Владимир Высоцкий был одинок. Более одинок, чем многие себе
представляли. У него был один друг - от студенческой скамьи до
последнего дня. О существовании этой верной дружбы не имели и
понятия многочисленные "друзья", число которых сейчас, после
смерти поэта, невероятно возросло.
Откуда взялся этот хриплый рык? Эта луженая глотка, которая
была способна петь согласные? Откуда пришло ощущение трагизма в
любой, даже пустяковой песне? Это пришло от силы. От московских
дворов, где сначала почиталась сила, потом - все остальное. От
детства, в котором были ордера на сандалии, хилые школьные
винегреты, бублики "на шарап", драки за штабелями дров. Волна
инфантилизма, захлестнувшая в свое время все песенное движение,
никак не коснулась его. Он был рожден от силы, страсти его были
недвусмысленные, крик нескончаем. Он был отвратителен эстетам,
выдававшим за правду милые картинки сочиненной ими жизни. "...А
парень с милой девушкой на лавочке прощается". Высоцкий -
"Сегодня я с большой охотою распоряжусь своей субботою".
Вспомните дебильное - "Не могу я тебе в день рождения дорогие
подарки дарить..." Высоцкий - "...А мне плевать, мне очень
хочется!" Он их шокировал и формой и содержанием. А больше
всего он был ненавистен эстетам за то, что пытался говорить
правду, ту самую правду, мимо которой они проезжали в такси или
торопливым шагом огибали ее на тротуарах. Это была не всеобщая
картина из жизни, но этот кусок был правдив. Это была правда
его, Владимира Высоцкого, и он искрикивал ее в своих песнях,
потому что правда эта была невесела.
Владимир Высоцкий страшно спешил. Будто предчувствуя свою
короткую жизнь, он непрерывно сочинял, успев написать что-то
около тысячи песен. Его редко занимала конструкция, на его
ногах скорохода не висели пудовые ядра формы, часто он только
намечал тему и стремглав летел к следующей. Много россказней о
его запоях. Однако мало кто знает, что он был раб поэтических
"запоев" - по три-четыре дня, запершись в своей комнате, он
писал как одержимый, почти не делая перерывов в сочинительстве.
Он был во всем сторонник силы - и не только
душевно-поэтической, но и обыкновенной, физической, которая не
раз его выручала в тонком деле поэзии. В век, когда песни
пишутся "индустриальным" способом: текст - поэт, музыку -
композитор, аранжировку -аранжировщик, пение - певец, Владимир
Высоцкий создал совершенно неповторимый жанр личности, имя
которому - он сам и где равно и неразрывно присутствовали
голос, гитара и стихи. Каждый из компонентов имел свои
недостатки, но слившись вместе, как три кварка в атомном ядре,
они делали этот жанр совершенно неразрываемым, уникальным, и
многочисленные эпигоны Высоцкого терпели постоянно крах на этом
пути. Их голоса выглядели просто голосами блатняг, их правда
была всего лишь пасквилем.
Однажды случилось странное - искусство, предназначенное для
отечественного уха, неожиданно приобрело валютное
поблескивание. Однако здесь, как мне кажется, успех меньше
сопутствовал артисту. Профессиональные французские ансамблики
никак не могли конкурировать с безграмотной гитарой мастера,
которая то паузой, то одинокой семикопеечной струной, а чаще
всего неистовым "боем" сообщала нечто такое, что никак не могли
выговорить лакированные зарубежные барабаны.
Владимир Высоцкий испытывал в своем творчестве немало
колебаний, но колебаний своих собственных, рожденных внутри
себя. Залетные ветры никак не гнули этот невысокий крепкий
побег отечественного искусства. Ничьим влияниям со стороны,
кроме влияния времени, он не подвергался и не уподоблялся иным
бардам, распродававшим чужое горе и ходившим в ворованном
терновом венце. У Высоцкого было много своих тем, море тем, он
мучился скорее от "трудностей изобилия", а не от модного, как
бессонница, бестемья.
Ему адски мешала невиданная популярность, которой он
когда-то, на заре концертирования, страстно и ревниво добивался
и от которой всю остальную жизнь страдал. Случилось
удивительное дело: многие актеры, поэты, певцы, чуть ли не
ежедневно совавшие свои лица в коробку телевизионного приемника
- признанного распространителя моды - ни по каким статьям и
близко не могли пододвинуться к артисту, не имевшему никаких
званий, к певцу, издавшему скромную гибкую пластинку, к поэту,
ни разу (насколько я знаю) не печатавшему свои стихи в
журналах, к киноактеру, снявшемуся не в лучших лентах.
Популярность его песен (да простят мне это мои выдающиеся
коллеги) не знала равенства. Легенды, рассказывавшиеся о нем,
были полны чудовищного вранья в духе "романов" пересыльных
тюрем. В последние годы Высоцкий просто скрывался, репертуарный
сборник Театра на Таганке, в котором печатаются телефоны всей
труппы, не печатал его домашнего телефона. Он как-то жаловался,
что во время концертов в Одессе он не мог жить в гостинице, а
тайно прятался у знакомых артистов в задних комнатах временного
цирка шапито. О нем любили говорить так, как любят говорить в
нашем мире о предметах чрезвычайно далеких, выдавая их за
близлежащие и легкодостижимые. Тысячи полузнакомых и незнакомых
называли его "Володя". В этом смысле он пал жертвой
собственного успеха.
Владимир Высоцкий всю жизнь боролся с чиновниками, которым
его творчество никак не представлялось творчеством и которые
видели в нем все, что хотели видеть - блатнягу, пьяницу,
пошляка, истерика, искателя дешевой популярности, кумира пивных
и подворотен. Пошляки и бездарности вроде Кобзева или Фирсова
издавали сборники и демонстрировали в многотысячных тиражах
свою душевную пустоту и ничтожество. Каждый раз их легко журили
литературоведческие страницы, и дело шло дальше. В то же время
все, что делал и писал Высоцкий, рассматривалось под сильнейшей
лупой. Его неудачи в искусстве были почти заранее
запрограммированы регулярной нечистой подтасовкой - но не
относительно тонкостей той или иной роли, а по вопросу вообще
участия Высоцкого в той или иной картине. В итоге на старт он
выходил совершенно обессиленный.
В песнях у него не было ограничений, слава богу,
магнитофонная пленка есть в свободной продаже. Он кричал свою
спешную поэзию, и этот магнитофонный крик висел над всей
страной - "от Москвы до самых до окраин" - как справедливо
выразился поэт. За его силу, за его правду ему прощалось все.
Его песни были народными, и он был народным артистом, и для
доказательства этого ему не нужно было предъявлять
удостоверение.
Он предчувствовал свою смерть и много писал о ней. Она
всегда представлялась ему насильственной. Случилось по-другому.
Однако его длинное сорокадвухлетнее самоубийство стало
оборотной медалью его яростного желания жить.
P.S. Что же касается того, что Владимир Высоцкий всячески
отмежевывался от движенья самодеятельной песни, то, как мне
кажется, и говорить-то об этом не стоит. Он сам за себя
расплачивался и сам свое получал. Просто это было его личное
дело.
1980
