Редьярд Киплинг.
Стихи
Заповедь
Владей собой среди толпы смятенной,
Тебя клянущей за смятенье всех.
Верь сам в себя наперекор вселенной,
И маловерным отпусти их грех.
Пусть час не пробил, жди, не уставая,
Пусть лгут лжецы, не снисходи до них.
Умей прощать и не кажись, прощая,
Великодушней и мудрей других.
Умей мечтать, не став рабом мечтанья,
И мыслить, мысли не обожествив.
Равно встречай успех и поруганье,
He забывая, что их голос лжив.
Останься тих, когда твое же слово
Калечит плут, чтоб уловлять глупцов,
Когда вся жизнь разрушена и снова
Ты должен все воссоздавать c основ.
Умей поставить в радостной надежде,
Ha карту все, что накопил c трудом,
Bce проиграть и нищим стать как прежде
И никогда не пожалеть o том.
Умей принудить сердце, нервы, тело
Тебе служить, когда в твоей груди
Уже давно все пусто, все сгорело
И только Воля говорит: "ИДИ!"
Останься прост, беседуя c царями,
Будь честен, говоря c толпой.
Будь прям и тверд c врагами и друзьями.
Пусть все в свой час считаются c тобой!
Наполни смыслом каждое мгновенье
Часов и дней неуловимый бег -
Тогда весь мир ты примешь как владенье
Тогда, мой сын, ты будешь Человек!
Если
О, если разум сохранить сумеешь,
Когда вокруг безумие и ложь,
Поверить в правоту свою - посмеешь,
И мужество признать вину - найдешь,
И если будешь жить, не отвечая
На клевету друзей обидой злой,
Горящий взор врага гасить, встречая,
Улыбкой глаз и речи прямотой,
И если сможешь избежать сомненья,
В тумане дум воздвигнув цель-маяк...
Амазонка
На далекой Амазонке
Не бывал я никогда.
Только "Дон" и "Магдалина" -
Быстроходные суда,-
Только "Дон" и "Магдалина"
Ходят по морю туда.
Из Ливерпульской гавани
Всегда по четвергам
Суда уходят в плаванье
К далеким берегам.
Плывут они в Бразилию,
Бразилию,
Бразилию,
И я хочу в Бразилию,
К далеким берегам!
Никогда вы не найдете
В наших северных лесах
Длиннохвостых ягуаров,
Броненосных черепах.
Но в солнечной Бразилии,
Бразилии моей,
Такое изобилие
Невиданных зверей!
Увижу ли Бразилию,
Бразилию,
Бразилию?
Увижу ли Бразилию
До старости моей?
* Редьярд Киплинг. Стихи *
Перевод Константина Симонова.
x x x
Серые глаза - рассвет,
Пароходная сирена,
Дождь, разлука, серый след
За винтом бегущей пены.
Черные глаза - жара,
В море сонных звезд скольженье,
И у борта до утра
Поцелуев отраженье.
Синие глаза - луна,
Вальса белое молчанье,
Ежедневная стена
Неизбежного прощанья.
Карие глаза - песок,
Осень, волчья степь, охота,
Скачка, вся на волосок
От паденья и полета.
Нет, я не судья для них,
Просто без суждений вздорных
Я четырежды должник
Синих, серых, карих, черных.
Как четыре стороны
Одного того же света,
Я люблю - в том нет вины -
Все четыре этих цвета.
ДУРАК
Жил-был дурак. Он молился всерьез
(Впрочем, как Вы и Я)
Тряпкам, костям и пучку волос -
Все это пустою бабой звалось,
Но дурак ее звал Королевой Роз
(Впрочем, как Вы и Я).
О, года, что ушли в никуда, что ушли,
Головы и рук наших труд -
Все съела она, не хотевшая знать
(А теперь-то мы знаем - не умевшая знать),
Ни черта не понявшая тут.
Что дурак растранжирил, всего и не счесть
(Впрочем, как Вы и Я) -
Будущность, веру, деньги и честь.
Но леди вдвое могла бы съесть,
А дурак -на то он дурак и есть
(Впрочем, как Вы и Я).
О, труды, что ушли, их плоды, что ушли,
И мечты, что вновь не придут,-
Все съела она, не хотевшая знать
(А теперь-то мы знаем - не умевшая знать),
Ни черта не понявшая тут.
