглядах на исторический процесс.
Своеобразна избранная Черчиллем манера повествования. Он признается, что "по возможности придерживался метода Дефо, автора "Записок кавалера", где рассказ о событиях его личной жизни служит той нитью, на которую нанизываются факты истории и рассуждения по поводу важных военных и политических событий". Такое построение материала поставило в центр событий не только личность автора, но и политику Великобритании. Благодаря политическому и литературному искусству Черчилля у читателя создается впечатление, что политика Англии в годы войны была дальновидной, честной по отношению к союзникам, великодушной в отношении поверженного врага. Что касается взаимоотношений внутри "Большой тройки", то автор не упускает случая подчеркнуть, что, несмотря на тесное сотрудничество Англии и США, американцы не раз обнаруживали неспособность правильно оценить политическую ситуацию и стратегическую обстановку, порой действовали, не считаясь с позицией Великобритании, но британский премьер твердо и успешно отстаивал интересы своей
[488]
страны и империи. И если Англия, и в целом Запад, не смогли в полной мере воспользоваться плодами победы над Германией и Японией, то виноват в этом восточный союзник - СССР.
Так, во время Тегеранской конференции глав США, СССР и Великобритании, рассказывая о переговорах "Большой тройки", Черчилль говорил своим сотрудникам: "С одной стороны от меня, скрестив лапы, сидел огромный русский медведь, с другой - американский бизон. А между ними сидел маленький английский ослик... но только он, один из трех, знал верную дорогу к дому". Вот эта уверенность, что только ему известна "верная дорога" {присущая Черчиллю с юных лет), характерна для многих книг Черчилля и, особенно, для его воспоминаний о последней мировой войне.
Сегодня, когда мы уже хорошо знаем историю послевоенного пятидесятилетия, не следует забывать, что "Вторую мировую войну" Черчилль писал во время, когда "холодная война", одним из отцов которой он был, только набирала обороты, а противостояние двух общественных систем обострялось с каждым годом.
Последнюю свою книгу - "История народов, говорящих на английском языке", - вышедшую в свет в 1956 - 1958гг., Черчилль подготовил к изданию уже после отставки с поста премьер-министра в 1955 г. Но писать ее он начал накануне второй мировой войны и продолжал работать над ней в послевоенные годы. Склонность к многотомным произведениям не изменила ему и на этот раз. Книга вышла в 4-х томах: "Рождение Британии", "Новый мир", "Эпоха революций", "Великие демократии". Автор описывал историю англоязычных народов с глубокой древности, затем рассматривал эпоху феодализма, далее прослеживал развитие Англии и ставших независимыми США в XVII - XVIII вв. и доводил повествование до начала XX в.
В изложении Черчилля англосаксы всегда шли в авангарде общественного развития и прокладывали путь в будущее остальным народам. Таким образом, мессианская идея была лейтмотивом последнего творения великого британца. Здесь главными героями, как и в других трудах Черчилля, были короли и представители знатных родов, полководцы и великие мореплаватели. Книга была встречена благосклонно английской общественностью, ее хвалили в прессе.
Итак, за свою жизнь Черчилль опубликовал семь книг по истории Англии и о событиях XX в. и один роман. Кроме того,
[489]
в 1930 г. он издал автобиографию "Моя ранняя жизнь" и в 1948 г. - работу "Живопись как приятное времяпрепровождение", в которой рассказал о своих опытах (вполне успешных) в писании картин в разные годы жизни. Отдельными изданиями в нескольких томах вышли сборники его речей, в том числе "Жестокая борьба" (1942), "Заря Свободы" (1945) и "Победа" (1946). Сам Нобелевский лауреат не считал свои книги и сборники речей научными исследовательскими трудами. В предисловии ко "Второй мировой войне" он прямо говорит: "Я не называю ее историей: это задача другого поколения. Но я с уверенностью могу утверждать, что это вклад в историю, который принесет свою пользу в будущем". Он не ошибся: его мемуары о второй мировой войне выдержали несколько изданий, переведены на другие языки, широко используются историками, привлекают внимание современной молодежи.
x x x
В предлагаемой читателю книге помещены отрывки из труда Черчилля "Вторая мировая война". Почему из многих созданных этим автором историко-литературных произведений взята именно история второй мировой войны? Потому, что этот труд вместил в себя все жанры, которыми Черчилль широко пользовался. Здесь читатель может ознакомиться с его динамичной манерой описания исторических событий, с его ораторским искусством, представленным речами в парламенте, на международных конференциях, дипломатических переговорах, тостами, произнесенными на приемах и банкетах, с его эпистолярным стилем в посланиях Рузвельту, Сталину, другим политическим и военным деятелям разных стран, его записках подчиненным, письмах родственникам и друзьям.
