Жил я славно в первой трети
Двадцать лет на белом свете -
по учению,
Жил безбедно и при деле,
Плыл, куда глаза глядели, -
по течению.
Заскрипит ли в повороте,
Затрещит в водовороте -
я не слушаю,
То разуюсь, то обуюсь,
На себя в воде любуюсь, -
брагу кушаю.
И пока я наслаждался,
Пал туман и оказался
в гиблом месте я, -
И огромная старуха
Хохотнула прямо в ухо,
злая бестия.
Я кричу, - не слышу крика,
Не вяжу от страха лыка,
вижу плохо я,
На ветру меня качает...
"Кто здесь?" Слышу - отвечает:
"Я, Нелегкая!
Брось креститься, причитая, -
Не спасет тебя святая
Богородица:
Кто рули и весла бросит,
Тех Нелегкая заносит -
так уж водится!"
И с одышкой, ожиреньем
Ломит, тварь, по пням, кореньям
тяжкой поступью,
Я впотьмах ищу дорогу,
Но уж брагу понемногу -
только по сто пью.
Вдруг навстречу мне - живая
Колченогая Кривая -
морда хитрая.
"Не горюй, - кричит, - болезный,
Горемыка мой нетрезвый, -
слезы вытру я!"
Взвыл я, ворот разрывая:
"Вывози меня, Кривая, -
я на привязи!
Мне плевать, что кривобока,
Криворука, кривоока, -
только вывези!"
Влез на горб к ней с перепугу, -
Но Кривая шла по кругу -
ноги разные.
Падал я и полз на брюхе -
И хихикали старухи
безобразные.
Не до жиру - быть бы живым, -
Много горя над обрывом,
а в обрыве - зла.
"Слышь, Кривая, четверть ставлю -
Кривизну твою исправлю,
раз не вывезла!
Ты, Нелегкая, маманя!
Хочешь истины в стакане -
на лечение?
Тяжело же столько весить,
А хлебнешь стаканов десять -
облегчение!"
И припали две старухи
Ко бутыли медовухи -
пьянь с ханыгою, -
Я пока за кочки прячусь,
К бережку тихонько пячусь -
с кручи прыгаю.
Огляделся - лодка рядом, -
А за мною по корягам,
дико охая,
Припустились, подвывая,
Две судьбы мои - Кривая
да Нелегкая.
Греб до умопомраченья,
Правил против ли теченья,
на стремнину ли, -
А Нелегкая с Кривою
От досады, с перепою
там и сгинули!
1975, 1976 - 1977
Письмо в редакцию телевизионной
передачи "Очевидное - невероятное"
из сумасшедшего дома с Канатчиковой дачи
Дорогая передача!
Во субботу, чуть не плача,
Вся Канатчикова дача
К телевизору рвалась, -
Вместо чтоб поесть, помыться
Уколоться и забыться,
Вся безумная больница
У экрана собралась.
Говорил, ломая руки,
Краснобай и баламут
Про бессилие науки
Перед тайною Бермуд, -
Все мозги разбил на части,
Все извилины заплел -
И канатчиковы власти
Колят нам второй укол.
Уважаемый редактор!
Может, лучше - про реактор?
Про любимый лунный трактор?!
Ведь нельзя же! - год подряд:
То тарелками пугают -
Дескать, подлые, летают;
То у вас собаки лают,
То руины - говорят!
Мы кое в чем поднаторели:
Мы тарелки бьем весь год -
Мы на них собаку съели, -
Если повар нам не врет.
А медикаментов груды -
В унитаз, кто не дурак.
Это жизнь! И вдруг - Бермуды!
Вот те раз! Нельзя же так!
Мы не сделали скандала -
Нам вождя недоставало:
Настоящих буйных мало -
Вот и нету вожаков.
Но на происки и бредни
Сети есть у нас и бредни -
Не испортят нам обедни
Злые происки врагов!
Это их худые черти
Бермутят воду во пруду,
Это все придумал Черчилль
В восемнадцатом году!
Мы про взрывы, про пожары
Сочиняли ноту ТАСС...
Тут примчались санитары -
Зафиксировали нас.
Тех, кто был особо боек,
Прикрутили к спинкам коек -
Бился в пене параноик
Как ведьмак на шабаше:
"Развяжите полотенцы,
Иноверы, изуверцы!
Нам бермуторно на сердце
И бермутно на душе!"
Сорок душ посменно воют -
Раскалились добела, -
Во как сильно беспокоят
Треугольные дела!
Все почти с ума свихнулись -
Даже кто безумен был, -
И тогда главврач Маргулис
Телевизор запретил.
Вон он, змей, в окне маячит -
За спиною штепсель прячет, -
Подал знак кому-то - значит,
Фельдшер вырвет провода.
Нам осталось уколоться -
И упасть на дно колодца,
И пропасть на дне колодца,
Как в Бермудах, навсегда.
Ну а завтра спросят дети,
Навещая нас с утра:
"Папы, что сказали эти
Кандидаты в доктора?"
Мы откроем нашим чадам
Правду - им не все равно:
"Удивительное рядом -
Но оно запрещено!"
Вон дантист-надомник Рудик -
У него приемник "грюндиг", -
Он его ночами крутит -
Ловит, контра, ФРГ.
Он там был купцом по шмуткам
И подвинулся рассудком, -
К нам попал в волненье жутком
С номерочком на ноге.
Прибежал, взволнован крайне, -
Сообщеньем нас потряс,
Будто - наш научный лайнер
В треугольнике погряз;
Сгинул, топливо истратив,
Весь распался на куски, -
Двух безумных наших братьев
Подобрали рыбаки.
Те, кто выжил в катаклизме,
Пребывают в пессимизме, -
Их вчера в стеклянной призме
К нам в больницу привезли -
И один из них, механик,
Рассказал, сбежав от нянек,
Что Бермудский многогранник -
Незакрытый пуп Земли.
"Что там было? Как ты спасся?" -
Каждый лез и приставал, -
Но механик только трясся
И чинарики стрелял.
Он то плакал, то смеялся,
То щетинился как еж, -
Он над нами издевался, -
Сумасшедший - что возьмешь!
Взвился бывший алкоголик,
Матерщинник и крамольник:
"Надо выпить треугольник!
На троих его! Даешь!"
Разошелся - так и сыпет:
"Треугольник будет выпит! -
Будь он параллелепипед,
Будь он круг, едрена вошь!"
Больно бьют по нашим душам
"Голоса" за тыщи миль, -
Зря "Америку" не глушим,
Зря не давим "Израиль":
Всей своей враждебной сутью
Подрывают и вредят -
Кормят, поят нас бермутью
Про таинственный квадрат!
Лектора из передачи!
Те, кто так или иначе
Говорят про неудачи
И нервируют народ!
Нас берите, обреченных, -
Треугольник вас, ученых,
Превратит в умалишенных,
Ну а нас - наоборот.
Пусть - безумная идея,
Не решайте сгоряча.
Отвечайте нам скорее
Через доку главврача!
С уваженьем... Дата. Подпись.
Отвечайте нам - а то,
Если вы не отзоветесь
Мы напишем... в "Спортлото"!
1977
Палач
Когда я об стену разбил лицо и члены
И все, что только было можно, произнес,
Вдруг сзади тихое шептанье раздалось:
"Я умоляю вас, пока не трожьте вены.
При ваших нервах и при вашей худобе
Не лучше ль чаю? Или огненный напиток?