Когда леди ему отставку дала
(Впрочем, как Вам и Мне),
Видит Бог! Она сделала все, что могла!
Но дурак не приставил к виску ствола.
Он жив. Хотя жизнь ему не мила.
(Впрочем, как Вам и Мне.)
В этот раз не стыд его спас, не стыд,
Не упреки, которые жгут,-
Он просто узнал, что не знает она,
Что не знала она и что знать она
Ни черта не могла тут.
ЭПИТАФИИ
1914-1918
Политик
Я трудиться не умел, грабить не посмел,
Я всю жизнь свою с трибуны лгал доверчивым и юным,
Лгал - птенцам.
Встретив всех, кого убил, всех, кто мной обманут
был,
Я спрошу у них, у мертвых, бьют ли на том свете
морду
Нам - лжецам?
Эстет
Я отошел помочиться не там, где вся солдатня.
И снайпер в ту же секунду меня на тот свет
отправил.
Я думаю, вы не правы, высмеивая меня,
Умершего принципиально, не меняя своих правил.
Командир морского конвоя
Нет хуже работы - пасти дураков.
Бессмысленно храбрых - тем более.
Но я их довел до родных берегов
Своею посмертною волею.
Эпитафия канадцам
Все отдав, я не встану из праха,
Мне не надо ни слов, ни похвал.
Я не жил, умирая от страха,
Я, убив в себе страх, воевал.
Бывший клерк
Не плачьте! Армия дала
Свободу робкому рабу.
За шиворот приволокла
Из канцелярии в судьбу,
Где он, узнав, что значит сметь,
Набрался храбрости - любить
И, полюбив,-пошел на смерть,
И умер. К счастью, может быть.
Новичок
Они быстро на мне поставили крест -
В первый день, первой пулей в лоб.
Дети любят в театре вскакивать с мест -
Я забыл, что это - окоп.
Новобранец
Быстро, грубо и умело за короткий путь земной
И мой дух, и мое тело вымуштровала война.
Интересно, что способен сделать Бог со мной
Сверх того, что уже сделал старшина?
Трус
Я не посмел на смерть взглянуть
В атаке среди бела дня,
И люди, завязав глаза,
К ней ночью отвели меня.
Ординарец
Я знал, что мне он подчинен и, чтоб спасти меня,-умрет.
Он умер, так и не узнав, что надо б все наоборот!
Двое
А. - Я был богатым, как раджа.
Б. - А я был беден.
Вместе. - Но на тот свет без багажа
Мы оба едем.
Перевод В. Б Топорова
x x x
Когда уже ни капли краски Земля не выжмет на
холсты.
Когда цвета веков поблекнут и наших дней сойдут
цветы
Мы - без особых сожалений - пропустим Вечность или
две
Пока умелых Подмастерьев не кликнет Мастер к
синеве.
И будут счастливы умельцы, рассевшись в креслах
золотых
Писать кометами портреты - в десяток лиг длиной -святых:
В натурщики Петра, и Павла, и Магдалину призовут,
И просидят не меньше эры, пока не кончат славный
труд!
И только Мастер их похвалит, и только Мастер
попрекнет -
Работников не ради славы, не ради денежных щедрот,
Но ради радости работы, но ради радости раскрыть,
Какой ты видишь эту Землю, - Ему, велевшему ей -
быть!
Перевод Г. Кружкова
ЗА ЦЫГАНСКОЙ ЗВЕЗДОЙ
Мохнатый шмель - на душистый хмель,
Мотылек - на вьюнок луговой,
А цыган идет, куда воля ведет,
За своей цыганской звездой!
А цыган идет, куда воля ведет,
Куда очи его глядят,
За звездой вослед он пройдет весь свет -
И к подруге придет назад.
От палаток таборных позади
К неизвестности впереди
(Восход нас ждет на краю земли) -
Уходи, цыган, уходи!
Полосатый змей - в расщелину скал,
Жеребец - на простор степей.
А цыганская дочь - за любимым в ночь,
По закону крови своей.
Дикий вепрь - в глушь торфяных болот,
Цапля серая - в камыши.
А цыганская дочь - за любимым в ночь,
По родству бродяжьей души.
И вдвоем по тропе, навстречу судьбе,
Не гадая, в ад или в рай.
Так и надо идти, не страшась пути,
Хоть на край земли, хоть за край!
Так вперед! - за цыганской звездой кочевой -
К синим айсбергам стылых морей,
Где искрятся суда от намерзшего льда
Под сияньем полярных огней.