Наконец, в этом труде автор неоднократно приводит выдержки из своих книг, созданных в предшествующие годы, что позволяет судить о совершенствовании его литературного мастерства.
Кроме того, "Вторая мировая война" написана премьер-министром великой державы, который с высоты своего поста видел, как он писал, "всю сумятицу войны". И он сумел передать свои мысли, чувства и ощущения живым и образным языком опытного и, безусловно, имеющего литературный дар мемуариста. При этом читатель имеет возможность сравнить изложение одних и тех же событий, описанных автором в раз-
[490]
ных жанрах. Черчилль нередко излагает какой-то сюжет в ходе общего повествования, а затем повторяет его, приводя свои письма тем или иным лицам по данной проблеме или воспроизводя его в речах и выступлениях перед различными аудиториями. И тогда можно видеть, в каком из жанров наиболее выпукло и ярко выражаются его мысли.
Черчилль был прекрасный оратор. Современники считали, что он всегда говорил лучше, чем писал. Читатель может соглашаться или не соглашаться с этим, но приведенные в настоящей книге образцы его ораторского искусства впечатляют. Особенно, когда он произносил свои речи в наиболее драматические для Великобритании и для него лично моменты. Многие его высказывания вошли в историю, стали крылатыми фразами, обильно цитируются до сих пор. Его знаменитый жест "V" - victory - стал символом победы.
Интересна палитра оттенков стиля писем и посланий британского премьера руководителям союзных великих держав, главам других государств, политическим, военным и общественным деятелям. Так, в переписке с президентом США Ф. Рузвельтом прослеживается эволюция манеры изложения от приветливо-учтивой до откровенно-дружеской, со Сталиным - переход от сдержанно-холодного тона к дружественному, а в конце войны к более официальному. Нюансы стиля его письменных контактов с де Голлем, польским (лондонским) и другими эмигрантскими правительствами также меняются в зависимости от обстановки и британских интересов, как их понимал Черчилль.
В целом книга Черчилля о последней мировой войне вобрала в себя все литературные приемы, которыми пользовался ее автор в течение своей долгой жизни. При вручении Нобелевской премии * выступавшие отмечали, что Черчилль является "признанным мастером английского языка", который под его пером становится "восхитительным и гибким инструментом выражения человеческой мысли", что языку его произведений присущи "ясность, чувство юмора и хороший литературный слог". И действительно, в этой книге удачно сочетаются два важнейших фактора авторского успеха: интересный исторический материал и яркая форма его изложения. Это и обеспечило важнейшему труду Черчилля долгую жизнь. Сам автор в предисловии
----------------------------------------
* В связи с участием в международной конференции на Бермудских островах У. Черчилль не смог присутствовать на церемонии награждения, и премия была вручена его жене.
[491]
к первому тому писал: "Я надеюсь, что размышления над прошлым могут послужить руководством для будущего, что они позволят новому поколению исправить некоторые ошибки прошлых лет и тем самым дадут ему возможность управлять надвигающимися величественными событиями будущего в соответствии с нуждами и честью человечества". Думаю, что современный российский читатель с интересом и пользой для себя прочтет "избранные места" из литературного наследия одного из наиболее известных людей XX в., ознакомится с его трактовками сложного и противоречивого периода истории нашего столетия.
А. Орлов, доктор исторических наук
ПРИМЕЧАНИЯ
[502]
(1) Имеется в виду Версальский мирный договор, завершивший первую мировую войну. Был подписан в Версале (Франция) 28 июня 1919г. державами-победительницами - США, Британской империей, Францией, Италией и др., с одной стороны, и побежденной Германией - с другой. Условия договора были выработаны на Парижской мирной конференции 1919 - 1920гг. По нему Германия лишалась ряда территорий, на нее накладывались контрибуции и ограничения в области вооружений, численности армии и флота.
Неразрывной частью договора был устав международной организации - Лиги Наций.
[503]
(2) Сенат США отказался ратифицировать Версальский мирный договор из-за нежелания связывать США участием в Лиге Наций, устав которой был составной частью договора. Причиной тому было преобладание в Лиге Наций влияния Англии и Франции, что не устраивало правящие круги США. Отказавшись от ратификации Версальского договора, США заключили с Германией в августе 1921 г. отдельный договор, почти идентичный Версальскому но не содержавший статей о Лиге Наций.
(3) Макдональд Джеймс Рамсей - лидер лейбористской партии Великобритании, премьер-министр в 1924 и 1929 - 1931 гг. Болдуин Стэнли - лидер консервативной партии, премьер-министр в 1923 - 1924, 1924 - 1929, 1935 - 1937 гг. Сменяя друг друга на постах премьер-министра и лидера оппозиции, они в течение 14 лет влияли на политику Великобритании.