Чем учинять членовредительство себе,
Оставьте что-нибудь нетронутым для пыток. -
Он сказал мне, - приляг,
Успокойся, не плачь, -
Он сказал, - я не враг,
Я - твой верный палач.
Уж не за полночь - за три,
Давай отдохнем.
Нам ведь все-таки завтра
Работать вдвоем".
"Чем черт не шутит, что ж, - хлебну, пожалуй, чаю,
Раз дело приняло приятный оборот,
Но ненавижу я весь ваш палачий род -
Я в рот не брал вина за вас - и не желаю!"
Он попросил: "Не трожьте грязное белье.
Я сам к палачеству пристрастья не питаю.
Но вы войдите в положение мое -
Я здесь на службе состою, я здесь пытаю,
Молчаливо, прости,
Счет веду головам.
Ваш удел - не ахти,
Но завидую вам.
Право, я не шучу,
Я смотр делово:
Говори, что хочу,
Обзывай хоть кого. -
Он был обсыпан белой перхотью, как содой,
Он говорил, сморкаясь в старое пальто, -
Приговоренный обладает, как никто,
Свободой слова, то есть подлинной свободой".
И я избавился от острой неприязни
И посочувствовал дурной его судьбе.
Спросил он: "Как ведете вы себя на казни?"
И я ответил: "Вероятно, так себе...
Ах, прощенья прошу, -
Важно знать палачу,
Что, когда я вишу,
Я ногами сучу.
Да у плахи сперва
Хорошо б подмели,
Чтоб, упавши, глава
Не валялась в пыли".
Чай закипел, положен сахар по две ложки.
"Спасибо!" - "Что вы? Не извольте возражать!
Вам скрутят ноги, чтоб сученья избежать,
А грязи нет - у нас ковровые дорожки".
Ах, да неужто ли подобное возможно!
От умиленья я всплакнул и лег ничком.
Потрогав шею мне легко и осторожно,
Он одобрительно поцокал языком.
Он шепнул: "Ни гугу!
Здесь кругом стукачи.
Чем смогу - помогу,
Только ты не молчи.
Стану ноги пилить -
Можешь ересь болтать,
Чтобы казнь отдалить,
Буду дольше пытать".
Не ночь пред казнью, а души отдохновенье!
А я - уже дождаться утра не могу,
Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу,
Я крикну весело: остановись, мгновенье!
"...И можно музыку заказывать при этом,
Чтоб стоны с воплями остались на губах".
Я, признаюсь, питаю слабость к менуэтам,
Но есть в коллекции у них и Оффенбах.
"Будет больно - поплачь,
Если невмоготу". -
Намекнул мне палач.
Хорошо, я учту.
Подбодрил меня он,
Правда, сам загрустил -
Помнят тех, кто казнен,
А не тех, кто казнил.
Развлек меня про гильотину анекдотом,
Назвав ее карикатурой на топор:
"Как много миру дал голов французский двор!.."
И посочувствовал наивным гугенотам.
Жалел о том, что кол в России упразднен,
Был оживлен и сыпал датами привычно,
Он знал доподлинно - кто, где и как казнен,
И горевал о тех, над кем работал лично.
"Раньше, - он говорил, -
Я дровишки рубил,
Я и стриг, я и брил,
И с ружьишком ходил.
Тратил пыл в пустоту
И губил свой талант,
А на этом посту
Повернулось на лад".
Некстати вспомнил дату смерти Пугачева,
Рубил - должно быть, для наглядности, - рукой.
А в то же время знать не знал, кто он такой, -
Невелико образованье палачево.
Парок над чаем тонкой змейкой извивался,
Он дул на воду, грея руки о стекло.
Об инквизиции с почтеньем отозвался
И об опричниках - особенно тепло.
Мы гоняли чаи -
Вдруг палач зарыдал -
Дескать, жертвы мои
Все идут на скандал.
"Ах, вы тяжкие дни,
Палачева стерня.
Ну за что же они
Ненавидят меня?"
Он мне поведал назначенье инструментов.
Все так не страшно - и палач как добрый врач.
"Но на работе до поры все это прячь,
Чтоб понапрасну не нервировать клиентов.
Бывает, только его в чувство приведешь, -
Водой окатишь и поставишь Оффенбаха, -
А он примерится, когда ты подойдешь,
Возьмет и плюнет - и испорчена рубаха".
Накричали речей
Мы за клан палачей.
Мы за всех палачей
Пили чай - чай ничей.
Я совсем обалдел,
Чуть не лопнул, крича.
Я орал: "Кто посмел
Обижать палача!.."
Смежила веки мне предсмертная усталость.
Уже светало, наше время истекло.
Но мне хотя бы перед смертью повезло -
Такую ночь провел, не каждому досталось!
Он пожелал мне доброй ночи на прощанье,
Согнал назойливую муху мне с плеча...
Как жаль, недолго мне хранить воспоминанье
И образ доброго чудного палача.
1977
x x x
Упрямо я стремлюсь ко дну,
Дыханье рвется, давит уши.
Зачем иду на глубину?
Чем плохо было мне на суше?
Там, на земле, - и стол, и дом.
Там - я и пел, и надрывался.
Я плавал все же, хоть с трудом,
Но на поверхности держался.
Линяют страсти под луной
В обыденной воздушной жиже,
А я вплываю в мир иной, -
Тем невозвратнее, чем ниже.
Дышу я непривычно - ртом.
Среда бурлит - плевать на среду!
Я погружаюсь, и притом -
Быстрее - в пику Архимеду.
Я потерял ориентир,
Но вспомнил сказки, сны и мифы.
Я открываю новый мир,
Пройдя коралловые рифы.
Коралловые города...
В них многорыбно, но не шумно -
Нема подводная среда,
И многоцветна, и разумна.
Где ты, чудовищная мгла,
Которой матери стращают?
Светло, хотя ни факела,
Ни солнца мглу не освещают.
Все гениальное и не-
Допонятое - всплеск и шалость -
Спаслось и скрылось в глубине!
Все, что гналось и запрещалось...
Дай Бог, я все же дотону,
Не дам им долго залежаться.
И я вгребаюсь в глубину,
И все труднее погружаться.
Под черепом - могильный звон,
Давленье мне хребет ломает, -
Вода выталкивает вон
И глубина не принимает.
Я снял с острогой карабин,
Но камень взял - не обессудьте! -
Чтобы добраться до глубин,
До тех пластов - до самой сути.
Я бросил нож - не нужен он:
Там нет врагов, там все мы люди,
Там каждый, кто вооружен,
Нелеп и глуп, как вошь на блюде.
Сравнюсь с тобой, подводный гриб,
Забудем и чины, и ранги.
Мы снова превратились в рыб,
И наши жабры - акваланги.
Нептун - ныряльщик с бородой,
Ответь и облегчи мне душу:
Зачем простились мы с водой,
Предпочитая влаге сушу?
Меня сомненья - черт возьми! -
Давно буравами сверлили:
Зачем мы сделались людьми?
Зачем потом заговорили?
Зачем, живя на четырех,
Мы встали, распрямили спины?
Затем - и это видит Бог, -
Чтоб взять каменья и дубины.
Мы умудрились много знать,
Повсюду мест наделать лобных,
И предавать, и распинать,
И брать на крюк себе подобных!
И я намеренно тону,
Ору: "Спасите наши души!"