Так вперед - за цыганской звездой кочевой
До ревущих южных широт,
Где свирепая буря, как Божья метла,
Океанскую пыль метет.
Так вперед - за цыганской звездой кочевой -
На закат, где дрожат паруса,
И глаза глядят с бесприютной тоской
В багровеющие небеса.
Так вперед - за цыганской звездой кочевой -
На свиданье с зарей, на восток,
Где, тиха и нежна, розовеет волна,
На рассветный вползая песок.
Дикий сокол взмывает за облака,
В дебри леса уходит лось.
А мужчина должен подругу искать -
Исстари так повелось.
Мужчина должен подругу найти -
Летите, стрелы дорог!
Восход нас ждет на краю земли,
И земля - вся у наших ног!
Перевод И. Грингольца
МАНДАЛАЙ
Возле пагоды старинной, в Бирме, дальней стороне
Смотрит на море девчонка и скучает обо мне.
Голос бронзы колокольной кличет в пальмах то и
знай:
"Ждем британского солдата, ждем солдата в
Мандалай!
Ждем солдата в Мандалай,
Где суда стоят у свай,
Слышишь, шлепают колеса из Рангуна в
Мандалай!
На дороге в Мандалай,
Где летучим рыбам рай
И зарю раскатом грома из-за моря шлет
Китай!"
Супи-плат звать девчонку, имя царское у ней!
Помню желтую шапчонку, юбку, травки зеленей.
Черт-те что она курила - не прочухаться в дыму,
И, гляжу, целует ноги истукану своему!
В ноги падает дерьму,
Будда - прозвище ему.
Нужен ей поганый идол, как покрепче
обниму
На дороге в Мандалай...
В час, когда садилось солнце и над рисом стлалась
мгла,
Для меня бренчало банджо и звучало: "Кулло-ла!"
А бывало, что в обнимку шли мы с ней, щека к щеке,
Поглядеть на то, как хати лес сгружают на реке,
Как слоны бредут к реке
В липкой тине и песке,
Тишь такая - слово стынет у тебя на
языке
На дороге в Мандалай...
Это было все да сплыло, вспоминай не вспоминай.
Севши в омнибус у Банка, не доедешь в Мандалай.
Да, недаром поговорка у сверхсрочников была:
"Тем, кто слышит зов Востока, мать-отчизна не
мила".
Не отчизна им мила -
Пряный дух, как из котла,
Той земли, где плещут пальмы и звенят
колокола
На дороге в Мандалай...
Я устал трепать подметки по булыжной мостовой,
А от лондонской погодки ломит кости не впервой.
Здесь прислуги целый ворох, пьешь-гуляешь без
забот,
Дурь одна в их разговорах: кто любви-то ихней ждет?
Жидкий волос, едкий пот...
Нет, меня другая ждет,
Мой душистый, чистый цветик у
бездонных, сонных
На дороге в Мандалай...
Там, к востоку от Суэца, злу с добром - цена одна,
Десять заповедей - сказки, и кто жаждет - пьет до
дна,
Кличет голос колокольный, и привольно будет мне
Лишь у пагоды старинной, в полуденной стороне
На дороге в Мандалай,
Где суда стоят у свай,-
Мы кладем больных под тенты и идем на
Мандалай
О, дорога в Мандалай,
Где летучим рыбам рай
И зарю раскатом грома из-за моря шлет
Китай!
Перевод И. Оказова
МАСТЕР
Засидевшись за выпивкой в "Русалке"-
Он рассказывал Бену Громовержцу
(Если это вино в нем говорило -
Вакху спасибо!)
И о том, как под Челси он в трактире
Настоящую встретил Клеопатру,
Опьяневшую от безумной страсти
К меднику Дику;
И о том, как, скрываясь от лесничих,
В темном рву, от росы насквозь промокший,
Он подслушал цыганскую Джульетту,
Клявшую утро;
И о том, как малыш дрожал, не смея
Трех котят утопить, а вот сестрица,
Леди Макбет семи годков, их мрачно
Бросила в Темзу;
И о том, как в субботу приунывший
Стратфорд в Эвоне выловить пытался
Ту Офелию, что еще девчонкой
Знали повсюду.
Так Шекспир раскрывал в беседе сердце,
Обручая на столике мизинцем
Каплю с каплей вина, пока послушать
Солнце не встало.