(4) В отчетной телеграмме А. Ф. Мерекалова о беседе 17 апреля каких-либо высказываний полпреда относительно улучшения отношений СССР с Германией не содержится. Мерекалов приводит в отчете фразу Вайцзеккера о том, что "Германия имеет принципиальные политические разногласия с СССР. Все же она хочет развить с ним экономические отношения" (АВП СССР, ф. 059, оп. 1, д. 2036, л. 61 - 62).
(5) Известно, что Черчилль был убежденным противником коммунизма и одним из организаторов интервенции против Советской России в годы гражданской войны. Однако здесь, сравнивая нацистский режим с коммунизмом, Черчилль имеет в виду под понятием "коммунизм" сталинскую репрессивную систему.
(6) С началом подготовки гитлеровской Германией войны против СССР наша страна стала важным фактором облегчения положения в Англии. В ходе битвы за Англию в 1940 - 1941 гг. интенсивность бомбардировок британских городов все более ослабевала по мере переброски главных сил люфтваффе на Восток. Это во многом помогло англичанам в борьбе с немецкой авиацией и в конечном счете позволило выиграть битву за Англию. Известный английский историк Дж. Батлер писал, что воздушное наступление на Англию "прекратилось в мае 1941 г. из-за того, что основные силы немецкой авиации необходимо было бросить на Россию" (Батлер Дж. Большая стратегия. М. 1959. С. 367).
Необходимость сосредоточения возможно большей группировки войск на советских границах не позволила Германии после захвата Крита (май 1941 г.) направить свои войска в Ирак и Сирию, создать угрозу Египту. В этом случае Англия, не имевшая там достаточно сил, была бы отрезана от источников нефтеснабжения, что, безусловно, еще более ухудшило бы ее положение.
С началом агрессии Германии против СССР советско-германский фронт стал главным фронтом второй мировой войны и оставался им до победы над фашизмом. Здесь было уничтожено 73 процента войск и 75 процентов техники противника. Важность этого фронта для союзников неоднократно признавал и Черчилль. В период, о котором пишет автор, 70 процентов вермахта действовало против СССР и только 3 - против Англии. Вряд ли можно это квалифицировать как "обузу".
(7) Здесь наглядно проявляется свойственное для политиков и стратегов 40-х годов эгоистическое понимание национальных интересов. Попытки добиться для Англии односторонних преимуществ в ущерб общему делу наносили вред коалиционной стратегии и в конеч-
[504]
ном счете затягивали войну, увеличивали число жертв и разрушений. В данном случае помощь СССР, который вел борьбу с главными силами общего врага, со стороны Англии соответствовала интересам всей антигитлеровской коалиции. Нелестные эпитеты, которыми Черчилль характеризует "нового союзника", больше, видимо, относятся к личностям, с которыми ему приходилось иметь дело, например с Молотовым или Сталиным (хотя в этой книге он дает им весьма высокие оценки), чем к советскому народу, что было бы несправедливо и бестактно.
(8) Автор неоднократно приписывает Советскому правительству стремление вместе с Гитлером разделить Британскую империю. Но факты этого не подтверждают. Известно, что в ходе визита Молотова в Берлин в 1940 г. германская сторона предлагала СССР присоединиться к Тройственному пакту Германии, Италии и Японии и участвовать в "разделе" Британской империи, объявив сферой советских интересов территории, выводящие к Индийскому океану. Однако СССР не пошел на это.
(9) В битве при Бленгейме (Бавария) 13 августа 1704г. англичане и австрийцы под командованием Мальборо (предок Черчилля) и Евгения Савойского нанесли поражение французам и баварцам.
(10) В 1941 г., после начала войны Германии против СССР, итальянское правительство направило на советско-германский фронт экспедиционный корпус, в 1942 г. преобразованный в итальянскую 8-ю армию. Она действовала против советских войск в период Сталинградской битвы и была разгромлена в декабре 1942 г. на Среднем Дону в ходе советского контрнаступления. Личный состав пяти дивизий и трех бригад в основном был захвачен в плен.