И, если я не дотяну,
Друзья мои, бегите с суши!
Назад - не к горю и беде,
Назад и вглубь - но не ко гробу!..
Назад - к прибежищу, к воде,
Назад - в извечную утробу!
Похлопал по плечу трепанг,
Признав во мне свою породу...
И я выплевываю шланг
И в легкие пускаю воду.
1977
Про глупцов
Этот шум - не начало конца,
Не повторная гибель Помпеи -
Спор вели три великих глупца:
Кто из них, из великих, глупее.
Первый выл: "Я физически глуп, -
Руки вздел, словно вылез на клирос. -
У меня даже мудрости зуб,
Невзирая на возраст, не вырос!"
Но не приняли это в расчет -
Даже умному эдак негоже:
"Ах, подумаешь, зуб не растет!
Так другое растет - ну и что же?.."
К синяку прижимая пятак,
Встрял второй: "Полно вам, загалдели!
Я - способен все видеть не так,
Как оно существует на деле!"
"Эх, нашел чем хвалиться, простак, -
Недостатком всего поколенья!..
И к тому же все видеть не так -
Доказательство слабого зренья!"
Третий был непреклонен и груб,
Рвал лицо на себе, лез из платья:
"Я - единственный подлинно глуп, -
Ни про что не имею понятья".
Долго спорили - дни, месяца, -
Но у всех аргументы убоги...
И пошли три великих глупца
Глупым шагом по глупой дороге.
Вот и берег - дороге конец.
Откатив на обочину бочку,
В ней сидел величайший мудрец, -
Мудрецам хорошо в одиночку.
Молвил он подступившим к нему:
Дескать, знаю - зачем, кто такие, -
Одного только я не пойму -
Для чего это вам, дорогие!
Или, может, вам нечего есть,
Или - мало друг дружку побили?
Не кажитесь глупее чем есть, -
Оставайтесь такими, как были.
Стоит только не спорить о том,
Кто главней, - уживетесь отлично, -
Покуражьтесь еще, а потом -
Так и быть - приходите вторично!..
Он залез в свою бочку с торца -
Жутко умный, седой и лохматый...
И ушли три великих глупца -
Глупый, глупенький и глуповатый.
Удивляясь, ворчали в сердцах:
"Стар мудрец - никакого сомненья!
Мир стоит на великих глупцах, -
Зря не выказал старый почтенья!"
Потревожат вторично его -
Темной ночью попросят: "Вылазьте!"
Все бы это еще ничего,
Но глупцы состояли у власти...
И у сказки бывает конец:
Больше нет у обочины бочки -
В "одиночку" отправлен мудрец.
Хорошо ли ему в "одиночке"?
1977
x x x
Реальней сновидения и бреда,
Чуднее старой сказки для детей -
Красивая восточная легенда
Про озеро на сопке и про омут в сто локтей.
И кто нырнет в холодный этот омут,
Насобирает ракушек, приклеенных ко дну, -
Ни заговор, ни смерть того не тронут;
А кто потонет - обретет покой и тишину.
Эх, сапоги-то стоптаны, походкой косолапою
Протопаю по тропочке до каменных гольцов,
Со дна кружки блестящие я соскоблю, сцарапаю -
Тебе на серьги, милая, а хошь - и на кольцо!
Я от земного низкого поклона
Не откажусь, хотя спины не гнул.
Родился я в рубашке - из нейлона, -
На шелковую, тоненькую я не потянул.
Спасибо и за ту на добром слове:
Ношу - не берегу ее, не прячу в тайниках, -
Ее легко отстирывать от крови,
Не рвется - хоть от ворота рвани ее - никак!
Я на гольцы вскарабкаюсь, на сопку тихой сапою,
Всмотрюсь во дно озерное при отблеске зарниц:
Мерцающие ракушки я подкрадусь и сцапаю -
Тебе на ожерелье, какое у цариц!
Пылю по суху, топаю по жиже, -
Я иногда спускаюсь по ножу...
Мне говорят, что я качусь все ниже,
А я - хоть и внизу, а все же уровень держу!
Жизнь впереди - один отрезок прожит,
Я вхож куда угодно - в терема и в закрома:
Рожден в рубашке - Бог тебе поможет, -
Хоть наш, хоть удэгейский - старый Сангия-мама!
Дела мои любезные, я вас накрою шляпою -
Я доберусь, долезу до заоблачных границ, -
Не взять волшебных ракушек - звезду с небес сцарапаю,
Алмазную да крупную - какие у цариц!
Навес бы звезд я в золоченом блюде,
Чтобы при них вам век прокоротать, -
Да вот беда - заботливые люди
Сказали: "Звезды с неба - не хватать!"
Ныряльщики за ракушками - тонут.
Но кто в рубашке - что тому тюрьма или сума:
Бросаюсь головою в синий омут -
Бери меня к себе, не мешкай, Сангия-мама!..
Но до того, душа моя, по странам по Муравиям
Прокатимся, и боги подождут-повременят!
Мы в галечку прибрежную, в дорожки с чистым гравием
Вобьем монету звонкую, затопчем - и назад.
А помнишь ли, голубушка, в денечки наши летние
Бросили в море денежку - просила ты сама?..
А может быть, и в озеро те ракушки заветные
Забросил Бог для верности - сам Сангия-мама!..
1977
x x x
Говорят в Одессе дети
О каком-то диссиденте:
Звать мерзавца - Говнан Виля,
На Фонтане, семь, живет,
Родом он из Израиля
И ему девятый год.
1977
Притча о Правде и Лжи
В подражание Булату Окуджаве
Нежная Правда в красивых одеждах ходила,
Принарядившись для сирых, блаженных, калек, -
Грубая Ложь эту Правду к себе заманила:
Мол, оставайся-ка ты у меня на ночлег.
И легковерная Правда спокойно уснула,
Слюни пустила и разулыбалась во сне, -
Грубая Ложь на себя одеяло стянула,
В Правду впилась - и осталась довольна вполне.
И поднялась, и скроила ей рожу бульдожью:
Баба как баба, и что ее ради радеть?! -
Разницы нет никакой между Правдой и Ложью,
Если, конечно, и ту и другую раздеть.
Выплела ловко из кос золотистые ленты
И прихватила одежды, примерив на глаз;
Деньги взяла, и часы, и еще документы, -
Сплюнула, грязно ругнулась - и вон подалась.
Только к утру обнаружила Правда пропажу -
И подивилась, себя оглядев делово:
Кто-то уже, раздобыв где-то черную сажу,
Вымазал чистую Правду, а так - ничего.
Правда смеялась, когда в нее камни бросали:
"Ложь это все, и на Лжи одеянье мое..."
Двое блаженных калек протокол составляли
И обзывали дурными словами ее.
Стервой ругали ее, и похуже чем стервой,
Мазали глиной, спускали дворового пса...
"Духу чтоб не было, - на километр сто первый
Выселить, выслать за двадцать четыре часа!"
Тот протокол заключался обидной тирадой
(Кстати, навесили Правде чужие дела):
Дескать, какая-то мразь называется Правдой,
Ну а сама - пропилась, проспалась догола.
Чистая Правда божилась, клялась и рыдала,
Долго скиталась, болела, нуждалась в деньгах, -
Грязная Ложь чистокровную лошадь украла -
И ускакала на длинных и тонких ногах.