Вместе с Лондоном он тогда, очнувшись,
Вновь помчался гоняться за тенями;
А что это пустое, может, дело,
Сам понимал он.
Перевод В.Шубинского
ГРАДЫ, ТРОНЫ И СЛАВЫ
Грады, троны и славы
Этой Земли,
Как полевые травы,
На день взросли.
Вновь цветы расцветают,
Радуя глаз,
Вновь города из руин возникают
На миг, на час.
И цветок чуть расцветший
Слышал едва ль,
Про годины прошедшей
Свет и печаль,
Но в блаженстве незнанья
Гордый цветок
Мнит в семидневное существованье
Вечным свой срок.
Смертным велит, жалея
Вечный закон
Быть цветка не умнее,
Верить, как он.
В самый час погребенья,
Идя на суд,
Тень скажет, прощаясь с тенью:
"Гляди, продолжен наш труд!"
Перевод В. Дымшица
МЕСОПОТАМИЯ
Они к нам не вернутся - их, отважных, полных сил,
Отдали в жертву, обратили в прах;
Но те, кто их в дерьме траншей бессовестно сгноил,
Ужель умрут в почете и в летах?
Они к нам не вернутся, их легко втоптали в грязь,
Лишив подмоги, бросив умирать;
Но те, кто смерти их обрек, над ними же глумясь,
Ужель нам с теплых мест их не согнать?
Нам наших мертвых не видать до Страшного Суда,
Пока прочна оград закатных медь,
Но те, болтавшие вовсю, большие господа,
Ужель опять дано им власть иметь?
Ужель с грозой пройдет наш гнев, ужель простим и
Ужель увидеть снова мы хотим,
Как ловко и легко они опять наверх вползут
С изяществом, присущим только им?
Пускай они нам льстят и лгут, мороча дураков,
Пускай клянутся искупить свой грех,
Ужель поддержка их друзей и хор их должников
Им обеспечат, как всегда, успех?
Всей жизнью им не искупить и смертью не стереть
Навеки запятнавший нас позор;
Ужель у власти Лень и Спесь и дальше нам терпеть
Безмолвно, как терпели до сих пор?
Перевод К.Симонова
ГИЕНЫ
Когда похоронный патруль уйдет
И коршуны улетят,
Приходит о мертвом взять отчет
Мудрых гиен отряд.
За что он умер и как он жил -
Это им все равно.
Добраться до мяса, костей и жил
Им надо, пока темно.
Война приготовила пир для них,
Где можно жрать без помех.
Из всех беззащитных тварей земных
Мертвец беззащитней всех.
Козел бодает, воняет тля,
Ребенок дает пинки.
Но бедный мертвый солдат короля
Не может поднять руки.
Гиены вонзают в песок клыки,
И чавкают, и рычат.
И вот уж солдатские башмаки
Навстречу луне торчат.
Вот он и вышел на свет, солдат,-
Ни друзей, никого.
Одни гиеньи глаза глядят
В пустые зрачки его.
Гиены и трусов, и храбрецов
Жуют без лишних затей,
Но они не пятнают имен мертвецов:
Это - дело людей.
Перевод А. Оношкович-Яцына
МИРОВАЯ С МЕДВЕДЕМ
Ежегодно, схватив винтовки, белые люди идут
Маттианским проходом в долины поохотиться там и
тут.
Ежегодно сопровождает беспечных белых людей
Матун, ужасный нищий, забинтованный до бровей.
Беззубый, безгубый, безносый, с разбитой речью,
без глаз,
Прося у ворот подаянье, бормочет он свой рассказ -
Снова и снова все то же с утра до глубокой тьмы:
"Не заключайте мировой с Медведем, что ходит,
как мы".
"Кремень был в моей винтовке, был порох насыпая
в ствол
Когда я шел на медведя, на Адам-зада я шел.
Был последним мой взгляд на деревья, был
последним на снег
мой
взгляд,
Когда я шел на медведя полвека тому назад.
Я знал его время и пору, он - мой; и дерзок, и смел,
Он ночью в маисовом поле мой хлеб преспокойно ел.
Я знал его хитрость и силу, он - мой; и тихонько
брал
Овец из моей овчарни, пока я крепко спал.
Из каменной пещеры, где гордых сосен ряд,
Тяжелый от обеда, бежал медведь Адам-зад,
Ворча, рыча, бушуя, вдоль голых диких скал.