(11) Здесь автор сводит все дело к тому, что "коммунизм поднимал голову". Исторически для того периода такая трактовка освободительной миссии Советской Армии выглядит упрощенной. Действительно, для народов порабощенных гитлеровцами стран Центральной и Юго-Восточной Европы "Россия была спасительницей", но коммунизм был "евангелием" далеко не для всех. Развернувшееся в годы войны движение Сопротивления в ряде стран было направлено не только против фашистских оккупантов, но и против профашистских, коллаборационистских режимов, приведших эти страны к национальной катастрофе, к потере независимости. Разгром Советским Союзом гитлеровского рейха создавал благоприятные условия для победы демократических сил в народно-демократических революциях. Мощь Советской Армии, небывало возросший международный авторитет СССР сковывали сторонников восстановления довоенных режимов, вдохновляли борцов за демократию. И это в народном сознании связывалось с Советским Союзом. Навязывание народным демократиям сталинской модели социализма произошло позднее.
(12) Советско-польские отношения в годы войны прошли сложный и противоречивый путь развития. Вскоре после начала Великой Отечественной войны, 30 июля 1941 г., было подписано соглашение, по которому восстанавливались дипломатические отношения (прерванные в сентябре 1939г.). Предусматривалось оказание друг другу всемерной помощи и формирование польских соединений на советской территории.
Однако сформированная в СССР польская армия генерала Андерса (73 тыс. человек) по требованию эмигрантского польского правитель-
[505]
ства в Лондоне в 1942 г. была выведена в Иран. В дальнейшем польские части действовали совместно с англо-американскими войсками.
В апреле 1943 г., после опубликования в мировой печати сообщения об известных событиях в Катыни, дипломатические отношения СССР с польским правительством в Лондоне были прерваны. Однако СССР продолжал выступать за создание дружественной СССР Польши. В начале 1943 г. проживавшие в СССР поляки создали Союз польских патриотов (СПП), началось формирование на советской территории польских воинских частей, которые к весне 1944 г. составили 1-ю Польскую армию.
В июле 1944г., после освобождения Советской Армией первых районов Польши, там организовались органы народной власти в виде Крайовой Рады Народовой (КРН) и Польского комитета национального освобождения (ПКНО), в которых решающую роль играли коммунисты. 31 декабря 1944 г. на базе ПКНО было образовано временное польское правительство. На Крымской конференции СССР выступил в защиту национальных интересов Польши. 21 апреля 1945 г. в Москве был заключен советско-польский договор о дружбе, взаимной помощи и сотрудничестве обеих стран. На Берлинской конференции глав трех великих держав временное правительство Польши было признано Англией и США и были определены западные границы Польши. 16 августа 1945г. СССР и Польша подписали договор о советско-польской границе.
(13) Эти пожелания Сталина были выполнены. Решением Берлинской (Постдамской) конференции "весь германский надводный военно-морской флот... включая корабли, находящиеся в постройке и в ремонте", был разделен поровну между СССР, Англией и США. Из подводного флота Германии сохранялось только 30 подводных лодок, которые также делились поровну между тремя великими державами и сохранялись "для экспериментальных и технических целей". Остальной подводный флот Германии подлежал потоплению. Так же поровну должен был быть разделен и германский торговый флот, кроме судов берегового плавания, необходимых для поддержания основ мирной экономики Германии.
(14) Вряд ли можно назвать японский фронт в Маньчжурии слабым, хотя, конечно, советские войска, изготовившиеся к наступлению на Дальнем Востоке, превосходили силы противника, оборонявшиеся в этом районе. Японские войска в Маньчжурии, Корее, на Южном Сахалине и Курильских островах насчитывали 49 дивизий, общей численностью свыше 1 млн. человек, а с учетом местных формирований - 1,2 млн. человек, 6640 артиллерийских орудий, 1215 танков. В Маньчжурии был создан мощный стратегический плацдарм. Протяженность полосы укреплений составляла 800 километров и насчитывала более 4500 дотов. Сухопутную группировку японских войск поддерживали около 2 тыс. самолетов.
Группировка советских войск насчитывала свыше 1,7 млн. человек, около 30 тыс. орудий и минометов, 5250 танков и САУ, более 5 тыс. боевых самолетов.
(15) Эта цифра не соответствует действительности. Но в то время (июль 1945г.) точных данных о потерях и не было. В январе 1946г. первый заместитель Председателя Совета Министров СССР Н. А. Вознесенский доложил Сталину, что, по предварительным подсчетам, погибло около 15 млн. человек. Тогда же Генеральный штаб представил справку, в которой утверждалось, что безвозвратные потери Советских
[506]
Вооруженных Сил за войну (убитые, умершие от ран и болезней, пропавшие без вести, погибшие в плену) составили 7,5 млн. человек. Эта цифра была опубликована в 1946 г. В дальнейшем она не раз изменялась. По сведениям, приведенным в книге "Гриф секретности снят" (М., 1993), безвозвратные потери Советских Вооруженных Сил в ходе войны составили 8 млн. 668 тыс. 400 человек. Исследование вопроса о потерях СССР в войне продолжается.
В.Печатнов