Некий чудак и поныне за Правду воюет, -
Правда, в речах его правды - на ломаный грош:
"Чистая Правда со временем восторжествует, -
Если проделает то же, что явная Ложь!"
Часто разлив по сто семьдесят граммов на брата,
Даже не знаешь, куда на ночлег попадешь.
Могут раздеть, - это чистая правда, ребята, -
Глядь - а штаны твои носит коварная Ложь.
Глядь - на часы твои смотрит коварная Ложь.
Глядь - а конем твоим правит коварная Ложь.
1977
Летела жизнь
Я сам с Ростова, а вообще подкидыш -
Я мог бы быть с каких угодно мест, -
И если ты, мой Бог, меня не выдашь,
Тогда моя Свинья меня не съест.
Живу - везде, сейчас, к примеру, - в Туле.
Живу - и не считаю ни потерь, ни барышей.
Из детства помню детский дом в ауле
В республике чечено-ингушей.
Они нам детских душ не загубили,
Делили с нами пищу и судьбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
Я сам не знал, в кого я воспитаюсь,
Любил друзей, гостей и анашу.
Теперь чуть что, чего - за нож хватаюсь, -
Которого, по счастью, не ношу.
Как сбитый куст я по ветру волокся,
Питался при дороге, помня зло, но и добро.
Я хорошо усвоил чувство локтя, -
Который мне совали под ребро.
Бывал я там, где и другие были, -
Все те, с кем резал пополам судьбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетела с выхлопом в трубу.
Нас закаляли в климате морозном,
Нет никому ни в чем отказа там.
Так что чечены, жившие при Грозном,
Намылились с Кавказа в Казахстан.
А там - Сибирь - лафа для брадобреев:
Скопление народов и нестриженных бичей, -
Где место есть для зеков, для евреев
И недоистребленных басмачей.
В Анадыре что надо мы намыли,
Нам там ломы ломали на горбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
Мы пили все, включая политуру, -
И лак, и клей, стараясь не взболтнуть.
Мы спиртом обманули пулю-дуру -
Так, что ли, умных нам не обмануть?!
Пью водку под орехи для потехи,
Коньяк под плов с узбеками, по-ихнему - пилав, -
В Норильске, например, в горячем цехе
Мы пробовали пить стальной расплав.
Мы дыры в деснах золотом забили,
Состарюсь - выну - денег наскребу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
Какие песни пели мы в ауле!
Как прыгали по скалам нагишом!
Пока меня с пути на завернули,
Писался я чечено-ингушом.
Одним досталась рана ножевая,
Другим - дела другие, ну а третьим - третья треть...
Сибирь, Сибирь - держава бичевая, -
Где есть где жить и есть где помереть.
Я был кудряв, но кудри истребили -
Семь пядей из-за лысины во лбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетела с выхлопом в трубу.
Воспоминанья только потревожь я -
Всегда одно: "На помощь! Караул!.."
Вот бьют чеченов немцы из Поволжья,
А место битвы - город Барнаул.
Когда дошло почти до самосуда,
Я встал горой за горцев, чье-то горло теребя, -
Те и другие были не отсюда,
Но воевали, словно за себя.
А те, кто нас на подвиги подбили,
Давно лежат и корчатся в гробу, -
Их всех свезли туда в автомобиле,
А самый главный - вылетел в трубу.
1977
О конце войны
Сбивают из досок столы во дворе, -
Пока не накрыли - стучат в домино...
Дни в мае длиннее ночей в декабре,
Но тянется время - но все решено!
Уже довоенные лампы горят вполнакала,
Из окон на пленных глазела Москва свысока, -
А где-то солдатиков в сердце осколком толкало,
А где-то разведчикам надо добыть языка.
Вот уже обновляют знамена, и строят в колонны,
И булыжник на площади чист, как паркет на полу, -
А все же на запад идут и идут, и идут батальоны,
И над похоронкой заходятся бабы в тылу.
Не выпито всласть родниковой воды,
Не куплено впрок обручальных колец -
Все смыло потоком народной беды,
Которой приходит конец наконец!
Вот со стекол содрали кресты из полосок бумаги,
Вот и шторы долой - затемненье уже ни к чему, -
А где-нибудь - спирт раздают перед боем из фляги:
Он все выгоняет - и холод, и страх, и чуму.
Вот уже очищают от копоти свечек иконы,
И душа и уста - и молитву творят, и стихи, -
Но с красным крестом все идут и идут, и идут эшелоны,
А вроде по сводкам - потери не так велики.
Уже зацветают повсюду сады,
И землю прогрело и воду во рвах, -
И скоро награда за ратны труды -
Подушка из свежей травы в головах!
Уже не маячат над городом аэростаты,
Замолкли сирены, готовясь победу трубить, -
А ротные все-таки выйти успеют в комбаты -
Которого все еще запросто могут убить.
Вот уже зазвучали трофейные аккордеоны,
Вот и клятвы слышны - жить в согласье, любви, без долгов, -
И все же на запад идут и идут, и идут эшелоны,
А нам показалось - почти не осталось врагов!..
1977
Про речку Вачу и попутчицу Валю
В. Туманову
Под собою ног не чую -
И качается земля...
Третий месяц я бичую,
Так как списан подчистую
С китобоя-корабля.
Ну а так как я бичую,
Беспартийный, нееврей, -
Я на лестницах ночую,
Где тепло от батарей.
Это жизнь! Живи и грейся -
Хрен вам, пуля и петля!
Пью, бывает, хоть залейся:
Кореша приходят с рейса -
И гуляют "от рубля"!
Рупь - не деньги, рупь - бумажка,
Экономить - тяжкий грех.
Ах, душа моя тельняшка -
В сорок полос, семь прорех!
Но послал господь удачу -
Заработал свечку он! -
Увидав, как горько плачу,
Он сказал: "Гуляй на Вачу!
Торопись, пока сезон!"
Что такое эта Вача -
Разузнал я у бича, -
Он на Вачу ехал плача -
Возвращался хохоча.
Вача - это речка с мелью
Во глубине сибирских руд,
Вача - это дом с постелью,
Там стараются артелью, -
Много золота берут!
Как вербованный ишачу -
Не ханыжу, не "торчу"...
Взял билет, - лечу на Вачу,
Прилечу - похохочу!
Нету золота богаче -
Люди знают, им видней!
В общем, так или иначе,
Заработал я на Ваче
Сто семнадцать трудодней.
Подсчитали, отобрали, -
За еду, туда-сюда, -
Но четыре тыщи дали
Под расчет - вот это да!
Рассовал я их в карманы,
Где и рупь не ночевал,
И уехал в жарки страны,
Где кафе и рестораны -
Позабыть, как бичевал.
Выпью - там такая чача! -
За советчика бича:
Я на Вачу ехал плача -
Возвращаюсь хохоча!
...Проводник в преддверье пьянки
Извертелся на пупе,
То же и официантки,
А на первом полустанке
Села женщина в купе.
Может, вам она - как кляча,
Мне - так просто в самый раз!
Я на Вачу ехал плача -
Возвращаюсь веселясь!
То да се, да трали-вали, -
Как узнала про рубли...
Сотни по столу шныряли -
С Валей вместе и сошли.
С нею вышла незадача, -
Я и это залечу!
Я на Вачу ехал плача,
Возвращаюсь - хохочу!..
Суток пять как просквозило, -
Море вот оно - стоит.
У меня что было - сплыло, -
Проводник воротит рыло
И за водкой не бежит.