Два перехода на север - и я его догнал.
Два перехода на север - к концу второго дня
Был мной настигнут Адам-зад, бегущий от меня.
Был заряд у меня в винтовке, был курок заранее
взведен
Как человек, надо мною внезапно поднялся он.
Лапы сложив на молитву, чудовищен, страшен,
космат,
Как будто меня умоляя, стоял медведь Адам-зад.
Я взглянул на тяжелое брюхо, и мне показался
теперь
Каким-то ужасно жалким громадный, молящий зверь.
Чудесной жалостью тронут, не выстрелил я... С тех
пор
Я не смотрел на женщин, с друзьями не вел разговор.
Подходил он все ближе и ближе, умоляющ, жалок и
стар,
От лба и до подбородка распорол мне лицо удар...
Внезапно, безмолвно, дико железною лапой смят,
Перед ним я упал, безликий, полвека тому назад.
Я слышал его ворчанье, я слышал хруст ветвей,
Он темным годам оставил меня и жалости людей.
С ружьями новой системы идете вы, господа,
Я щупал, как их заряжают, они попадают всегда.
Удача - винтовкам белых, они приносят смерть,
Заплатите, и я покажу вам, что может сделать
Медведь.
Мясо, как головешка, в морщинах, в шрамах, в узлах -
Матун, ужасный нищий, угощает на совесть и страх.
"Заберитесь в полдень в кустарник, его
подымите там, -
Пусть он бушует и злится, идите за ним по пятам!
(Заплатите - надену повязку.) Наступает страшный
миг,
Когда на дыбы он встанет, шатаясь, словно старик,
Когда на дыбы он встанет, человек и зверь зараз,
Когда он прикроет ярость и злобу свинячьих глаз,
Когда он сложит лапы, с поникшей головой.
Вот это минута смерти, минута Мировой".
Беззубый, безгубый, безносый, прося прохожих
подать,
Матун, ужасный нищий, повторяет все то же опять.
Зажав меж колен винтовки, руки держа над огнем,
Беспечные белые люди заняты завтрашним днем.
Снова и снова все то же твердит он до поздней тьмы:
"Не заключайте мировой с Медведем, что ходит,
как мы."
ДВОРЕЦ
Каменщик был и Король я - и, знанье свое ценя,
Как Мастер, решил построить Дворец, достойный
меня.
Когда разрыли поверхность, то под землей нашли
Дворец, как умеют строить только одни Короли.
Он был безобразно сделан, не стоил план ничего,
Туда и сюда, бесцельно, разбегался фундамент его.
Кладка была неумелой, но на каждом я камне читал:
"Вслед за мною идет Строитель. Скажите ему - я
знал".
Ловкий, в моих проходах, в подземных траншеях
моих
Я валил косяки и камни и заново ставил их.
Я пускал его мрамор в дело, известью крыл Дворец,
Принимая и отвергая то, что оставил мертвец.
Не презирал я, не славил; но, разобрав до конца,
Прочел в низвергнутом зданье сердце его творца.
Словно он сам рассказал мне, стал мне понятным
таким
Облик его сновиденья в плане, задуманном им.
Каменщик был и Король я - в полдень гордыни моей
Они принесли мне Слово, Слово из Мира теней.
Шепнули: "Кончать не должно! Ты выполнил меру
работ,
Как и тот, твой дворец - добыча того, кто потом
придет".
Я отозвал рабочих от кранов, от верфей, из ям
И все, что я сделал, бросил на веру неверным годам.
Но надпись носили камни, и дерево, и металл:
"Вслед за мною идет Строитель. Скажите ему - я
знал."
Превод Д.Закса
ДЕТИ МАРФЫ
Дети Марии легко живут, к части они рождены
благой.
А Детям Марфы достался труд и сердце, которому
чужд покой.
И за то, что упреки Марфы грешны были пред Богом,
пришедшим
к ней.
Детям Марии служить должны Дети ее до скончанья
дней.
Это на них во веки веков прокладка дорог в жару и
в мороз.
Это на них ход рычагов; это на них вращенье колес.
Это на них всегда и везде погрузка, отправка
вещей и душ,
Доставка по суше и по воде Детей Марии в любую
глушь.
"Сдвинься",-горе они говорят. "Исчезни",-они
говорят реке.
И через скалы пути торят, и скалы покорствуют их
руке.
И холмы исчезают с лица земли, осушаются реки за
пядью пядь.
Чтоб Дети Марии потом могли в дороге спокойно и
сладко спать.
Смерть сквозь перчатки им леденит пальцы,
сплетающие провода.
Алчно за ними она следит, подстерегает везде и
всегда.
А они на заре покидают жилье, и входят в страшное
стойло к ней.
И дотемна укрощают ее, как, взяв на аркан,
укрощают коней.
Отдыха знать им вовек нельзя, Веры для них
недоступен Храм.
В недра земли их ведет стезя, свои алтари они
строят там,
Чтобы сочилась из скважин вода, чтобы, в землю
назад уйдя,
Снова поила она города, вместе с каждой каплей
дождя.
Они не твердят, что Господь сулит разбудить их
пред тем,
как
гайки слетят,
Они не бубнят, что Господь простит, брось они
службу, когда хотят.
И на давно обжитых путях и там, где еще не ступал
человек,
В труде и бденье - и только так Дети Марфы
проводят век.
Двигая камни, врубаясь в лес, чтоб сделать путь
прямей и ровней,
Ты видишь кровь - это значит: здесь прошел один из
ее Детей.
Он не принял мук ради Веры святой, не строил
лестницу в небеса,
Он просто исполнил свей долг простой, в общее
дело свой вклад внеся.
А Детям Марии чего желать? Они знают - ангелы их
хранят.
Они знают - им дана Благодать, на них Милосердья
направлен взгляд.
Они слышат Слово, сидят у ног и, зная, что Бог их
благословил,
Свое бремя взвалили на Бога, а Бог - на Детей Марфы
его взвалил.
Превод Е.Полонской
БАЛЛАДА О ВОСТОКЕ И ЗАПАДЕ
О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест
они не сойдут,
Пока не предстанет Небо с Землей на Страшный
господень суд.
Но нет Востока, и Запада нет, что племя, родина,
род,
Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли
встает?
Камал бежал с двадцатью людьми на границу
мятежных племен,
И кобылу полковника, гордость его, угнал у
полковника он.
Из самой конюшни ее он угнал на исходе ночных
часов,
Шипы на подковах у ней повернул, вскочил и был
таков.
Но вышел и молвил полковничий сын, что
разведчиков водит отряд:
"Неужели никто из моих молодцов не укажет, где
конокрад?"
И Мохаммед Хан, рисальдара сын, вышел вперед и
сказал:
"Кто знает ночного тумана путь, знает его
привал.
Проскачет он в сумерки Абазай, в Бонаире он
встретит рассвет
И должен проехать близ форта Букло, другого пути
ему нет.
И если помчишься ты в форт Букло летящей птицы
быстрей,
То с помощью божьей нагонишь его до входа в
ущелье Джагей.
Но если он минул ущелье Джагей, скорей поверни
назад:
Опасна там каждая пядь земли, там Камала люди
кишат.
Там справа скала и слева скала, терновник и груды
песка...
Услышишь, как щелкнет затвор ружья, но нигде не
увидишь стрелка",
И взял полковничий сын коня, вороного коня своего:
Словно колокол рот, ад в груди его бьет, крепче
виселиц шея его.
Полковничий сын примчался в форт, там зовут его
на обед,
Но кто вора с границы задумал догнать, тому
отдыхать не след.
Скорей на коня и от форта прочь, летящей птицы
быстрей,
Пока не завидел кобылы отца у входа в ущелье
Джагей,
Пока не завидел кобылы отца, и Камал на ней скакал...
И чуть различил ее глаз белок, он взвел курок и
нажал.
Он выстрелил раз, и выстрелил два, и свистнула
пуля в кусты...
"По-солдатски стреляешь, - Камал сказал, -
покажи, как ездишь ты".
Из конца в конец по ущелью Джагей стая демонов
пыли взвилась,
Вороной летел как юный олень, но кобыла как серна
неслась.
Вороной закусил зубами мундштук, вороной дышал
тяжелей,
Но кобыла играла легкой уздой, как красотка
перчаткой своей.
Вот справа скала и слева скала, терновник и груды
песка...
И трижды щелкнул затвор ружья, но нигде он не
видел стрелка.
Юный месяц они прогнали с небес, зорю выстукал
стук копыт,
Вороной несется как раненый бык, а кобыла как
лань летит.