Рупь последний в Сочи трачу -
Телеграмму накатал:
Шлите денег - отбатрачу,
Я их все прохохотал.
Где вы, где вы, рассыпные, -
Хоть ругайся, хоть кричи!
Снова ваш я, дорогие, -
Магаданские, родные,
Незабвенные бичи!
Мимо носа носат чачу,
Мимо рота - алычу...
Я на Вачу еду, плача,
Над собою хохочу!
1977
Разговор в трамвае
"Граждане! Зачем толкаетесь,
На скандал и ссору нарываетесь?
Сесть хотите? Дальняя дорога?
Я вам уступлю, ради Бога!
Граждане! даже пьяные!
Все мы - пассажиры постоянные,
Все живем, билеты отрываем,
Все по жизни едем трамваем.
Тесно вам? И зря ругаетесь, -
Почему вперед не продвигаетесь?!
Каши с вами, видимо, не сваришь..."
"Никакой я вам не товарищ!"
"Ноги все прокопытили..."
"Вон уже дыра на вашем кителе!"
"Разбудите этого мужчину, -
Он во сне поет матерщину".
"Граждане! Жизнь кончается! -
Третий круг сойти не получается!"
"С вас, товарищ, штраф, рассчитайтесь!
Нет? Тогда еще покатайтесь!"
1968, 1975, {1977}
x x x
Снег скрипел подо мной,
Поскрипев, затихал,
А сугробы прилечь завлекали...
Я дышал синевой,
Белый пар выдыхал, -
Он летел, становясь облаками.
И звенела тоска, что в безрадостной песне поется,
Как ямщик замерзал в той глухой незнакомой степи:
Усыпив, ямщика заморозило желтое солнце,
И никто не сказал: "Шевелись, подымайся, не спи!"
...Все стоит на Руси
До макушек в снегу, -
Полз, катился, чтоб не провалиться:
Сохрани и спаси,
Дай веселья в пургу,
Дай не лечь, не уснуть, не забыться!
Тот ямщик-чудодей бросил кнут и - куда ему деться:
Помянул о Христе, ошалев от заснеженных верст, -
Он, хлеща лошадей, мог движеньем и злостью согреться,
Ну а он в доброте их жалел, и не бил - и замерз.
...Отраженье свое
Увидал в полынье,
И взяла меня оторопь: в пору б
Оборвать житие, -
Я по грудь во вранье,
Да и сам-то я кто?! Надо в прорубь.
Хоть душа пропита - ей там голой не вытерпеть стужу.
В прорубь надо да в омут, но сам, а не руки сложа!
Пар валит изо рта: эк душа моя рвется наружу, -
Выйдет вся - схороните, зарежусь - снимите с ножа.
Снег кружит над землей,
Над страною моей, -
Мягко стелет, в запой зазывает...
Ах, ямщик удалой, -
Пьет и хлещет коней,
А непьяный ямщик - замерзает.
1977
x x x
Вадиму Туманову
В младенчестве нас матери пугали,
Суля за ослушание Сибирь, грозя рукой, -
Они в сердцах бранились - и едва ли
Желали детям участи такой.
А мы пошли за так на четвертак, за ради бога,
В обход и напролом, и просто пылью по лучу...
К каким порогам приведет дорога?
В какую пропасть напоследок прокричу?
Мы Север свой отыщем без компаса -
Угрозы матерей мы зазубрили как завет, -
И ветер дул с костей сдувая мясо
И радуя прохладою скелет.
Мольбы и стоны здесь не выживают -
Хватает и уносит их поземка и метель,
Слова и слезы на ветру смерзают, -
Лишь брань и пули настигают цель.
И мы пошли за так на четвертак, за ради бога,
В обход и напролом, и просто пылью по лучу...
К каким порогам приведет дорога?
В какую пропасть напоследок прокричу?
Про все писать - не выдержит бумага,
Все - в прошлом, ну а прошлое - былье и трын-трава, -
Не раз нам кости перемыла драга -
В нас, значит, было золото, братва!
Но чуден звон души моей помина,
И белый день белей, и ночь черней, и суше снег, -
И мерзлота надежней формалина
Мой труп на память сохранит навек.
И мы пошли за так на четвертак, за ради бога,
В обход и напролом, и просто пылью по лучу...
К каким порогам приведет дорога?
В какую пропасть напоследок прокричу?
Я на воспоминания не падок,
Но если занесла судьба - гляди и не тужи:
Мы здесь подохли - вон он, тот распадок, -
Нас выгребли бульдозеров ножи.
Здесь мы прошли за так на четвертак, за ради бога,
В обход и напролом, и просто пылью по лучу, -
К каким порогам привела дорога...
В какую пропасть напоследок прокричу?..
1977
x x x
Вадиму Туманову
Был побег на рывок -
Наглый, глупый, дневной, -
Володарского - с ног
И - вперед головой.
И запрыгали двое,
В такт сопя на бегу,
На виду у конвоя
Да по пояс в снегу.
Положен строй в порядке образцовом,
И взвыла "Дружба" - старая пила,
И осенили знаменьем свинцовым
С очухавшихся вышек три ствола.
Все лежали плашмя,
В снег уткнули носы, -
А за нами двумя -
Бесноватые псы.
Девять граммов горячие,
Аль вам тесно в стволах!
Мы на мушках корячились,
Словно как на колах.
Нам - добежать до берега, до цели, -
Но выше - с вышек - все предрешено:
Там у стрелков мы дергались в прицеле -
Умора просто, до чего смешно.
Вот бы мне посмотреть,
С кем отправился в путь,
С кем рискнул помереть,
С кем затеял рискнуть!
Где-то виделись будто, -
Чуть очухался я -
Прохрипел: "Кака зовут-то?"
И - какая статья?"
Но поздно: зачеркнули его пули -
Крестом - в затылок, пояс, два плеча, -
А я бежал и думал: добегу ли? -
И даже не заметил сгоряча.
Я - к нему, чудаку:
Почему, мол, отстал?
Ну а он - на боку
И мозги распластал.
Пробрало! - телогрейка
Аж просохла на мне:
Лихо бьет трехлинейка -
Прямо как на войне!
Как за грудки, держался я за камни:
Когда собаки близко - не беги!
Псы покропили землю языками -
И разбрелись, слизав его мозги.
Приподнялся и я,
Белый свет стервеня, -
И гляжу - кумовья
Поджидают меня.
Пнули труп: "Эх, скотина!
Нету проку с него:
За поимки полтина,
А за смерть - ничего".
И мы прошли гуськом перед бригадой,
Потом - на вахту, отряхнувши снег:
Они обратно в зону - за наградой,
А я - за новым сроком за побег.
Я сначала грубил,
А потом перестал.
Целый взвод меня бил -
Аж два раза устал.
Зря пугают тем светом, -
Тут - с дубьем, там - с крутом:
Врежут там - я на этом,
Врежут здесь - я на том.
Я гордость под исподнее упрятал -
Видал, как пятки лижут гордецы, -
Пошел лизать я раны в лизолятор, -
Не зализал - и вот они, рубцы.
Эх бы нам - вдоль реки, -
Он был тоже не слаб, -
Чтобы им - не с руки,
А собакам - не с лап!..
Вот и сказке конец.
Зверь бежит на ловца,
Снес - как срезал - ловец
Беглецу пол-лица.