Вороной споткнулся о груду камней и скатился в
горный поток,
А Камал кобылу сдержал свою и наезднику встать
помог.
И он вышиб из рук у него пистолет: здесь не место
было борьбе.
"Слишком долго,-он крикнул,-ты ехал за мной,
слишком
милостив был я к тебе.
Здесь на двадцать миль не сыскать скалы, ты здесь
пня
бы найти не сумел,
Где, припав на колено, тебя бы не ждал стрелок с
ружьем на прицел.
Если б руку с поводьями поднял я, если б я опустил
ее вдруг,
Быстроногих шакалов сегодня в ночь пировал бы
веселый круг.
Если б голову я захотел поднять и ее наклонил
чуть-чуть,
Этот коршун несытый наелся бы так, что не мог бы
крылом
взмахнуть".
Легко ответил полковничий сын: "Добро кормить
зверей,
Но ты рассчитай, что стоит обед, прежде чем звать
гостей.
И если тысяча сабель придут, чтоб взять мои кости
назад.
Пожалуй, цены за шакалий обед не сможет платить
конокрад;
Их кони вытопчут хлеб на корню, зерно солдатам
пойдет,
Сначала вспыхнет соломенный кров, а после
вырежут скот.
Что ж, если тебе нипочем цена, а братьям на жратву
спрос -
Шакал и собака отродье одно,- зови же шакалов, пес.
Но если цена для тебя высока - людьми, и зерном, и
скотом, -
Верни мне сперва кобылу отца, дорогу мы сыщем
потом".
Камал вцепился в него рукой и посмотрел в упор.
"Ни слова о псах, - промолвил он, - здесь волка с
волком спор.
Пусть будет тогда мне падаль еда, коль причиню
тебе вред,
И самую смерть перешутишь ты, тебе преграды нет".
Легко ответил полковничий сын: "Честь рода я
храню.
Отец мой дарит кобылу тебе - ездок под стать коню".
Кобыла уткнулась хозяину в грудь и тихо
ласкалась к нему.
"Нас двое могучих,- Камал сказал,-но она верна
одному...
Так пусть конокрада уносит дар, поводья мои с
бирюзой,
И стремя мое в серебре, и седло, и чапрак
узорчатый мой".
Полковничий сын схватил пистолет и Камалу подал
вдруг:
"Ты отнял один у врага, - он сказал, - вот этот
дает тебе друг".
Камал ответил: "Дар за дар и кровь за кровь
возьму,
Отец твой сына за мной послал, я сына отдам ему".
И свистом сыну он подают знак, и вот, как олень со
скал,
Сбежал его сын на вереск долин и, стройный, рядом
встал.
"Вот твой хозяин, - Камал сказал, - он
разведчиков водит отряд,
По правую руку его ты встань и будь ему щит и брат.
Покуда я или смерть твоя не снимем этих уз,
В дому и в бою, как жизнь свою, храни ты с ним союз.
И хлеб королевы ты будешь есть, и помнить, кто ей
враг,
И для спокойствия страны ты мой разоришь очаг.
И верным солдатом будешь ты, найдешь дорогу свою,
И, может быть, чин дадут тебе, а мне дадут петлю".
Друг другу в глаза поглядели они, и был им неведом
страх,
И братскую клятву они принесли на соли и кислых
хлебах,
И братскую клятву они принесли, сделав в дерне
широкий надрез,
На клинке, и на черенке ножа, и на имени Бога чудес.
И Камалов мальчик вскочил на коня, взял кобылу
полковничий сын,
И двое вернулись в форт Букло, откуда приехал
один.
Но чуть подскакали к казармам они, двадцать
сабель блеснуло в упор,
И каждый был рад обагрить клинок кровью жителя
гор...
"Назад, - закричал полковничий сын, - назад и
оружие прочь!
Я прошлою ночью за вором гнался, я друга привел в
эту ночь".
О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест
они не сойдут,
Пока не предстанет Небо с Землей на Страшный
господень суд.
Но нет Востока, и Запада нет, что племя, родина,
род,
Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли
встает?
Перевод Вячеслава Всеволодовича Иванова
ПРОСЬБА
По вкусу если труд был мой
Кому-нибудь из вас,
Пусть буду скрыт я темнотой,
Что к вам придет в свой час,
И, память обо мне храня
Один короткий миг,
Расспрашивайте про меня
Лишь у моих же книг.