...Все взято в трубы, перекрыты краны, -
Ночами только воют и скулят,
Что надо, надо сыпать соль на раны:
Чтоб лучше помнить - пусть они болят!
1977
Райские яблоки
Я когда-то умру - мы когда-то всегда умираем, -
Как бы так угадать, чтоб не сам - чтобы в спину ножом:
Убиенных щадят, отпевают и балуют раем, -
Не скажу про живых, но покойников мы бережем.
В грязь ударю лицом, завалюсь покрасивее набок -
И ударит душа на ворованных клячах в галоп,
В дивных райских садах наберу бледно-розовых яблок...
Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.
Прискакали - гляжу - пред очами не райское что-то:
Неродящий пустырь и сплошное ничто - беспредел.
И среди ничего возвышались литые ворота,
И огромный этап - тысяч пять - на коленях сидел.
Как ржанет коренной! Я смирил его ласковым словом,
Да репьи из мочал еле выдрал и гриву заплел.
Седовласый старик слишком долго возился с засовом -
И кряхтел и ворчал, и не смог отворить - и ушел.
И измученный люд не издал ни единого стона,
Лишь на корточки вдруг с онемевших колен пересел.
Здесь малина, братва, - нас встречают малиновым звоном!
Все вернулось на круг, и распятый над кругом висел.
Всем нам блага подай, да и много ли требовал я благ?!
Мне - чтоб были друзья, да жена - чтобы пала на гроб, -
Ну а я уж для них наберу бледно-розовых яблок...
Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.
Я узнал старика по слезам на щеках его дряблых:
Это Петр Святой - он апостол, а я - остолоп.
Вот и кущи-сады, в коих прорва мороженных яблок...
Но сады сторожат - и убит я без промаха в лоб.
И погнал я коней прочь от мест этих гнилых и зяблых, -
Кони просят овсу, но и я закусил удила.
Вдоль обрыва с кнутом по-над пропастью пазуху яблок
Для тебя я везу: ты меня и из рая ждала!
1977
x x x
В одной державе с населеньем... -
Но это, впрочем, все равно, -
Других держав с опереженьем,
Все пользовалось уваженьем,
Что может только пить вино.
Царь в той державе был без лоску:
Небрит, небрежен, как и мы,
Стрельнет, коль надо, папироску,
Ну, словом, свой, ну, словом, в доску.
И этим бередил умы.
Он был племянником при дяде,
Пред тем как злобный дар НЕ ПИТЬ
Порвал гнилую жизни нить -
В могилу дядю свел. Но пить
Наш царь не смел при дяде-гаде.
Когда иные чужеземцы,
Инако мыслящие нам
(Кто - исповедуя ислам,
А кто - по глупости, как немцы),
К нам приезжали по делам -
С грехом, конечно, пополам
Домой обратно уезжали:
Их поражал не шум, не гам
И не броженье по столам,
А то, что бывший царь наш - хам
И что его не уважали.
Воспоминают паханы,
Как он совал им ППШ:
"Стреляй!" - На завтра ж - хоть бы хны!
Он, гад, был трезвенник в душе.
И у него, конечно, дочка -
Уже на выданье - была
Хорошая - в нефрите почка,
Так как с рождения пила.
А царь старался, бедолага,
Добыть ей пьяницу в мужья:
Он пьянство почитал за благо...
Нежней отцов не знаю я.
Бутылку принесет, бывало:
"Дочурка! На, хоть ты хлебни!"
А та кричит: "С утра - ни-ни!"
Она с утра не принимала,
Или комедию ломала, -
А что ломать, когда одни?
"Пей, вербочка моя, ракитка,
Наследная прямая дочь!
Да знала б ты, какая пытка
С народом вместе пить не мочь!
Мне б зятя, даже не на зависть...
Найди мне зятюшку, найди!
Пусть он, как тот трусливый заяц,
Не похмеляется, мерзавец,
Пусть пьет с полудня, - выходи!
Пойми мои отцовы муки,
Ведь я волнуюся не зря,
Что эти трезвые гадюки -
Всегда - тайком и втихаря!
Я нажил все, я нажил грыжу,
Неся мой груз, мое дитя!
Ох, если я тебя увижу
С одним их этих - так обижу...
Убью, быть может, не хотя -
Во как я трезвых ненавижу!"
Как утро - вся держава в бане, -
Отпарка шла без выходных.
Любил наш царь всю пьянь на пьяни,
Всех наших доблестных ханыг.
От трезвых он - как от проказы:
Как встретит - так бежит от них,
Он втайне издавал указы,
Все в пользу бедных и хмельных.
На стенах лозунги висели -
По центру, а не где-нибудь:
"Виват загулы и веселье!
Долой трезвеющую нудь!"
Сугубо и давно не пьющих -
Кого куда: кого - в острог,
Особо - принципы имущих.
Сам, в силу власти, пить не мог.
Но трезвые сбирали силы,
Пока мы пили натощак,
Но наши верные кутилы
Нам доносили - где и как.
На митинг против перегара
Сберутся, - мы их хвать в кольцо! -
И ну гурьбой дышать в лицо,
А то - брандспойт, а в нем водяра.
Как хулиганили, орали -
Не произнесть в оригинале,
Ну, трезвая шпана, кошмар!
Но мы их все же разогнали
И отстояли перегар.
А в это время трезвь сплотилась
Вокруг кого-то одного,
Уже отважились на вылаз
Секретно, тихо, делово.
И шли они не на банкеты,
А на работу, им на страх
У входа пьяные пикеты
Едва держались на ногах.
А вечерами - по два, по три
Уже решились выползать:
Сидит - не пьет и нагло смотрит,
...Царю был очень нужен зять.
Явился зять как по приказу:
Ну, я скажу вам - ого-го!
Он эту трезвую заразу
Стал истреблять везде и сразу,
А при дворе - первей всего.
Ура! Их силы резко тают -
Уж к главарю мы тянем нить:
Увидят бритого - хватают
И - принудительно лечить.
Сначала - доза алкоголя,
Но - чтоб не причинить вреда.
Сопротивленье - ерунда:
Пять суток - и сломалась воля,
Сам медсестричку кличет: "Оля!.."
Он наш - и враз и навсегда.
Да он из ангелов из сущих,
Кто ж он - зятек? Ба! Вот те на!
Он - это сам глава непьющих,
Испробовавший вкус вина.
1977
x x x
Здравствуй, "Юность", это я,
Аня Чепурная,
Я ровесница твоя,
То есть молодая.
То есть, мама говорит,
Внука не желая:
Рано больно, дескать, стыд,
Будто не жила я.
Моя мама - инвалид:
Получила травму,
И теперь благоволит
Больше к божью храму.
Любит лазить по хорам,
Лаять тоже стала, -
Но она в науки храм
Тоже б забегала...
Не бросай читать письмо,
"Юность" дорогая!
Врач мамашу, если б смог,
Излечил от лая.
Ты подумала, де, вот
Встанет спозаранка
И строчит, и шлет, и шлет
Письма, хулиганка!
Нет, я правда в первый раз
О себе и Мите...
Слезы капают из глаз, -
Извините - будет грязь -
И письмо дочтите!
Я ж живая - вот реву, -
Вам-то все повтор, но
Я же грежу наяву:
Как дойдет письмо в Москву -
Станет мне просторно.
А отца радикулит
Гнет горизонтально,
Он - военный инвалид,
Так что все нормально.
Вас дедуля свято чтит, -
Говорит пространно,
Все от Бога, говорит,
Или от экрана.
Не бросай меня одну
И откликнись, "Юность"!
Мне - хоть щас на глубину!
Ну куда я денусь, ну?
Ну куда я сунусь?
Нет, я лучше от и до,
Как и что случилось:
Здесь гадючее гнездо,
"Юность", получилось.
Защити (тогда мы их! -
Живо шею свертим)
Нас - двоих друзей твоих, -
А не то тут смерть им.
Митя - это... как сказать?..
Это я с которым...
В общем, стала я гулять
С Митей-комбайнером.
Жар валил от наших тел
(Образно, конечно), -
Он по-честному хотел -
Это я - он аж вспотел, -
Я была беспечна.
Это было жарким днем
Посреди ухаба...
"Юность", мы с тобой поймем:
Ты же тоже баба!
Да и хоть бы между льдин -
Все равно б случилось:
Я - шатенка, он - блондин,
Я одна и он один.
Я же с ним училась!
Зря мы это, Митя, зря, -
Но ведь кровь-то бродит...
Как не помню - три хмыря,
Словно три богатыря...
Колька верховодит.
Защитили наготу
И прикрылись наспех, -
А уж те орут: "Ату!" -
Поднимают на смех.
Смех - забава для парней -
Страшное оружье!
Но а здесь - еще страшней,
Если до замужья.
Наготу преодолев,
Срам прикрыв рукою,
Митя был как правда лев.
Колька ржет, зовет за хлев,
Словно с "б" со мною...
Дальше - больше: он закрыл
Митину одежду,
Двух дружков своих пустил...
И пришли сто сорок рыл
С деревень и между...
P.S. Вот люблю ли я его?
Передай три слова
(И не бойся ничего:
Заживет - и снова...), -
Слова, надо же вот, а! -
Или знак хотя бы!..
В общем, ниже живота...
Догадайся живо! Так
Мы же обе - бабы.
Нет боюсь, что не поймешь!
Но я - истый друг вам.
Ты конвертик надорвешь,
Левый угол отогнешь -
Там уже по буквам!
1977
x x x
Михаилу Шемякину под впечатлением
от серии "Чрево"
И кто вы суть? Безликие кликуши?
Куда грядете - в Мекку ли в Мессины?
Модели ли влачите к Монпарнасу?
Кровавы ваши спины, словно туши,
А туши - как ободранные спины
И ребра в ребра ...нзят и мясо к мясу.
Ударил ток, скотину оглуша,
Обмякла плоть на плоскости картины
И тяжко пала мяснику на плечи.
На ум, на кисть творцу попала туша
И дюжие согбенные детины,
Вершащие дела не человечьи.
Кончал палач - дела его ужасны,
А дальше те, кто гаже, ниже, плоше
Таскали жертвы после гильотины:
Безглазны, безголовы и безгласны
И, кажется, бессутны тушеноши, -
Как бы катками вмяты в суть картины.
Так кто вы суть, загубленные души?
Куда спешите, полуобразины?
Вас не разъять - едины обе массы.
Суть Сутина - "Спасите наши туши!"
Вы ляжете, заколотые в спины,
И урка слижет с лиц у вас гримасу.
Слезу слизнет, и слизь, и лимфу с кровью -
Соленую людскую и коровью,
И станут пепла чище, пыли суше
Кентавры или человекотуши.
Я - ротозей, но вот не сплю ночами -
(В глаза бы вам взглянуть из-за картины!) -
Неймется мне, шуту и лоботрясу,
Сдается мне - хлестали вас бичами?!.
Вы крест несли и ободрали спины?!.
И - ребра в ребра вам - и нету спасу.
1977
x x x
Мне судьба - до последней черты, до креста
Спорить до хрипоты (а за ней - немота),
Убеждать и доказывать с пеной у рта,
Что - не то это все, не тот и не та!
Что - лабазники врут про ошибки Христа,
Что - пока еще в грунт не влежалась плита, -
Триста лет под татарами - жизнь еще та:
Маета трехсотлетняя и нищета.
Но под властью татар жил Иван Калита,
И уж был не один, кто один против ста.
{Пот} намерений добрых и бунтов тщета,
Пугачевщина, кровь и опять - нищета...
Пусть не враз, пусть сперва не поймут ни черта, -
Повторю даже в образе злого шута, -
Но не стоит предмет, да и тема не та, -
Суета всех сует - все равно суета.
Только чашу испить - не успеть на бегу,
Даже если разлить - все равно не смогу;
Или выплеснуть в наглую рожу врагу -
Не ломаюсь, не лгу - все равно не могу;
На вертящемся гладком и скользком кругу
Равновесье держу, изгибаюсь в дугу!
Что же с чашею делать?! Разбить - не могу!
Потерплю - и достойного подстерегу:
Передам - и не надо держаться в кругу
И в кромешную тьму, и в неясную згу, -
Другу передоверивши чашу, сбегу!
Смог ли он ее выпить - узнать не смогу.
Я с сошедшими с круга пасусь на лугу,
Я о чаше невыпитой здесь ни гугу -
Никому не скажу, при себе сберегу, -
А сказать - и затопчут меня на лугу.
Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу!
Может, кто-то когда-то поставит свечу
Мне за голый мой нерв, на котором кричу,
И веселый манер, на котором шучу...
Даже если сулят золотую парчу
Или порчу грозят напустить - не хочу, -
На ослабленном нерве я не зазвучу -
Я уж свой подтяну, подновлю, подвинчу!
Лучше я загуляю, запью, заторчу,
Все, что за ночь кропаю,- в чаду растопчу,
Лучше голову песне своей откручу, -
Но не буду скользить словно пыль по лучу!
...Если все-таки чашу испить мне судьба,
Если музыка с песней не слишком груба,
Если вдруг докажу, даже с пеной у рта, -
Я уйду и скажу, что не все суета!
1977
Пожары
Пожары над страной все выше, жарче, веселей,
Их отблески плясали в два притопа три прихлопа, -
Но вот Судьба и Время пересели на коней,
А там - в галоп, под пули в лоб, -
И мир ударило в озноб
От этого галопа.
Шальные пули злы, слепы и бестолковы,
А мы летели вскачь - они за нами влет, -
Расковывались кони - и горячие подковы
Летели в пыль - на счастье тем, кто их потом найдет.
Увертливы поводья, словно угри,
И спутаны и волосы и мысли на бегу, -
А ветер дул - и расплетал нам кудри,
И расправлял извилины в мозгу.
Ни бегство от огня, ни страх погони - ни при чем,
А Время подскакало, и Фортуна улыбалась, -
И сабли седоков скрестились с солнечным лучом, -
Седок - поэт, а конь - пегас.
Пожар померк, потом погас, -
А скачка разгоралась.
Еще не видел свет подобного аллюра -
Копыта били дробь, трезвонила капель.
Помешанная на крови слепая пуля-дура
Прозрела, поумнела вдруг - и чаще била в цель.
И кто кого - азартней перепляса,
И кто скорее - в этой скачке опоздавших нет, -
А ветер дул, с костей сдувая мясо
И радуя прохладою скелет.
Удача впереди и исцеление больным, -
Впервые скачет Время напрямую - не по кругу,
Обещанное завтра будет горьким и хмельным...
Легко скакать, врага видать,
И друга тоже - благодать!
Судьба летит по лугу!
Доверчивую Смерть вкруг пальца обернули -
Замешкалась она, забыв махнуть косой, -
Уже не догоняли нас и отставали пули...
Удастся ли умыться нам не кровью, а росой?!
Пел ветер все печальнее и глуше,
Навылет Время ранено, досталось и Судьбе.
Ветра и кони - и тела и души
Убитых - выносили на себе.
1977
Юрию Петровичу Любимову
с любовью в 60 его лет
от Владимира Высоцкого
Ах, как тебе родиться подфартило -
Почти одновременно со страной!
Ты прожил с нею все, что с нею было.
Скажи еще спасибо, что живой.
В шестнадцать лет читал ты речь Олеши,
Ты в двадцать встретил год тридцать седьмой.
Теперь "иных уж нет, а те - далече"...
Скажи еще спасибо, что живой!
Служил ты под началом полотера.
Скажи, на сердце руку положив,
Ведь знай Лаврентий Палыч - вот умора! -
Как знаешь ты, остался бы ты жив?
А нынче - в драках выдублена шкура,
Протравлена до нервов суетой.
Сказал бы Николай Робертыч: "Юра,
Скажи еще спасибо, что живой!"
Хоть ты дождался первенца не рано,
Но уберег от раны ножевой.
Твой "Добрый человек из Сезуана"
Живет еще. Спасибо, что живой.
Зачем гадать цыгану на ладонях,
Он сам хозяин над своей судьбой.
Скачи, цыган, на "Деревянных конях",
Гони коней! Спасибо, что живой.
"Быть или не быть?" мы зря не помарали.
Конечно - быть, но только начеку.
Вы помните: конструкции упали? -
Но живы все, спасибо Дупаку.
"Марата" нет - его создатель странен,
За "Турандот" Пекин поднимет вой.
Можайся, брат, - твой "Кузькин" трижды ранен,
И все-таки спасибо, что живой.
Любовь, Надежда, Зина - тоже штучка! -
Вся труппа на подбор, одна к одной!
И мать их - Софья-золотая ручка...
Скажи еще спасибо, что живой!
Одни в машинах, несмотря на цены, -
Им, пьющим, лучше б транспорт гужевой.
Подумаешь, один упал со сцены -
Скажи еще спасибо, что живой!
Не раз, не два грозили снять с работы,
Зажали праздник полувековой...
Тринадцать лет театра, как зачеты -
Один за три. Спасибо, что живой.
Что шестьдесят при медицине этой!
Тьфу, тьфу, не сглазить! Даром что седой.
По временам на седину не сетуй,
Скажи еще спасибо, что живой!
Позвал Милан, не опасаясь риска, -
И понеслась! (Живем то однова!)...
Теперь - Париж, и близко Сан-Франциско,
И даже - при желании - Москва!
Париж к Таганке десять лет пристрастен,
Француз театр путает с тюрьмой.
Не огорчайся, что не едет "Мастер", -
Скажи еще мерси, что он живой!
Лиха беда - настырна и глазаста -
Устанет ли кружить над головой?
Тебе когда-то перевалит за сто -
И мы споем: "Спасибо, что живой!"
Пей, атаман, - здоровье позволяет,
Пей, куренной, когда-то Кошевой!
Таганское казачество желает
Добра тебе! Спасибо, что живой!
1977
Олегу Ефремову
Мы из породы битых, но живучих,
Мы помним все, нам память дорога.
Я говорю как мхатовский лазутчик,
Заброшенный в Таганку - в тыл врага.
Теперь в обнимку, как боксеры в клинче,
И я, когда-то мхатовский студент,
Олегу Николаевичу нынче
Докладываю данные развед...
Что на Таганке той толпа нахальная,
У кассы давятся - Гоморр, Содом! -
Цыганки с картами, дорога дальняя,
И снова строится казенный дом.
При всех делах таганцы с вами схожи,
Хотя, конечно, разницу найдешь:
Спектаклям МХАТа рукоплещут ложи,
А мы, без ложной скромности, без лож.
В свой полувек Олег на век моложе -
Вторая жизнь в замен семи смертей,
Из-за того, что есть в театре ложи
Ты можешь смело приглашать гостей.
Артисты мажутся французским тончиком -
С последних ярусов и то видать!
А на Таганке той - партер с балкончиком,
И гримы не на что им покупать.
Таганцы ваших авторов хватают,
И тоже научились брать нутром,
У них гурьбой Булгакова играют,
И Пушкина - опять же впятером.
Шагают роты в выкладке на марше,
Двум ротным - ордена за марш-бросок!
Всего на десять лет Любимов старше,
Плюс "Десять дней..." - но разве это срок?!
Гадали разное - года в гаданиях:
Мол, доиграются - и грянет гром.
К тому ж кирпичики на новых зданиях
Напоминают всем казенный дом.
Ломали, как когда-то Галлилея,
Предсказывали крах - прием не нов,
Но оба добрались до юбилея
И дожили до важных орденов.
В истории искать примеры надо -
Был на Руси такой же человек,
Он щит прибил к воротам Цареграда
И звался тоже, кажется, Олег...
Семь лет назад ты въехал в двери МХАТа,
Влетел на белом княжеском коне.
Ты сталь сварил, теперь все ждут проката -
И изнутри, конечно, и извне.
На мхатовскую мельницу налили
Расплав горячий - это удалось.
Чуть было "Чайке" крылья не спалили,
Но слава богу, славой обошлось.
Во многом совпадают интересы:
В Таганке пьют за старый Новый год,
В обоих коллективах "мерседесы",
Вот только "Чайки" нам недостает.
А на Таганке, там возня повальная,
Перед гастролями она бурлит -
Им предстоит в Париж дорога дальняя,
Но "Птица синяя" не предстоит.
Здесь режиссер в актере умирает,
Но - вот вам парадокс и перегиб:
Абдулов Сева - Севу каждый знает -
В Ефремове чуть было не погиб.
Нет, право, мы похожи, даже в споре,
Живем и против правды не грешим:
Я тоже чуть не умер в режиссере
И, кстати, с удовольствием большим...
Идут во МХАТ актеры, и едва ли
Затем, что больше платят за труды.
Но дай Бог счастья тем, кто на бульваре,
Где чище стали Чистые пруды!
Тоскуй, Олег, в минуты дорогие
По вечно и доподлинно живым!
Все понимают эту ностальгию
По бывшим современникам твоим.
Волхвы пророчили концы печальные:
Мол, змеи в черепе коня живут...
А мне вот кажется, дороги дальние,
Глядишь, когда-нибудь и совпадут.
Ученые, конечно, не наврали.
Но ведь страна искусств - страна чудес,
Развитье здесь идет не по спирали,
И вкривь и вкось, вразрез, наперерез.
Затихла брань, но временны поблажки,
Светла Адмиралтейская игла.
Таганка, МХАТ идут в одной упряжке,
И общая телега тяжела.
Мы - пара тварей с Ноева Ковчега,
Два полушарья мы одной коры.
Не надо в академики Олега!
Бросайте дружно черные шары!
И с той поры, как люди слезли с веток,
Сей день - один из главных. Можно встать
И тост поднять за десять пятилеток -
За сто на два, за два по двадцать пять!
1977
x x x
{М. Барышникову}
Схвати судьбу за горло, словно посох,
И па-де-де-держись все гала кряду!
Я въеду в Невский на твоих колесах,
А ты - пешком пройдешь по Ленинграду.
{1977}
